"Самый надежный способ попасть в рай, это

выучить дорогу в ад, чтобы избежать его".

Макиавелли. Письмо к Ф.Гвичардини

...Сталин обладал прекрасной памятью и мог вспомнить любое имя или любую цитату из тех, что ему некогда понравились.

"Многие воображали себе республики и княжества на деле невиданные и неслыханные; ведь между тем, как люди живут и тем, как они должны жить, - огромная разница и кто оставляет то, что делается ради того, что должно делаться, скорее готовит себе гибель, чем спасение, потому что человек, желающий творить одно только добро, неминуемо погибнет среди стольких чуждых добру" (Макиавели. "Государь". 15 глава)

Он помнил это:

"Да. Великая, вечная мысль. Как трудно угодить людям, угождая им".

Иосиф поежился, потер плечо левой руки: последнее время оно стало неметь. Встал, походил неслышно мягко ставя ногу на ковер...

"Николая придется арестовать! Слишком много вокруг "чуждых добру". Он сейчас послушен и добр, только потому, что раздавлен. Но он опасен!.. Я помню его переговоры с Каменевым. Там был этот выскочка, Сокольников. Что Николай тогда говорил? "Сталин перережет вам глотки. Нам необходимо его опередить". И это говорил он, Бухарин, с которым я знаком уже много лет. Долгие годы, зная их козни, я жалел его и защищал. Но довольно!

Где этот иуда Ягода?

Где Сокольников, где Каменев с Зиновьевым?

Они уничтожены! СССР растет и крепнет. Я никому не позволю пустить все завоеванное Революцией под откос!"

Сталин остановился посреди комнаты, пристально вгляделся куда-то в угол, пошевелили губами, резко ударил ребром левой ладони по правой сверху вниз, словно обрубал, и вновь устремился в нескончаемый поход по комнате из угла в угол; в одном углу поворот через левое плечо, в другом - через правое (чтобы голова не закружилась) - опыт тюремных отсидок.

"Нет! Прав был Ильич! Как поздно я начинаю это понимать. Надо быть решительным, чтобы революция, власть остались у нас, у партии, у пролетариата. Сколько же этой нечисти кругом? Горько, бывшие соратники Ильича, а предают нагло, бессовестно. Бухарчик долго заигрывал с оппозицией и, наконец, наши пути разошлись. Я ему еще тогда, в начале 29-го, говорил об измене принципам партийной дисциплины. Но ведь он не захотел выслушать, понять! А сейчас пишет: "Коба! Я всегда был лоялен к партийным требованиям", - Иосиф покачал головой, - Николай забыл, что из тех, из старых, я один остался. А он для них, для новых, молодых - никто. Его теории разбиты успешно выполненными пятилетками".

Сталин подошел к столу, открыл папиросницу, взял папироску, постучал мундштуком о крышку, зажав папиросу у основания мундштука двумя пальцами левой руки, потом, правой вставил её в рот.

Сухо чиркнула в полуночной тишине спичка. Огонек вспыхнул, зажег табак.

Сталин выпусти ароматный завиток табачного дыма, сел на стул, положил ногу на ногу, руки сложил на груди, оставив правую сверху свободной и так, немного расслабившись, не двигаясь, долго курил, слушал тишину одиночества, фиксируя ход мысли.

"Они всегда хотели быть хорошенькими... А кто бы делал индустриализацию?.. Это сейчас, когда все сделано, хорошо рассуждать. А тогда было так: или враги нас победят, или мы их. Другого не дано!..

Ты, Бухарчик, говорил тогда: "Линия Сталина губительна для революции в целом". Это твои слова, Николай! Я знал, что надо делать, чтобы победить. А вы хотели захватить власть! Хотели вместо меня ввести в Политбюро этих интриганов Зиновьева и Каменева".

Сталин докурил папиросу до конца, потушил её. Крепко прижав окурок ко дну пепельницы, потом отряхнул правую руку, ударил её о ладонь левой, поднялся и вновь зашагал мягко, неслышно, как когда-то, по далекой сибирской земле или по тбилисским мостовым... Он любил ходить и не любил ездить, потому что не любил спешить...

"А как там они считали голоса против меня, надеясь на переворот в партии: "Петроградцы с нами. Рыков плюс Томский, плюс Угланов... Андреев за нас... Ягода и Трилиссер наши...". Их многих уже нет. Бухарчик и этот хвастун и пьяница Рыков еще остались...

Эх, Бухарчик, ты не с теми и не туда пошел. Партия таких как вы наказывает! Это не я, это партия вас убрала с дороги, и требует, чтобы вы заплатили за дрязги. Всем вам наплевать на социализм. Вы все, как псы, рвете власть к себе. Все вы последыши Троцкого - этого краснобая и интригана. Я с самого начала верил в социализм у нас в СССР. Конечно, настанет день и социализм победит во всем мире. В Германии, рабочие недолго будут терпеть этого истерика Гитлера.

На смену наци придут коммунисты. Уже недолго осталось ждать. Этот бесноватый дурак хочет быть похож на меня, но он слишком много болтает. Ему не удержаться, а если он попробует мне помешать, я его в порошок сотру".

Сталин вновь разволновался, стал прикладывать правой рукой к левому боку:

"А эти ублюдки строят заговоры. Им главное спихнуть меня, а потом они и страну продадут, тому, кто больше даст!".

Сталин скрипнул зубами. Глаза его лихорадочно блестели. Ломая спички, он закурил очередную папиросу и, мрачно остановив взгляд на занавешенном окне, решил: "Нет! Надо арестовывать и судить. Ведь Сокольников признался, что Бухарин сколачивал блок для того, чтобы меня убрать, еще летом 28-года.

- Каков подлец! Арестовать и судить!"

С улицы, через окно, стали доноситься шаркающие длинные звуки. Иосиф подошел, отвел штору в сторону и серый, сумрачный свет нарождающегося дня проник в комнату. На мостовой дворник, одетый в черный клеенчатый фартук поверх черной же рубашки и брюк, заправленных в сапоги, махал метлой. Сталин долго и с любопытством смотрел за ним, потом подумал: "Молодец! Так рано и уже на ногах!".

Иосиф зевнул, опустил штору, потер воспаленные от бессонницы глаза и подумал: "Надо ложиться спать".

Спал Сталин в маленькой комнате за кабинетом на жесткой узкой деревянной кровати. Ложился под утро, работая всю ночь. Голова болела от выкуренных папирос и непрестанного напряжения мысли. Сны приходили не сразу, но захватывали, были многолюдны, многословны, томительны, а иногда и страшны. Вот и сегодня все утро в тишине замкнутого деревянными панелями пространства небольшой комнатки в голове Вождя звучал важный диалог - поиск выхода из ситуации, навеянной вечерними размышлениями.

...Шло заседание Коминтерна. И выступал с докладом знакомый до боли человек. С длинными волосами на шее и на затылке, круглой лысиной, тонким лицом с горбатым носом и плотно сжатыми губами. Чуть насмешливо скривившись в улыбке, этот оратор говорил медленно, негромко, но с нажимом и с яркой, запоминающейся жестикуляцией. Чувство опасности не покидало Сталина с самого начала этого заседания. Речь шла, почему-то, о стратегии и тактике партии в международных делах. И длинноволосый был оппонентом Сталина.

Этот странный субъект развел руки, словно дирижер перед оркестром, призывая к вниманию. Сталин про себя саркастически подметил: "Паяц!". Усмехнулся в усы криво и невесело, но сел удобнее и собрался слушать.

- Товарищи, - начал длинноволосый, - тема моего выступления - политика. И позволю себе заметить, что политика, исходя из нынешних условий - это борьба классов, непримиримых по существу, которая не может не быть жестокой. Подобно тому, как мораль - есть способ, технология быть человеком, так политика - есть отношения вождя и народа, вождя и партии, партии и народа. И если рассматривать эти отношения, как соотнесение добра и зла, то вождю, желающему сохранить свою власть, партии, желающей представлять до конца интересы своего класса, нужно учиться быть недобрыми и научиться пользоваться этим умением в случае необходимости...