Так что я просто очень плавно скользил внутри него, наслаждаясь своими ощущениями. Поцеловал его, попутно отметив, что он снова начинает возбуждаться.

Взял его в руку, и ввел нас обоих в ритм — не быстрый и не медленный.

В какой-то момент я поменял угол, и все сразу же изменилось. Атмосфера расслабленной нежности накалилась до отказа, он вскрикивал, насаживаясь на меня, а я только сжимал зубы, чтобы не кончить слишком быстро.

Наконец он издал стон, от которого мои мозги окончательно поплыли, и я кончил — совсем не так, как это было с теми парнями в прошлом году. В тот момент я понял, что хочу быть с ним — и плевать на то, что скажут другие.

Маджид тоже лежал подо мной без движения, только осторожно касался иногда моего виска губами.

— Ну как? — спросил я хрипло.

— Охренительно — ответил он.

Мы быстро сполоснулись и вернулись в постель.

Вдруг телефон Маджида зазвонил. Он посмотрел на экран.

— Это мой отец. Можно я отвечу? — спросил он.

—Конечно — ответил я.

Он ответил, и я впервые услышал, как он говорит на арабском. Это было… нет, не неожиданно — я знал, что это его родной язык. Скорее странно.

Все наши стереотипы и предрассудки разбивались о факт, что я десять минут назад занимался с этим человеком любовью. Но и звучание непривычных слов на его языке делало его немного не тем, кем он был со мной. Немного чужим.

Он закончил разговор и посмотрел на меня.

— Миха? Ты чего? Все в порядке?

— Да — пробормотал я.

Он ухмыльнулся.

— Осознал наконец, что трахаешься с арабом?

Я улыбнулся.

— Ты такой же фейковый араб, как… — и осекся.

— Как кто? — спросил он интересом.

Я не ответил. Черт, я получил разжижение мозгов! Ещё секунда — и выложил бы тут всю правду про деда.

— Как и русский — закончил я неловко.

Он понял, что это не то, что я хотел сказать на самом деле, но не настаивал.

Наши встречи становились все чаще, хотя мы оба были очень заняты. Он — у отца в конторе, я — в университете.

В какой-то момент я понял, что люблю его. Таскал в себе это понимание, как тяжёлый бурдюк с драгоценным вином.

Ему, видимо, таскать такую тайну не хотелось.

Как-то зимой мы возвращались из гостей — он позвал меня к своим родителям на правах своего университетского друга. Они жили в огромном трехэтажном особняке в Иерусалиме, и, хотя мои родители, благодаря деньгам деда, тоже были людьми далеко не бедными, я первый раз в жизни видел такой элитарный образ жизни.

Вечер прошел прекрасно, хотя его сестра не спускала с меня глаз.

— Она знает — шепнул он мне, и я чуть не подавился куском мяса.

Возвращались мы затемно. Шел дождь, и дворники машины работали на полную катушку.

Маджид остановился на светофоре, ожидая, когда свет переключится на зелёный.

Взял мою руку в свою, поднес к губам.

— Люблю тебя — сказал он, глядя на дорогу.

— Ты это говоришь айялонскому шоссе или мне? — спросил я, хотя мне в эту секунду перехватило глотку от его слов.

— Дурень. — усмехнулся он.

— И я тебя — выплеснул я то, что уже несколько недель плескалось у меня в сердце.

Он пожал мне ладонь, и тронул машину.

Через пару недель он переехал ко мне, и до самого лета мы не расставались.

========== Глава 4 ==========

Глава 4

Что же было дальше?

Дальше было самое счастливое и самое страшное лето в моей жизни.

Счастливое — потому что весь июнь мы с Маджидом провели вместе.

В мае поехали заграницу вдвоем на целых две недели, погуляли по Амстердаму, Берлину, Вене, Праге…

По вечерам ходили в клубы, днём — в музеи, или просто шлялись по улицам. Маджид не любил треки на природе, кемпинг и прочий экстремальный отдых. Он был настоящее дитя города. А я был готов гулять где угодно — лишь бы с ним.

По ночам мы находили самые злачные места города и пробирались в бары и клубы, в которых не было ни одного туриста — только местные. Под утро добирались до отеля, и уже в лифте он забирался ладонями мне под рубашку, а в номере сдирал с меня одежду за считанные секунды, и прижимался ко мне всем телом, наслаждаясь долгожданной близостью.

Я не мог понять, что он во мне нашел — за исключением некоторых черт лица, доставшихся мне от деда, в моей внешности не было ничего примечательного. Да и те — никто давно уже не обмеривает носы и лбы линейкой.

Потом я бросил об этом думать, и просто получал удовольствие от путешествия и прохладных майских дней, которых у нас в стране так мало.

Я идиот — мне надо было настаивать на поездке в июле. Может, так ничего бы не случилось.

Но я даже не думал про такую возможность: в июле должны были начаться экзамены, и я планировал сидеть дома безвылазно и заниматься. Но человек предполагает, а армия располагает, и, приехав домой из аэропорта, я обнаружил в почтовом ящике вызов на месяц резервной службы. На весь июль.

Звонок связному офицеру не помог, как не помог и разговор с взводным командиром, Дори. Оставалось только одно — переставить все даты экзаменов на август, когда сдают хвосты двоечники и невезучие вроде меня, и готовиться к целому месяцу жары в тяжёлом обмундировании.

Маджид спросил тогда невзначай, где я обычно нахожусь в резерве. Надо было мне промолчать.

Если бы…

Вот уже пять лет, как мои мысли идут по одному и тому же кругу.

Если бы я просто не явился бы на призыв… Ну и что случилось бы? Максимум, посадили бы меня на какой-то срок.

Если бы он знал хоть немного, чем именно я занимаюсь во время службы — он думал, что меня призывают на обычную охрану поселений в Рамалле, а больше этого я ему сказать не мог.

Если бы я не сказал ему, что отправляюсь в Рамаллу…

Если бы у него не было там дальних родственников…

Если бы я не был так откровенно удручен этим нежданным-негаданым вызовом, а он не решил бы, что идеальным способом меня подбодрить будет поехать в Рамаллу к этим самым родственникам и там сделать мне сюрприз…

В наше оправдание могу сказать, что мы оба были влюблёнными идиотами. Другого объяснения нашим действиям я просто не нахожу.

Весь июнь прошел незаметно, как один день. Я дописывал последние дипломные работы, судорожно читал тонны литературы, решал задачи. Он пропадал целыми днями на работе, возвращаясь оттуда поздно вечером. Сбрасывал свои пиджачный костюм и галстук (невиданная редкость в наших широтах), купался, переодевался в домашние джинсы и майку, и становился похож на обычного студента.

Своим родителям он сказал, что переезжает в Тель Авив к университетскому знакомому — да-да, тому самому, который тогда поперхнулся стейком. Многие студенты снимали квартиры на пару, иногда и по трое-четверо человек, так что ничего удивительного в этом не было.

Чета Альхади нас не навещала, только его сестра, Эмма, приехала пару раз на ночёвку, и мы втроём ходили по разным культурным мероприятиям: на концерты, в Камерный театр, на модные выставки.

Тот факт, что вечером мы с ним удалялись в одну спальню, она не комментировала никак. Она вообще была очень сдержанной и тактичной девушкой.

Мои родители тоже не знали — по крайней мере, пока. Я собирался им рассказать про Маджида, приведя его на семейное празднование Нового года, в сентябре. Он, узнав о моих планах, только усмехался:

— Думаешь, за праздничным столом они нас обоих не убьют? Оторвут нам головы и поставят на стол вместо бараньих.