© Резепкин О., 2018

© ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Пока Леры не было дома, кто-то подменил кресло. Вроде и форма, и цвет, и даже давняя царапина на левом подлокотнике – пухлом, слегка потертом – такие же, как всегда. Вот только качаться это кресло отродясь не умело. А теперь – словно внутрь массивного толстого кресельного тела встроили специальный механизм – не то качательный, не то массажный, вроде того, что неистребимая интернет-реклама пропагандирует. Стоит откинуть голову на мягкую выпуклую спинку – и качает, качает, качает. Как будто и не кресло, а лодка в прибое. Распахнутое напротив окно становится все шире, шире, шире, и вот уже нет никакого окна – небо, залитое победительным солнечным сиянием. Если чуть приподняться, можно увидеть туманную полосу там, где небо превращается в море.

Но подняться немыслимо. Точно-точно, кто-то кресло подменил. Или реконструировал…

Неизвестно, как это можно было проделать и кому такое понадобилось, но времени неизвестному злоумышленнику хватило бы. Дома Лера не была два дня.

Утром закончилось суточное дежурство. Нелегкое – впрочем, а когда у них легкие дежурства бывали? Зато нынешнее было, безусловно, радостным: тяжелых неплановых операций не привозили, а прооперированный три дня назад маленький Ванечка совершенно определенно пошел на поправку!

Улыбающаяся Лера только-только стянула с плеч халат, размышляя, не пора ли его постирать, как в дежурку подскочила Карина Леонидовна:

– Лерочка, деточка, подмени, душенька! Вот прям некого за себя оставить! – Заместительница заведующей отделением улыбалась так нежно, что становилась непохожа сама на себя, и бормотала какие-то объяснения. Впрочем, Лера не вслушивалась, какая разница, надо – значит надо. – Ты после дежурства, знаю, но что же, если больше некому? Мне быстренько-быстренько, честное слово!

Быстренько, как же! Спасибо, хоть не на весь день испарилась. А с другой стороны – даже и неплохо, что так вышло. Лере хотелось еще понаблюдать за Ванечкой – не показалось ли улучшение? Нет, не показалось, глазки ясные, порозовел, сердечко не сбоит и вообще дает вполне отчетливую положительную динамику. Молодец мальчишка, завтра-послезавтра можно будет, наверное, из ПИТа в обычную палату переводить! И вот – почти двое суток на ногах. Стоит ли удивляться, что кресло, как лодка, качается? Ноги, ау, вы там вообще живы? А то солнце прямо в глаза бьет, хорошо бы штору прикрыть… Нет, кажется, даже на это сил не осталось. Вот так бы и проспала, кажется, до самого понедельника. Но проспать до понедельника не получится. Полежать полчасика – в лучшем случае. О том, что в холодильнике шаром покати, а комната недвусмысленно требует уборки, и вовсе думать страшно. В углу, под окном, на низком пуфе свалена груда постельного белья – слава богу, хоть чистого. Вообще-то белью полагается жить в комоде, но тяжеленная плоская коробка еще с осени стоит в углу прихожей нераспакованная. А ведь комодик-то еще собрать требуется!

Бабушка, если бы могла видеть, какой хаос воцарился в ее когда-то безукоризненно ухоженной квартире, оказалась бы очень недовольна.

Лера дернула плечом, прикрыла глаза, словно надеясь, что хаос сам по себе исчезнет. Ай, да ладно! Каждый раз ее размышления о домашнем хозяйстве заставляли вспомнить покойную бабушку, и каждый раз Лере думалось: бабушка поняла бы. В конце концов, и хаос – чистое преувеличение, обычный жилой беспорядок. И приемов Лера тут никогда не закатывала. Смешно. Какие приемы!

Она вообще появлялась дома только поспать – да и то не каждый день. Бывало, что и на кушетке в дежурке подремать пристраивалась. Не то чтобы она боялась, что в ее отсутствие случится что-то ужасное, но что делать, когда внутри что-то шепчет, оглушительно так шепчет: хорошо бы за этим (тем, и еще вон тем) пациентом понаблюдать более внимательно, и, может, операция какая неплановая возникнет, а свободных рук не окажется. Сейчас, когда интернатура была наконец закончена и Лера стала полноправным (хотя бы с официальной точки зрения) врачом – разве можно думать о чем-то кроме работы? В отделении ее уже сейчас уважают, не считают сопливой свистулькой. И пусть в операционную пока допускают лишь вторым – и уж если очень повезет, первым – ассистентом, стоять «на подхвате» (сушить рану, развести полость, ну и шить, когда «первый номер» закончит работу) – это тоже опыт. Важный, необходимый, все через это проходили. Привыкали к мертвенному свету бестеневых ламп, начинали видеть красоту в переблескивании зажимов, скальпелей, ланцетов и слышать музыку в их металлическом перезвоне. Ничего нет лучше! Может, вот прямо в понедельник привезут какой-нибудь простенький аппендицит, а все почему-то окажутся занятыми – и Лера встанет к столу самостоятельно. А там и пойдет, и пойдет… Уже сейчас никто не смотрит на нее сверху вниз, и в обращении «коллега» не слышно насмешки, вот ни капельки! И опытом «старшие» делились вполне охотно. Не только Карина Леонидовна, но даже старая Марина Матвеевна, скептически называвшая всех интернов то «зеленью», а то и вовсе «ранними» (из молодых да ранних), Леру явно выделяла. Называла, правда, деточкой, но совсем необидно: ну-с, деточка, что вы тут видите? Гм, недурственно, ну продолжайте, продолжайте. И Лера, окрыленная, «продолжала».

Телефон пиликнул эсэмэской – судя по звуку, от мамы. Наверняка беспокоится, чем ее ненаглядная доченька питается и не надо ли помочь с домашним хозяйством. Щурясь на бьющее в окно солнце, Лера улыбнулась: ничего, мам, я справляюсь. И позвоню, только чуть-чуть попозже… вот честное-пречестное слово! И надо бы уже найти пару часов, заглянуть к вам с отцом – последний раз забегала, кажется, с Восьмым марта поздравить. Два месяца назад – ай-яй-яй! И звоню редко, особенно в последнее время… Лера вздохнула. Нет, родители поймут, конечно, и не обидятся, даже если она еще неделю не позвонит… но вообще-то свинство! Десять минут можешь отдыхать, разрешила она сама себе, а потом звони!

Родители ею гордились. Любили, заботились, это само собой, но для нее очень важно было именно это – гордились. Мама и вовсе ни на секунду не сомневалась, что ее единственная дочка станет светилом мирового уровня. Ну вот как доктор Рошаль, не меньше. Лере эти мечты казались почти забавными. Сама она ни о чем таком не думала. Все мысли крутились вокруг диагнозов, схем оперативного вмешательства и послеоперационного наблюдения, и – если уж сосредоточиваться на себе лично – о том, не появилось ли подходящих программ повышения квалификации. Какая слава, какая известность, бог с вами! Те, кто идет в медицину за славой, – они ведь и не врачи вовсе. А она просто находится на своем месте и делает то, что должна. Не кому-то там должна – себе самой. Вот и все.

Тетка Калерия недовольно поджимала губы: ладно, мол, когда про мужчину говорят, что он женат на своей работе, но ты-то, Лёлик, девушка! Тебе наряжаться надо, с молодыми людьми гулять, а то молодость пролетит, а ты так и будешь за чужими детьми горшки выносить. Своих давно пора завести, а ты так и бегаешь бобылкой, смотреть тошно!

В обидном слове «бобылка» была, конечно, доля истины. Нет, не то чтобы Лера вовсе чуждалась парней. Вон в выпускном классе какой бурный роман случился. Короткий, правда. Черт, как же этого мальчика звали-то? Мишка, что ли? Или Лешка? Тишка, вот как его все звали! Потому что фамилия у него была Тихомиров, а вот имя… забыла! Смешно. Высокий, гибкий, красивый, как античный бог – такой типичный приморский мальчик – с въевшимся «до костей» загаром и добела выгоревшими волосами, Тишка нравился Лере до дрожи в коленках. Да только вскоре обнаружилось, что читать – учебники, нон-фикшен по истории медицины, да вообще все подряд – ей нравится гораздо, гораздо больше. Она еще вздыхала некоторое время, глядя, как юный «античный бог» угощает мороженым очередную пассию. Но вздыхала недолго. Точно так же и потом, в университете, все увлечения – их и романами-то не стоило называть – оказывались более чем мимолетными. Не до того оказалось – учеба поглощала все время и все силы. И работа. Работать Лера начала со второго курса – не потому что деньги нужны были, а чтоб осваивать обожаемую медицину «изнутри», – пошла нянечкой в больницу, потом, на последних курсах, фельдшером на «скорую». И для интернатуры, получив новенький диплом, выбрала ту самую больницу, где перемыла когда-то километры и километры полов. И, превратившись из интерна в настоящего врача, разумеется, осталась в этой же больнице – и ведь ее еще и уговаривали, значит, приняли всерьез, значит, заслужила, значит – она на своем месте.