Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Даиноттовская модель «Север – Юг», на мой взгляд, наиболее близка к отношениям «Россия – Грузия». В ее пользу говорит и то, что если у саидовского Ориента не выделялось ни религиозного, ни исторического сходства (имею в виду – до процесса самой колонизации), то у России и Грузии до политических отношений уже существовали церковные/духовные и культурно-литературные связи, которые укрепились в советский период, создав к тому же не только релевантные власти дискурсы, но и «рассадники» критических взглядов на главенствующий политический строй.

К такой картине «вторичного ориентализма» (Тлостанова) применим термин «южизм», а не «ориентализм», где Россия выступает как вторичный бедный Север. Определение «бедный Север» выросло из современных теорий о богатом Севере и бедном Юге. Под Севером подразумеваются богатство, «белая кость», власть, а под Югом – экономическая, социальная, гендерная, экзистенциальная несвобода и зависимость (Тлостанова, 2012. C. 98).

Тему России как бедного Севера развил философ и политолог Дугин. Причины бедности он видит в верности традициям, духовности и высшим трансцендентным ценностям, о которых позабыли на Западе: «Бедный Север должен быть духовен, интеллектуален, активен и агрессивен» (Дугин, 1996. C. 135). Если говорить об агрессивности, то известно, что после распада СССР Россия (бедный Север) продолжила агрессивную имперскую политику. Объяснения агрессии давались разные: стремление к реализации социально-культурного проекта «русского европеизма» как единственной альтернативы российскому, а значит, мировому катаклизму (Кантор, 2008. C. 493); «фантомные боли» империи, подобные болям после ампутации ноги у человека (Гайдар, 2006. C. 8). Понятие «бедный Север» близко в определении России.

Назвать Грузию бедным Югом, исходя из первоначальных смыслов, тоже не получается. «Ось сместилась», и Грузия, несмотря на свое географическое положение южной страны, стала вести себя так же агрессивно, как бедный Север. Подтверждением тому служат военные действия Грузии, направленные на удержание Абхазии и Южной Осетии в поле своего влияния. В некоторых современных исследованиях стали даже говорить о постимперском синдроме и синдроме «малой империи» (А. Сахаров)[48].

Отношения Грузии и России не следует буквально рассматривать в рамках постколониализма. Модель связей более сложна, и если роль России определяется как роль бедного Севера, то роль Грузии двояка: бедный Юг – по отношению к России, а бедный Север – по отношению к бывшим советским автономиям. Во всем контексте прослеживается имперская парадигма: Российская империя переродилась в СССР, ставший особым типом империи, о чем писали Терри Мартина (Martin, 2001), Дэвид Ч. Мур (Moore, 2001), Мадина Тлостанова (2004), Францине Хирш (Hirsch, 2000, 2002), а после распада СССР имперские настроения проявлялись и у его осколков – бывших советских республик.

2.4. Постимперские карты «на практике»

Где Тбилиси, Киев, Ереван?
Как прижаться вновь к их деревам?
Я хочу друзей моих обнять —
Не хочу в империю опять.
Евгений Евтушенко[49]

В постсоветские десятилетия знакомство с «новыми» постсоветскими территориями остается приоритетной причиной путешествий, и жанр путешествия в Грузию занимает первенство по привлекательности для писателей, оставаясь чуть ли не основным в произведениях, написанных на русском языке. В текстах на грузинском тема путешествия никогда не была ведущей, и в современной литературе я не встретила «путевых заметок» грузин из поездок по России, поэтому речь пойдет в первую очередь о произведениях, написанных на русском. В культурной памяти советской интеллигенции сложился образ Грузии как части единой советской геокультурной модели: своя дружелюбная, гостеприимная, благополучная, солнечная страна с красивым ландшафтом, мягким климатом, с древней историей, культурой, архитектурой. Такой ракурс уходит в имперские времена, в произведения Пушкина и Лермонтова, благодаря которым наиболее ярко проявлялась дихотомия восток – запад (Ram, 2003. P. 23). Политические изменения последних лет перевернули отношение к понятию «своя Грузия». Перед читателем предстала и иная страна.

В постсоветский период приезд русских писателей стал носить отчасти иной характер: причиной приезда были не бегство, ссылка или служебные задания, а только социальные и дружеские контакты. В первые десятилетия (1990–2000-е) из России в Грузию приезжали очень редко, а из Грузии в Россию практически не ездили. С одной стороны, из-за социально-экономического кризиса, с другой – из-за политических преград. Это повлияло и на литературно-культурные связи. «Паломничество» имперского и советского периодов переродилось в редкие посещения. Писатели не были чиновниками, как когда-то в XIX веке, а являлись представителями мира литературы.

Особенностью авторов, обратившихся к теме Грузии, является возраст. Они – так называемое советское поколение, то есть получили образование в советской школе, в которой акцентировалось особое место Грузии в контексте русской культуры. Цели приезда писателей и представителей мира культуры в Грузию были разными, но впечатления от увиденного – зачастую схожими. Это отпечаталось на сюжетных линиях произведений. Основным нарративом становится противопоставление «до» (советский период) и «после» (постсоветский). Иллюстрацией к перелому впечатлений могут быть практически все произведения постсоветского периода. В большинстве случаев основу сюжетов составили личные воспоминания, включившие размышления авторов-рассказчиков и даже документальные факты. В части постсоветской литературы о Грузии продолжилась имперская литературная традиция обращения к ней как к романтизированному Югу, то есть акцентировалось внимание к природе и располагающей атмосфере. Например, рассказы Владимира Лаврова «Путь в Грузию» (1986)[50] или Евгения Гришковца «Три текста о Грузии»[51]. «Карта» приоритетов в отражении постсоветской Грузии выглядит по-разному: в одном произведении она воспринимается как южная культурная столица Российской империи XIX века, неожиданно ушедшая на задний план из-за постсоветских войн, в другом она стала одной из горячих точек вспыхнувшей «карты» Кавказа, а в третьем – автор старается, насколько возможно, отстраниться от постсоветских перипетий и останавливается на Грузии как на обособленном и независимом мире[52].

2.4.1. Концлагерь – конечный пункт путешествия у Александра Вяльцева

Деконструкция образа Грузии наглядна в произведениях Александра Вяльцева (1962 г. р.) – художника, поэта, издателя, который был активно вовлечен в жизнь советских хиппи и часто путешествовал по СССР. С Грузией связаны «Люди из ущелий: Записки бродячего человека» (1998) и роман «BLUE VALENTINE: История одной любви» (2000). Произведения отличает непривычность/нетрадиционность зафиксированного автором-рассказчиком. «Записки…» были написаны в 1986–1998 годах. Маршрут Вяльцева и его друзей-хиппи (Багиры и Шурупа) пролегал из Москвы на юг: Сочи, Краснодар, Пицунда, Тбилиси, Ереван, Баку, Нахичевань, Севан, Махачкала, Ингушетия, Дагестан. Интересующие меня картины Грузии приходятся на мирное время[53]. Жанр путешествия-приключения служит для рассказчика инструментом передачи впечатлений от увиденного. Придерживаясь имперской литературной традиции романтизации Грузии, он концентрирует внимание на архитектуре и особенностях Тбилиси, его магазинчиках, аптеках, древних христианских храмах и крепостях (Сиони, Метехи и др.):

вернуться

48

Как замечает Владимир Малахов в своей книге «Культурные различия и политические границы в эпоху глобальных миграций»: «…взгляд на Грузию как на мини-империю в 1992–2008 годах был широко распространен в Сухуми и в Цхинвали, но его категорически не принимали в Париже и Лондоне (не говоря уже о Тбилиси) – в том числе те, кто считал „мини-мперией“ современную Российскую Федерацию» (Малахов, 2014. С. 11). Автор ссылается на «полемику с западными коллегами, рассматривающими современную Россию как последнюю „мини-империю“», в статье: Тишков В. А. Забыть о нации // Вопросы философии. 1998. № 9.

вернуться

49

Комсомольская правда. 20.12.1995. № 233.

вернуться

50

В тексте приводятся воспоминания автора-рассказчика о советском периоде, когда он – ленинградец – постепенно открывал для себя Грузию. Первое знакомство произошло через песню «Сулико», часто звучавшую по радио в послевоенные годы. Затем он вспоминает университетские лекции П. Н. Беркова о грузинской литературе, а затем уже состоялось личное знакомство с южной республикой. Писатель приводит знакомый ряд, который помог сформировать для него образ Грузии в сознании советского интеллигента, и связан этот ряд с культурой: песня «Сулико», поэма Лермонтова «Мцыри», символическое для русско-грузинских отношений слияние Арагвы и Куры, село Цицамури, около которого убили Илью Чавчавадзе, Важа Пшавела, фильмы Тенгиза Абуладзе, упоминаются художник Ладо Гудиашвили, писатели Борис Пастернак, Галактион Табидзе, Отар Чиладзе, Чабуа Амирэджиби, не обходится без традиционного описания дружеских посиделок в Грузии и рассказов-воспоминаний о людях, значимых для русско-грузинских отношений (см.: Лавров В. Путь в Грузию // Нева. 1986. № 11. C. 71–81).

вернуться

51

Российский драматург, актер, режиссер и писатель Евгений Гришковец (1967 г. р.) обращается к рассказу о путешествии со своим другом в Грузию 11–13 февраля 2011 года. Как и для многих русских писателей, Грузия воспринималась им в традиционно-романтическом ключе: особый дух и архитектура города, неповторимые грузинские застолья, кухня, многоголосье и культура. Это особое культурное советское наследие, часть его родины – СССР: «Грузия входит в чувственное понятие Родины. Грузия даже до того, как я в ней побывал, уже входила в территорию любви. Пушкин, Лермонтов, Грибоедов очень помогли. Отец солдата, певчий дрозд, пастораль, три смешных грузина, которые рисовали разметку на дороге, Мимино, мадемуазель Пастик в исполнении Софико Чиаурели, красавец пастух в исполнении совсем не грузина Зельдина, влюбленный в свинарку, на чьем месте наверняка хотели быть наши бабушки, Бенджамен Глонти из Не горюй, юная красавица из Небесных ласточек, Абдулла из Белого солнца пустыни, сержант Кантария, Багратион, Дато Туташхиа (помню, с каким трудом я старался запомнить фамилию замечательного грузинского актера Отара Мигвинитухуцeси), граф Калиостро с огромными грузинскими глазами (дублированный армянином Джигарханяном), и еще целая вереница знакомых с самого детства лиц и имен, вплетенная в нашу жизнь, с самого детства, где бы мы ни жили – на Камчатке, в Крыму, Мурманске или Караганде. Никакому итальянцу, американцу или японцу все мною перечисленное не скажет ничего. Это наше. Не грузинское, не российское, не советское, а наше» (http://odnovremenno.com/archives/51).

вернуться

52

Я уже обращалась к образу нитки и иголки (факт путешествия как иголка и миф о Грузии-рае как нитка), ментально и эмоционально укреплявшим культурно-литературную связь между русскими и грузинами, затем осевшую в культурной памяти. Сейчас я буду говорить об иголке-путешествии как об инструменте и о писателях, открывающих читателям постсоветские изменения, происшедшие на бывших территориях СССР, а также моделирующих свою территорию увиденного.

вернуться

53

Лишь в конце текста упоминается военная Абхазия, но об этом позже.

19
{"b":"622503","o":1}