Про основной контингент, работающий на заводе, я узнал в первый же день от сменщика, когда за десять минут до начала смены в теплопункт, где мы переодевались, зашли уже переодетые в робы сварщик и два слесаря, достали заныканную[3] поллитровую стеклянную банку, налили в неё воды из-под крана и сварили чифир на двух лезвиях для бритья. Чифир – очень крепкий чёрный чай, который пьют зеки на зоне в качестве кайфа. Варится так. Лезвия «Нева», «Шик» или другие прикрепляются к оголённым концам электрического провода с одной стороны и опускаются в банку с холодной водой; два других конца втыкаются в розетку с напряжением 220 вольт. Вода в банке после манипуляций с самопальным нагревателем вскипает через двадцать-тридцать секунд. (Быстрее, чем от продающегося в магазине бытового электрокипятильника.) Потом в банку засыпается полпачки или более чёрного листового (ни в коем случае не гранулированного) чая. И, когда чай через три-четыре минуты заваривается до цвета кожи самого чёрного африканского негра, его пьют по глотку-два, пуская банку по кругу, как это принято на зоне. Что и сделали сварщик со слесарями, когда сварили чифир. Потому как все трое «чалились»[4] на зоне в разное время и по разным статьям.
Сварщик, по кличке Мультик, провёл три года в тех местах, о каких я сообщил в самом начале повести, за то, что с корешем срезали провода с электропередачи, обожгли и сдали в пункт приёма металла как цветмет. Парни были с похмелья, денег даже на дешёвую водку-бодягу не было, а выпить жуть как припёрло, и они, недолго думая, решили глубоко личную проблему этим неординарным способом. Правда, парни не учли один нюанс, точнее, не знали, что военный завод, находящийся в пяти километрах от места, где они срезали провода с железных столбов под грифом строгой секретности, выпускал и поставлял титановые трубы для ракет системы ПВО в одну арабскую страну, которая готовилась к отпору агрессии более сильного государства, наточившего ножи напасть на неё со дня на день. И когда это государство напало с войной на страну дешёвой нефти, то страна, вовремя не получившая стратегические трубы, ракеты из которых она делала, чтобы успеть отбить атаку вражеской авиации, проиграла войну, потому что из-за отсутствия электроэнергии на заводе поставка труб была задержана на несколько суток. И произошло это из-за каких-то двух раздолбаев, срезавших не в том месте и не в то время провода. Началось следствие, специально из столицы приехал опытный опер, вычислил того, кто видел, как они лазили на столб, срезали провода, после чего электроэнергию вырубило не только на заводе, но и в десяти близлежащих посёлках; у молодых мам дети стали мёрзнуть в кроватках, и стыл геркулес на плитках. Ребят поймали и дали по три года. Президента арабской страны тоже поймали, но уже янки, ему не повезло больше, чем этим парням, – его расстреляли, объявив военным преступником за то, что он давил гнилую оппозицию, справедливо приравняв её к изменникам арабской родины, и настроил себе дворцов по всей стране, хотя в своей республике он был всё равно как национальный герой номер один – заботился о своих согражданах и каждой бедной семье, где родился ребёнок, открывал счёт в банке, справедливо считая, что нефть в их земле по праву принадлежит всему народу, и не в виде тягучей чёрной водоэмульсионной субстанции, а вполне конкретном денежном эквиваленте. Об этом международном конфликте две недели рассказывали по телевизору и показывали репортажи.
Один слесарь из этой чифирящей троицы «тянул» пять лет за разбой с применением огнестрельного оружия, как в той песенке: «…Раз пошли на дело, выпить захотелось…». Но, как сам рассказывал, посадили ни за что, «просто хотел попугать одного зажравшегося фраера, а деньги, мобилу, кожаную куртку на меху и шапку из алтайского песца он отдал сам – шутки не понял, когда я вынул из кармана газовый пистолет, приставил его к груди этого поца и сказал: „Снимай куртку „Гондурас“, деньги и ценные вещи – на кон!“»
Другой слесарь отсидел десять лет за убийство жены на почве ревности. Пришёл, выпивши, с работы, застал свою жену под неизвестным «пассажиром»[5], побежал на кухню, схватил нож для разделки крупного рогатого скота и «заколбасил»[6] обоих любителей адюльтера. Жену наглухо, а «пассажир» отлежался в больнице, потом давал показания в суде, как всё произошло.
После отсидок парни крепко задумались о смысле жизни, к каким последствиям приводит увлечение спиртными напитками, и, чтобы не искушать лишний раз судьбу, корефанясь с «зелёным змием», закодировались, устроившись на кирпичный (больше их никуда не брали после зоны). Но выпить всё равно жуть как хотелось, а так как шарлатаны и фокусники, у кого они «кодирнулись», предупредили их, «что не грози тринадцатому району» выпить стакан-второй спиртосодержащей дряни, можно и «лыжи загнуть» ненароком, поэтому и чифирили каждое утро, вспомнив лагерную «погремушку»[7].
Когда я узнал, какой в основном контингент работает на кирпичном, подумал: «Куда я попал!» – И хотел сразу соскочить[8], даже не отработав первую смену, но вспомнил, как нюхал чудесный порошок в кабинете начальника, и подписал бумаги в отделе кадров, и тормознулся, обманув себя тем, что, может, всё утрясётся.
В начале пятой недели, как я начал гегемонить[9] на этом безнадёжном предприятии, осознав, в какую меня затягивает производственную клоаку, с грехом пополам доехав на «Икарусе» до остановки «Кирпичный завод» (прямо напротив заводского «офиса» и бетонной стены, огораживающей это предприятие), выпав из переполненного автобуса изрядно помятый, злой и уже с утра уставший, я подумал, что назрел момент, сказать в глаза правду начальнику и решить вопрос конкретно относительно условий труда и оплаты. Зарядившись перед проходной для смелости полбутылкой пива, прямо из горла, на глазах у контролёрши – бывшей выпускницы школы каратэ города Дзюн-бао, и вовремя увернувшись от удара ногой в челюсть, отрабатываемый ею на подозрительных – уже похмелённых, или с опухшими с бодуна физиономиями некодированных-незагипнотизированных работниках, я удачно проскочил в узкий проход между двумя металлическими стойками под напряжением восемьсот вольт, которое вторая контролёрша включала из будки на несколько секунд перед внушающими недоверие работягами – на наличие алкоголя внутри, – проверяя таким способом их реакцию (ноу-хау директора). Если реакция была замедленной и бедолага, зазевавшись, не успевал проскочить и попадал под удар электрического тока, контролёрша по внутренней связи вызывала спецбригаду; та, прибыв на место, грузила на тележку неудачливого «сталкера», предварительно удостоверившись, что последний готов, как зюзя отлакированный, транспортировала его в дальний сектор на территории предприятия и сбрасывала в яму с гашёной известью, а присутствующая при этом врачиха из заводского медпункта потому себя в кабинете записывала это как «несчастный случай на производстве с летальным исходом по вине работника». Я миновал покосившиеся ржавые ворота с двусмысленным афоризмом над ними: «Труд определяет меру свободы», написанным на латинском языке (и, говорят, заимствованную директором с похожего афоризма над другими, печально известными на весь мир, воротами), дошёл до цеха с настежь раскрытыми, уже деревянными, трёхметровыми в высоту воротами, покрытыми старой отшелушивающейся красной краской, придумывая, что сказать начальнику, и отхлёбывая из бутылки пиво.
В воротах наполовину высовывался из цеха «КАМАЗ». (Крокодилья морда КАМАЗа была снаружи, а жопа – внутри.) Его грузила готовым кирпичом специальная бригада грузчиков из числа безработных с биржи труда, поставляемых ею в виде почти бесплатной рабсилы нуждающимся предприятиям и частным организациям. Штабеля кирпича громоздились вокруг цеха, внутри него и по всей территории завода. Около «КАМАЗа» тёрся мастер Семеныч, чего-то записывая в свой блокнот. Начальника цеха и других хмырей из конторы, нередко присутствующих при отгрузке кирпича, не было. Семёныч, увидев меня, нагло хлебающего пиво на ходу, уткнулся в свои бумажки, делая вид, что ничего не заметил. Ну и пусть видит, подумал я, всё равно потом скажет начальнику или энергетику, а то и самому директору, всё равно сдаст, сука. Допив пиво, я демонстративно забросил пустую бутылку в бурьян, испытав при этом лёгкое разочарование, что никого из вышеперечисленных шальбрунеров[10], особенно начцеха, не оказалось при разгрузке, а то можно было бы начать разборки прямо с хода в карьер, пока не прошёл запал и настрой на серьёзные «тёрки»[11].
