– Вообрази, что сделала эта дрянь, – сказала Яна неожиданно.

– Разве так можно про дочь?

– Тебе можно, а мне нельзя? Но я не про Соньку говорю, а про ее директрису, драгоценную Киру Дмитриевну. Она собрала родителей и объявила, что мы должны собрать деньги на ремонт.

– Но это же безумно дорого!

– Наши деньги Кира не экономит. Но это полбеды. Главное, она собирается произвести подробное медицинское обследование.

– Детей?

– Ну не родителей же! Хотя с нее станется. Обследование в нашем классе уже началось и идет полным ходом.

Елизавета Петровна несколько картинно изобразила удивление. Ясное дело, дочь ищет передышку. Фотографии задели ее за живое. Яна не умеет паниковать, она умеет ругаться. А кого же ей ругать, как не директрису. Дочери сейчас необходимо подыграть.

– Почему именно в вашем? Карантин, что ли?

– По ящуру, – хмыкнула Яна. – Какой может быть карантин? Сейчас май, пора гриппов кончилась. Желтухи в нашем районе давно нет. Детей начали обследовали на предмет того, хватит ли у них физических сил, чтобы осваивать их замечательную высокоученую программу. Они их учат целыми днями, и дети, видите ли, утомляются. Кира Дмитриевна ни в коем случае не собирается упростить программу. Она собирается поменять детей.

– Как это?

– А так. Если мы не будем подходить ее гимназии по медицинским параметрам, нам надо будет искать другое учебное заведение. А двести баксов, которые я ежемесячно платила этой авантюристке, – это не считается? Сейчас нам предстоит главное обследование – у психотерапевта. Матери взбунтовались, поднялся крик.

– Где это видано, чтобы матери были против медицинского обследования своих детей?

– Мы живем в стране абсурда. Эти вшивые Песталоцци сами довели учеников до переутомления. Уже по первым показателям видно, что абсолютно здоровых в классе процентов двадцать – не больше. Сейчас мы должны пройти обследование у психотерапевта.

– По-моему, это просто очередные поборы. Психотерапевту тоже надо платить?

– Разумеется. Обследование производят лучшие врачи Москвы. Помнишь анекдот? Врач запрещал курить, а я дал ему тысячу, и он разрешил. Надо думать, что делать с ребенком.

– Вот на будущий год и будем думать. Сейчас Соньке осталось учиться двадцать дней. Я тебе тысячу раз говорила – отдай девочку в обычную бесплатную школу.

– В Москве сейчас нет обычных школ. Бесплатные школы только в зоне для малолетних преступников.

В комнате появилась Соня, глянула на стол, схватила редиску.

– Ба, как ты думаешь, «сникерсни» пишется через «т»?

– А зачем тебе? – разволновалась Елизавета Петровна. – Почему ты вообще употребляешь это ублюдочное слово.

Соня повела плечом, пальцем подтолкнула очки к переносью.

– Марья Игнатьевна задала нам сочинение, в котором бы употреблялись новые слова. Ну, те, которые не употреблялись двадцать лет назад.

– Наверное, она имела в виду совсем другие слова, Например, интернет, компьютер, спонсор, луноход… А в слове «сникерс» никаких «т» на конце нет.

Яна надменно хохотала, в этот момент она явно не любила Марию Игнатьевну.

– Мама, при чем здесь луноход? Это словосочетание из твоей жизни. Это литературщина. А мы люди простые и современные. Мы говорим: заиксуй, отксерь, ваучерни! Мы говорим: тусовка, халява – и это круто! Мама, Пушкин жил чисто конкретно, а ты все про гобои и лютни!

– Сонечка, брось ты это сочинение, детка. Пойди телевизор посмотри. Там наверняка какой-нибудь мультик идет. А если нет, то киношку поставь на видик…

Соня удалилась, а Яна смела рукой чашки в сторону, на высвобожденное место положила принесенные матерью фотографии и сказала:

– Вообще мне все это очень не нравится. Я действительно не понимаю, зачем этому уроду понадобился наш русский вечер.

– Какому уроду? Извини, Яночка, но я иногда за тобой не поспеваю.

– Уроду, который в Риме передал тетке Веронике конверт.

– Судя по описанию, он был никакой не урод, а вполне полноценный человек.

– Жалко, что ты не видела этого полноценного человека.

– А чем бы это помогло?

– Кто знает… – голос Яны звучал так таинственно и интригующе, что Елизавета Петровна решила было, что ларчик с тайнами сейчас и откроется, но дочь не приоткрыла завесы. – Ты уверена, что вот этот сидящий рядом со мной человек и есть убитый?

– Посмотри сама.

– Действительно, похож. И вообще он присутствует на всех фотографиях.

– На этой, где машина, его нет.

– Да, на этой фотографии другой действующий герой. Сообразить бы, какую информацию несут все эти снимки.

– Ты думаешь – несут?

– А как же! Зачем иначе посылать племяннику фотографию убитого?

– В конверте был еще диск.

– А где он?

– Дома.

– Мам! С тобой просто нет сладу! Почему ты его не взяла? Мы бы уже знали, какая на нем информация. Ладно. Доберемся мы до этого диска. Я думаю, что в начале пути он нам мало что объяснит.

– Это какого такого пути? Я предлагаю все это выбросить в помойку и забыть.

– Раньше надо было это делать. Теперь нам предстоит по капельке собирать информацию. Для начала скажи, какие первые мысли у тебя появились в голове, когда ты увидела меня на фотографии. Пусть они выглядят совершенно абсурдно.

Елизавета Петровна искоса посмотрела на дочь, шумно втянула воздух.

– Ну, говори, говори, что ты насупилась? – настаивала Яна.

– Я подумала, – и словно в ледяную воду шагнула, – что это имеет отношение к Сонькиному отцу.

Елизавета Петровна ожидала возмущенных возгласов, но Яна спокойно сказала:

– Нет, это за гранью абсурда. Кого в Риме может интересовать моя несчастная любовь? И потом, подумай сама, кому бы пришло в голову послать мне таким образом весточку?

Елизавета Петровна с ужасом подумала, что если дочь не топает ногами и не кричит: «Сколько раз я просила не вмешиваться в мою частную жизнь!», значит, дело действительно серьезное. Беда еще в том, что Янка о чем-то догадывается, но не желает в этом сознаться. Ишь как ноздри раздуваются. И все время запускает в волосы всю пятерню. Елизавета Петровна знала, что если у дочери начинает чесаться голова, то, значит, она чем-то сильно расстроена или возбуждена.

– А может, за нами следили? – Елизавета Петровна выпалила первое, что ей пришло в голову.

– Не смеши меня.

– Второй мыслью было, что все это каким-то образом касается Ашота, – осторожно добавила мать.

– Каким образом? Понимаешь, я была случайной гостьей на этой встрече. Она состоялась на второй день после моего приезда в Милан. Ритка давно готовила этот русский вечер, а я явилась очень кстати. Мне сказали, что я фактурная. Шесть человек за столом. Вкусная еда. Смешно, но я совершенно не помню этого типа, который сидит со мной рядом. Эти фотографии мне Ритка так и не прислала.

– Может, ты вспомнишь, какие велись за столом разговоры.

– Обычный треп. Не помню в какой связи, но имя Ашота там упоминалось. Ладно. Пока я вижу такой план действий. Я звоню в Милан. Ты привозишь мне диск. А теперь – спать. Уже поздно ехать в твою Десну, так что останешься ночевать. Так и быть, потерплю до утра твоего Барсика. Я тебе в гостиной постелю.

Яна была в Милане год назад, тоже весной, но ездила туда не по туристической путевке, а по приглашению подруги. Рита давно получила гражданство и считала Италию своей второй родиной. Она выскочила замуж через два года после школы, даже институт не успела кончить, и уехала в Милан. Брак оказался неудачным. Пьетро был награжден уничижительными кличками, как то сухарь, бухгалтер и жандарм, что не мешало Рите и в дальнейшем принимать его услуги. За квартиру в престижном районе, картины (случайные), скульптуры (в основном гипс, но очень хороший), две ванные комнаты и пятнадцатиметровый увитый шпалерными розами балкон тоже платил сухарь и бухгалтер, хотя у него давно была другая семья.

Ну и что – квартира? Деньги на жизнь все равно приходилось зарабатывать самой. Спасла Риту феноменальная способность к языкам. Она переводила с русского на итальянский, с итальянского на английский, с английского на французский… Приходилось работать и синхронным переводчиком, а за это, как известно, хорошо платят. Беда только в том, что зачастую переводчиков было больше, чем работы. В черные дни Рита писала в журналы статейки про русскую культуру, незамысловатые, но броские, из которых следовало, что русские – такая нация, которая все делает наоборот. Например, люди культурного Запада при ожоге отдергивают руку, а русские держат ее у огня до тех пор, пока она не обуглится, при этом страдают и от страдания получают удовольствие. Конечно, в подобном изложении Риткиных работ есть некоторое преувеличение, но общее настроение было именно таким. Еще Рита устраивала выставки, что-то делала в кино и на радио, словом, волка ноги кормят.