Кэп хватает пакет с наркотой и приказывает Ди смыть это дерьмо в унитаз. Кэп никогда не был поклонником наркотиков. Он потерял единственного родного брата из-за героина. Эта главная причина, по которой он ушел с поста вице-президента «Гринбеков» и основал вместе с Гризом «Предвестников Хаоса». Он был против провозки контрабандой этого дерьма через наши границы ради картеля. Он уже потерял немало братьев с тех пор, как «Гринбеки» занялись наркотой, больше чем он потерял во Вьетнаме, и когда он не смог убедить Пэппи повести клуб по новому курсу, он ушел. И Гриз ушел вместе с ним.
— Мав.
Гус зовет меня из коридора и мерзкое чувство, с недавних пор прочно обосновавшееся в моих кишках, как приливная волна обрушивается на стенки моего желудка. Я вхожу в коридор. Гус останавливает меня, положив руку мне на плечо. Он закрывает глаза и медленно качает головой.
— Мне жаль, брат.
Он крепко сжимает мое плечо.
Мое тело — бомба… тикающая… мать ее… бомба.
Моя кожа зудит так, словно хочет отслоиться и развеяться по ветру.
Колючая проволока, обмотанная вокруг моего сердца, обжигает так, словно она лежала в безднах преисподней, а теперь кромсает мое сердце в течение стольких секунд, сколько мне требуется для того, чтобы понять, что означают его извинения. Его боль — моя боль. Моя… его. Каждая мышца на моем лице застывает, а зубы скрипят от силы, с которой я их сжимаю. Я не позволю пролиться влаге, скопившейся в моих глазах.
Она в третьей комнате справа. И она не одна. Какой-то голый темнокожий жирный ублюдок лежит рядом с ней. Она на кровати, в отключке, на ней только грязный топик. Все остальное выставлено напоказ. Ее рыжие волосы светлые у корней, а концы почти багровые от пота и жира. Она худая. Очень худая. Ее живот слишком плоский. В том месте, где живот должен выпирать как у беременной женщины, ничего нет. И я знаю. Знаю, что намеренно или нет, но она сделала это.
Всё кончено. Она умерла для меня. Она даже не дала ей шанс.
Все, что я хотел. Все, что я планировал для нас, сгорает дотла прямо на моих глазах.
Я достаю свой ствол из кобуры. Руки — такое чувство, что их целый миллион — хватают меня, и мои барабанные перепонки чуть не лопаются от многочисленных криков. Мои братья вытаскивают меня из комнаты, пока я сопротивляюсь изо всех сил и в то же самое время пытаюсь прицелиться, чтобы убить ее. Чего я никогда не сделаю.
Но кто-то должен заплатить за все это.
Кэп, должно быть, понимает мою потребность в мести, потому что он швыряет человека к моим ногам и ставит его передо мной на колени, произнося всего одно слово: «Дилер». Руки, удерживающие меня, исчезают, и я прыгаю вперед с пистолетом в руке.
Смерть от пули была бы слишком быстрой. Слишком безболезненной. Слишком легкой. Поэтому я, используя приклад пистолета, превращаю его лицо в месиво из плоти, крови и сломанных костей.
***
Я не жалею об убийстве дилера. Я жалею лишь о том, что той ночью не убил женщину, которая отняла жизнь у моего ребёнка.
Она всегда была слабой. Я знал это с первого дня нашей встречи. Но я все равно дал ей кое-что ценное, что она должна была вынашивать и оберегать. К тому же я дал ей свое доверие. Я поверил ей, когда она обещала завязать с наркотой и измениться в лучшую сторону.
Но точно так же, как Куколка, она лгала, чёрт бы её побрал, мне в лицо.
Я ударяю ногой всего один раз, дверь Дозера распахивается настежь и врезается в стену. У меня нет с собой пистолета, но у меня есть нож. Я вынимаю его из ножен и надвигаюсь на нее. Она лежит посреди кровати, ее рыжие волосы веером рассыпаны по подушке. Ее глаза широко открыты. Она опирается на локти, и когда ее глаза встречаются с моими, она поднимает руку, чтобы остановить меня и отползает назад.
Я вдавливаю ее в матрас. Сажусь верхом на ее ноги, одной рукой удерживаю ее руки над головой, а другой рукой прижимаю лезвие к ее шее.
— Мав, остановись! — кричит она. Ее ясные сине-зеленые глаза наполнены ужасом.
— Ты, мать твою, поклялась, что не наркоманка, — я делаю акцент на каждом слове, загоняя лезвие глубже в ее кожу. — Ты сказала, что чиста. Но ты приняла дозу, когда ходила в туалет, а не наводила там гребаный порядок. Ты обманула нас. Обманула меня, — рычу я.
— Нет! Я не обманывала.
— Не могу, блин, поверить. Ты такая же, как она.
— Я не такая, — шепчет она. Потом уже громче. — Я не такая как Дана. Ты пьян и не…
— Она видела тебя!
— Кто?
— Лита видела, как ты нюхала кокс в туалете!
Она изо всех сил старается вырваться из моей хватки и зло выкрикивает:
— Посмотри на меня! — в требовательном голосе проступают нотки отчаяния. — Разве похоже, что я под кайфом? Я серьезно. Посмотри на меня и на этот раз увидь меня, а не ее.
— Я смотрю на тебя! — огрызаюсь я.
— Смотришь? Правда? Потому что я не обманывала тебя. Я устала от того, что ты смотришь на меня и видишь во мне ту, кем я не являюсь. Я не наркоманка, не обманщица и не твоя бывшая, — она поднимает голову вверх, и ее лицо оказывается в непосредственной близости от моего лица. Этим движением она усугубляет свое положение, нож еще глубже входит в ее шею и что-то внутри меня щелкает, когда я наблюдаю за каплями крови, скатывающимися по ее коже вниз.
Свет от дверного проема смешивается с лунным светом, освещая ее лицо и отражаясь в ее ясных глазах и не расширенных зрачках.
Когда все начинает идти под откос, я рассерженно выдаю:
— Лита сказала, что ты была единственной, кого она видела выходящей из туалета после этого.
— А она видела девушку, которая выходила, когда входила я, или нет? Ту, что вытирала чертов нос! — еще больше крови сочиться по ее шее вниз на белую простынь под ней. — Слезь с меня!
Я изучаю ее. Она спала, прежде чем я вошел. То, чего она бы точно не делала, если бы была под кайфом от кокса.
— Тогда почему ты нервничала? Почему бросила игру и ушла? Почему была в туалете так долго?
— Потому что я убиралась! Я думала, ты меня выгонишь за то, что блефую и прикарманиваю деньги парней!
Мои плечи никнут. Я медленно отвожу нож от ее горла.
— Ты не под кайфом?
— Нет, — шепчет она.
Я бросаю нож на кровать. Отпускаю ее запястья. Обеими руками я обхватываю ее лицо и впиваюсь в нее взглядом. Большими пальцами я провожу по ее скулам. Я не хотел верить в это, но я вижу искренность в ее глазах. Потом она зажмуривается, и ее боль разрывает меня надвое. Боль в моей груди вспыхивает белым пламенем.
Я все испортил. Я облажался. Во всех смыслах этого слова.
— Куколка?
Ее глаза медленно открываются. Она лежит там такая красивая. Красивая до безумия. Ее глаза, ее губы, ее веснушки. Ее кровь и ее волосы создают необычный контраст с белой простыней под ней.
— Глядя на тебя и вспоминая ее… Это отравляет меня.
— Я знаю. Но я не причиняла тебе боль, так что прекрати наказывать меня за ту боль, что она причинила тебе.
Она отводит взгляд в сторону. Не смотрит на меня. Ее глаза наполняются слезами, и те скатываются вниз по ее щекам. Я не могу описать боль, которую чувствую внутри. Все, что я знаю, эта боль прожигает меня насквозь.
— Я хотела помочь тебе… вначале, — упавшим голосом говорит она. — Но теперь не знаю, смогу ли пережить это.
Ее слова ударяют по мне как кувалда.
Я слышу громкий топот ботинок, доносящийся из коридора, топот нескольких человек. На нас падает тень.
— Вот дерьмо! Снимите его с нее.
Чьи-то руки хватают меня и резко отрывают от нее. Я не борюсь с ними на этот раз. Потому что это не Дана. Потому что я не хочу причинить еще больше боли лежащей в постели женщине.
Меня вытаскивают из комнаты и отшвыривают к стене. Я слышу, как Гриз говорит:
— Ты в порядке? Вот, прижми это к шее. Останови кровь, я пойду за аптечкой.
Еще больше братьев наводняет коридор.
— Что, мать твою, ты сделал? — рычит Дозер, когда видит меня. Потом он встает передо мной и наносит не хилый удар мне в живот, который сгибает меня пополам. Он не останавливается на этом. На меня сыпется полдюжины ударов сверху вниз, и я принимаю их без сопротивления. Боль рикошетом проходит через меня, но это ничто по сравнению с яркой вспышкой, взорвавшейся внутри меня бомбы. Я приветствую ее с распростёртыми объятиями. Физическая и душевная боль сливаются воедино, чтобы создать симфонию агонии внутри меня. Он наносит еще несколько ударов, прежде чем мои братья хватают его и оттаскивают в сторону.
