— Я никогда раньше этого не делала.

Моя рука на ее спине замирает, и я склоняю голову набок, чтобы взглянуть на ее лицо.

— Никогда не делала что? — затем меня осеняет. — Не кончала?

Она, как обычно, чуть заметно кивает.

— Удовлетворяла себя, да, но не с…

— Но не с кем-то другим?

Она снова кивает. Матерь Божья. Если это не мысль об убийстве проносится по моим венам, то я не знаю, что это.

— Твой бывший был куском дерьма, — рычу я.

— Да, я знаю.

Я напоминаю себе выудить из нее побольше информации о ее бывшем парне. Тогда я найду этого козла, и мы с моими братьями сможем передать ему пламенный привет. А также незабываемо с ним попрощаться.

Я зажимаю пальцами ее подбородок и заставляю ее посмотреть на меня.

— Ты в порядке? Не жалеешь о том, что мы только что сделали?

Она льнет ко мне и трется своим носом о мою грудь, от чего мой член пульсирует еще сильнее.

— Я не знала, что это может быть так.

О, черт. Эта девушка разрушит меня.

Я обнимаю ее и прижимаю к себе.

— У меня такое чувство, что дальше будет только лучше.

— Ты так думаешь?

Она поднимает на меня свои чарующие глаза.

— Я в этом уверен. Я не шучу. Такое чувство, что тебе хорошо там, где ты сейчас, и ты не хочешь быть в другом месте.

Когда в комнате воцаряется тишина, я упиваюсь тем, что могу прикасаться к ней, тем, как идеально мы подходим друг другу, словно она была создана кем-то наверху специально для меня. Каждую секунду, что я держу ее в своих объятиях, я мучаюсь, понимая, что ничего не могу поделать со своей эрекцией. Она пульсирует от необходимости находиться внутри нее, но мне приходится ее игнорировать. Я не могу торопить события. Не так, как в прошлый раз.

Я подтолкнул Дану к отношениям, которые ей были не нужны. По правде говоря, я подтолкнул ее и к беременности. Я думал, она хотела всего этого. Меня, семью, дом, будущее. Но я проецировал на нее свои мечты, вот из-за чего все пошло наперекосяк. На сей раз, я буду внимателен к потребностям и желаниям Куколки, а не только своим собственным.

Она не понимает этого, но меньше, чем за час, эта девушка перевернула мой день, мою жизнь, мой мир с ног на голову и изменила курс, которым мы последуем в наш завтрашний день. Она осветила мое будущее и подарила мне надежду.

Мне на ум приходит стих, и я, не фильтруя свои мысли, цитирую его:

— «Дни твоей жизни станут ярче полудня, а темнота будет подобна утру».

— Мммм, — мечтательно произносит она. — Что это? Похоже на стихотворение.

— Это из Книги Иова, — я опускаю руку вниз и сцепляю наши пальцы вместе. Затем подношу их ко рту. Я целую ее ладонь, после чего кладу наши соединенные руки себе на грудь.

— Книга Иова?

— Из Библии. Одиннадцатая глава, стих семнадцатый.

Она приподнимается и смотрит на меня с любопытством.

— Ты читал Библию?

— Да, потерял счет, сколько раз. Некоторые части чаще, чем другие, — она морщит лоб. Поэтому я продолжаю объяснять. — Мой отчим был... один из тех религиозных фанатиков, о которых ты наверняка слышала, и он был очень строгим, — ее глаза округляются от удивления. — Моя мать вышла за него замуж, когда мне было десять лет.

— Где был твой отец?

— Он умер, работая на стройплощадке, за день до того, как мне исполнилось два года.

— Мав… Изви…

Передвинув наши соединенные руки, я прикладываю палец к ее губам.

— Все в порядке, Куколка. Я его даже не помню. Все, что я знаю о нем, это то, что рассказала мне моя мать, — я опускаю наши руки на свою грудь. — Пол был моим отцом во всех смыслах этого слова, и помимо его тотального контроля за тем, чтобы моя жизнь вращалась вокруг церкви и ничего больше, с того дня, как мы с мамой переехали, он был порядочным и более чем заботливым.

— Но ты, похоже, зол на него.

Я пожимаю плечами.

— Так и есть.

Она вскидывает бровь.

Тяжело говорить о моих родителях. Тяжело признаваться в своих разочарованиях, когда я так привык держать их в себе. Но, быть может, если я откроюсь Куколке, ей будет легче открыться мне.

Вздохнув, я говорю:

— Поначалу соблюдать его правила для меня было тем еще испытанием. Я бунтовал. Мы ссорились. Моя мать постоянно плакала. Мы не уступали друг другу, и словно ходили по замкнутому кругу.

Я тяну наши руки вверх и шевелю своими пальцами. Она делает тоже самое. Затем я скольжу своими длинными пальцами по ее изящным маленьким.

— Я не мог спокойно смотреть на мамины слезы. Поэтому со временем я перестал сопротивляться. Я ходил в церковь, молился, читал священные писания и стал идеальным сыном, таким, каким они хотели, чтоб я был. Но чем старше я становился, тем больше вещей подвергалось моему сомнению. Я понял, что не согласен с некоторыми его убеждениями. И я начал замечать, сколько всего я в жизни упускал. Вместо того, чтобы снова вступить в конфликт с ним и моей мамой, я продолжал держать свои мысли при себе. Я решил дождаться, когда мне исполнится восемнадцать лет, и я смогу выбрать, какой жизнью мне жить дальше. Наконец-то расправить крылья в колледже и прислушаться к своему внутреннему голосу, чтобы судить, что правильно, а что нет.

— И вот теперь мой отчим не одобряет того человека, которым я стал. Он презирает жизнь, которую я выбрал. Не понимает, как я могу так жить и быть «Предвестником Хаоса» после всего, чему он меня научил. Он искренне полагает, что я иду по пути, ведущему в ад. И он скармливает это дерьмо моей матери. Говорит, что ее сын теперь потерян для нее, и все такое. Он так ею помыкает, что она вынуждена скрывать наши отношения от него. Это значит, что я редко ее вижу и почти с ней не разговариваю.

— О, Боже, Мав…

Я пожимаю плечами.

— Все нормально. Теперь «Предвестники Хаоса» — моя семья.

Но стоит мне это сказать, мою грудь сдавливает словно тисками.

— Знаешь, что? Здесь нечем гордиться, к тому же это признание может выставить меня слабаком, но я скучаю по ней.

Куколка сжимает мою руку, в ее глазах блестят слезы. Я не задумывался об этом до сих пор, но, черт, она, вероятно, тоже скучает по своей маме. Еще одна деталь, которая нас объединяет. Я смахиваю слезу, скатывающуюся по ее щеке, и притягиваю ее к себе. Долгое время мы просто держимся друг за друга. Я глажу ее по спине и прислушиваюсь к ее размеренному дыханию, которое целует мою кожу на каждом выдохе.

Через несколько минут ее дыхание выравнивается, и мне кажется, что она заснула, пока не слышу, как она шепчет:

— Ты гораздо человечнее, чем думаешь, Люци.

Ухмыляясь, я произношу:

— Я говорил тебе, что знаком со священным писанием, так что я в курсе, кто такой Люци, детка.

Ее тело напрягается.

— Люци. Сокращённое от Люцифера.

Она боязливо поднимает голову и с опаской смотрит мне в глаза.

— Хмммм, по твоему виду не скажешь, что ты рассержен тем, что я все это время называла тебя Дьяволом.

— Ну, по слухам, он — симпатичный малый, — говорю я, пока мои пальцы путешествуют по ее спине, спускаясь все ниже и ниже.

Она прищуривается.

— Да, но это не…

— Я просто шучу, Куколка. Я знаю, почему, — заканчиваю я, приложив палец к ее губам.

Ее роскошные волосы щекочут мне грудь, и она смотрит на меня сквозь эти ее светло-коричневые реснички. В такой близи я могу рассмотреть, что прожилки синего цвета в радужках ее глаз значительно превышают зеленые. А ее кожа, Боже, ее кожа вызывает у меня желание поиграть, соединяя веснушки как шестилетний ребенок, и попробовать на вкус каждый ее дюйм.

Я запечатлеваю этот момент в своей памяти. Если по какой-то причине у нас ничего не получится, я хочу запомнить ее такой навсегда.

— Ты вошла в клуб, который, должно быть, показался тебе Адом на Земле. Ты сделала это, потому что была в отчаянии и наждалась в помощи. Я сразу увидел это в твоих глазах. И даже несмотря на то, что мне было по силам облегчить твою жизнь, я был слишком жесток.