К столу нерешительно, бочком приблизилась Муся. Вид у нее был виноватый, хвост подхалимски опущен.

– Муся, девочка, где тебя носило? – Вероника склонилась к собаке и принялась осторожно вытаскивать из шерсти прошлогодние репьи. Собака тихо поскуливала, но терпела.

– Обрюхатит кто-нибудь твою девочку на старости, – проворчал Желтков.

– Ну должна же она побегать, порезвиться…

– Ей впору о Боге думать, а не резвиться. А потом удивляешься, откуда на участке лопухи, – продолжал муж. – Она сюда семена всех сорняков и таскает.

– С собаками надо гулять в лесу, – заступилась я за Мусю. – У вас здесь такие замечательные леса.

Меня не поняли. Вероника давно не ходит ни в какие леса и Желткову запрещает, потому что там обитают больные бешенством енотовидные собаки и лисы. Даже грызуны, безобидные полевые мыши заражены водобоязнью, а в еловых отороченных бахромой молодых побегов лапах обитают энцефалитные клещи и прочая дрянь. И все это живое и хищное кусает, жалит, впивается. Нет, увольте нас от дикой природы!

– А мне этот быт вот где, – сказал вдруг Желтков и ударил себя по загорелой, жилистой шее. – Что мы сидим на этом клочке земли? Что мы здесь потеряли? Свеклу мы здесь, вишь, выращиваем. Да кому они нужны, наша свекла и морковь?

– Желтков – враг глобализации, – миролюбиво пояснила Вероника. – Он считает наше положение бедственным, потому что мы не можем конкурировать со всем миром.

– Да в Америке даже урожайность клюквы выше нашей! – продолжал бушевать Желтков, очевидно, продолжая старую тему. – Они и там устроили искусственное болото и растят наш национальный продукт за милую душу!

– Плевала я на их клюкву, она безвкусная. И клубника на гидропонике пахнет водой из-под крана. Я в Италии пробовала. И вообще красота – вне конкуренции. А что я капусту и свеклу выращиваю, так не ездить же за ней на рынок!

Желтков рывком поднялся с места и ушел в дом.

– Уже третий день утюг чинит, и все никак, – пояснила Вероника. – Вот он и злится. Я говорю, давай новый купим. Правда, утюги сейчас – инструмент для новых русских. Дороже пистолетов. Но Желтков совершенно не может выбрасывать старые вещи. Он на них просто помешан. Конструктор он был неплохой, но если бы судьба угадала его сделать старьевщиком, тогда бы он был истинно счастлив. Хочешь еще кофе? Желтков, принеси горячий чайник!

Пора было переходить к главному. Я уже открыла рот, сочиняя первую фразу, но Вероника сама мне помогла, направила в нужное русло.

– Лизонька, как я благодарна тебе за Италию. Все время думаю о нашей поездке. Помнишь Рим?

– В основном аэропорт, – сказала я строго. – Вероника, я хотела с тобой кое-что обсудить. Расскажи мне во всех подробностях, как тебе там передали белый конверт. Что это был за мужчина, как он выглядел?

– Неведомый племянник Игорь так и не объявился?

– Как он мог объявиться, если ты дала мне телефон прачечной?

Вероника рассмеялась.

– Этого не может быть. Ну, давай расскажу еще раз. Я пила кофе. Он подошел ко мне…

– Этот эстонец…

– Почему эстонец?

– Ты же сама говорила, что у него акцент как у прибалта.

– Ничего такого я не говорила. У него действительно был акцент. Обычно так говорят люди, выросшие в русских семьях за границей. Я обратила внимание, потому что давно озадачена этим вопросом. Говорят, что эмиграция сохранила нам язык. Так у кого сейчас подлинный русский язык – у нас или у них? Эмигранты имеют совершенно другую языковую мелодию.

Мне бы ваши заботы, сударыня. Каким раскрепощенным человеком надо быть, чтобы в середине рабочего дня, сидя на огороде под яблоней, всерьез обсуждать подобные проблемы. Я втащила Веронику в суровую действительность.

– Не отвлекайся. Подошел, сел рядом. Как он был одет?

Я задавала случайные вопросы, готовая в любой момент уличить Веронику во лжи. Мне казалось, что я смогу отличить вымысел от подлинных событий. Если Вероника решила обвести меня вокруг пальца, то она сейчас насочиняет кучу подробностей, только бы все выглядело правдоподобно. И подробности появились. Вышеупомянутый господин был сухощав, в деловом пиджаке, при галстуке и перстне. В руке «этакий баульчик на молнии, я таких дома не видела, такой из серой замши, может быть, заменитель, но вряд ли».

– О чем вы говорили?

– Я уже не помню. Про Рим, потом про погоду. Он поинтересовался, откуда я. Я ответила – из Москвы. Сказала, что улетаю. Кажется, назвала номер рейса. Нет, конечно, назвала, иначе как этот Игорь мог бы нас встретить?

– Ты сама назвала номер рейса или он спросил?

– Да какая разница? – возмущенно воскликнула Вероника. – Наверное, тебе будет небезынтересно узнать, что потом он взял себе выпить. Кажется, виски, а может, ром, но вероятнее всего, мудреный коктейль. Что-то прозрачное со льдом в красивом таком бокале. Выпил полбокала, отер салфеткой рот и спросил, не могу ли я выполнить его просьбу. Да, забыла… еще улыбнулся.

Она надо мной издевалась. Я знала, что Вероника готова пойти на любые ухищрения, лишь бы отвести подозрение в клептомании. Теперь следовало уточнить с Игорем. Я подозревала, что этого персонажа она просто выдумала.

– Ты говорила, что сама видела, как он положил в конверт фотографии. Откуда он их вынул?

– Из уха! Не помню! Наверное, из внутреннего кармана пиджака. У него было много фотографий. Он отобрал четыре и сунул их в конверт. А телефон, по которому он звонил Игорю, лежал в сером баульчике. Он его оттуда вынул и стал разговаривать с племянником. В записную книжку не заглядывал, значит, помнил номер наизусть.

– И о чем они говорили?

– Объяснял ему, что около колонны в багажном отделении его будет ждать дама. Зачем тебе все это надо?

– Видимо, он знал, что в Домодедово есть колонны. Знал наше багажное отделение.

Вероника посмотрела на меня как-то странно. Видно, она решила, что я тронулась умом.

– Еще что он сказал племяннику?

– Говорили про пароль. Видимо, Игорь решил, что одного имени мало, и попросил договориться о пароле. Я сказала: ах, пароль? Вот замечательный пароль: «У вас продается славянский шкаф?», а он должен был ответить: «С тумбочкой». Господин не понял иронии и стал толковать Игорю про славянский шкаф. Потом оба смеялись.

– Как ты могла слышать, что Игорь смеется на том конце провода?

– Догадалась. Потом господин сказал: «Не надо пароля. Просто назовите ваше имя».

Мне хотелось крикнуть Веронике: «Зачем ты все это выдумываешь?» Не крикнула, но спросила строго (вдруг собьется):

– Почему ты назвалась моим именем?

– Да просто так. Я заранее знала, что пойду получать багаж, а ты будешь ждать меня и злиться.

Тут меня обожгла новая мысль: Вероника не обмолвилась о белом конверте в самолете. Исчезала она из поля зрения в московском аэропорту? Что, если уже в Москве она кого-то походя ограбила, а потом для отвода глаз сочинила всю эту галиматью? Пора было пускать в ход тяжелую артиллерию.

– Здесь все не просто так, здесь все очень серьезно, – приговаривала я, раскладывая на столе фотографии. – Вот что было в конверте. Смотри внимательно. Среди этих лиц нет твоего незнакомца?

– Ты вскрыла конверт? – ахнула Вероника. Она нацепила очки, низко склонилась к столу. – Нет. Определенно нет. А это тоже было в конверте? – удивилась она, указывая на Яну.

– Смотри внимательно. Ты же видишь, здесь на каждой фотографии один и тот же человек.

После этого я вытащила снятую на ксероксе бумагу с убитым и положила ее поверх фотографий.

– Боже мой, труп! Зарезан?

– А здесь этот зарезанный сидит за столом рядом с Янкой. Еще могу сказать: в том же конверте был зашифрованный CD-диск. На нем, видимо, записана тайная информация. И еще могу добавить. Яну все эти фотографии чрезвычайно взволновали. С чем это связано, я не знаю, но этот конверт представляет для моей дочери реальную опасность.

– Ты хочешь сказать, что Янке таким способом прислали черную метку?