Вновь он принялся звонить в далекий свой Сибирск. Родители немного взволновались перспективой такой дальней и длительной командировки, но никаких возражений не высказали:

Чай, не на околоземную орбиту сроком на год, – рассудил отец. – Давай, валяй, дави саранчу, чтоб ей пусто было!

Ирина Ветрова, выслушав московского аспиранта, ответила почти профессорскими словами:

– Если представилась такая возможность, надо воспользоваться, я думаю. Три месяца – не так уж долго. Правда, там местами как будто неспокойно, да ещё эти всякие лихорадки. Не напугала я тебя? Нет? Но будь осторожней! Что ты молчишь? Алло!

– Видишь, – не успели познакомиться, тут мне надо в Москву, теперь уже в Африку… Как-то всё неправильно складывается. Я даже на пару дней заехать не успею. Может, лучше отказаться?

– Не надо. Не станем же мы караулить друг друга день и ночь. Вернешься оттуда – подумаем насчет Москвы, как нам там угнездиться. Хорошо?

– Хорошо, – безрадостно ответил Андрей Ребров. На душе отчего-то скребли кошки.

Не задерживаясь более с ответом, он дал согласие на африканскую командировку и несколько следующих дней были посвящены подготовке к ней, потребовавшей много бумаг и согласований, излишних, вообще-то, напутствий, консультаций и просто дурацких советов, следовать которым никто не собирался.

Андрей за время этих приготовлений сошёлся ближе со своим будущим соратником по козням против марокканской саранчи. Мокумба Зебе оказался вполне компанейским парнем, одних лет с Ребровым. Дело осложнялось только недостаточным знанием с его стороны русского языка и полным незнанием родного языка Мукумбы Зебе со стороны его русского товарища. По-английски, как выяснилось, они тоже поначалу не могли найти общего языка. Он, конечно, английский, но учили ему их разные школы и, по правде сказать, обе были далеки от совершенства. Но комбинируя известные им слова двух языков и сопровождая их выразительными жестами, они довольно скоро начали понимать друг друга вполне прилично. Олига Хачатрян, глядя на всю эту суету, казалось, втайне завидовал им. Но менять что-то было уже поздно: день отъезда аспирантов приблизился вплотную.

– Я чего не помню, – сказал уже перед самым стартом Мокумба Зебе Реброву – а хогда нам дадут хлопов?

– Каких клопов? – напрягся последний.

– Хотоые хушают саанчу.

– А-а, клещей! Сказали – накануне отъезда.

Сообразив, что «накануне» вряд ли что объяснит спрашивающему, Андрей переиначил фразу:

– Вечером перед отъездом. Получим, поспим и – ту-ту!

Мокумба Зебе удовлетворенно заулыбался и исполнил несколько танцевальных па, высоко вскидывая колени.

Наконец, настал и день, вернее, утро отъезда. Пройдя все необходимые процедуры в аэропорту, предъявив документы на поразительный клещевой багаж и обычный туристский, двое аспирантов-энтомологов погрузились в самолет сообщением Москва – Каир и отбыли в рабочую командировку. Мокумба Зебе приплясывал, поднимаясь по трапу, но никто из аэрофлотовских служащих не обращал на это внимания: они хорошо разбирались, где подвыпивший потенциальный дебошир, а где – просто безобидный придурок. Солнце поднималось над Среднерусской равниной.

***

Отзвенело жаркое, но короткое сибирское лето; припала к земле трава, утренние росы стали холодными и держались до полудня, солнце грело как следует лишь когда взбиралось на вершину небесного купола, цвели тлько запоздалые цветы да репейник. Пришла пора закрывать полевой сезон в пчеловодстве. В один из последних дней августа Егор Егорович Вершинин вдвоем с сыном Василием отправились за пчёлами. Собственно, день ещё и не начинался: вовсю горела утренняя заря. Несмотря на ранний час, у некоторых летков уже замечалось движение: обитатели ульев готовились к вылету за взятком. Егор Егорович сноровисто заглушил открытые летки деревянными пробками, после чего они с Василием взялись за погрузку. Хотя совсем недавно состоялась откачка мёда, двухкорпусные ульи были тяжелыми, как будто вместо рамок туда наставили кирпичей: год случился урожайный и на зиму полосатые летуны обеспечили себя кормом по высшему разряду. Не придется их подкармливать, как в голодный год, сахаром, чего Егор Егорович всегда старался избегать, так как пчёлы от такого питания быстро изнашивались и пропадали в большом количестве. Зимой основная забота – следить, чтобы они, добравшись в процессе поедания мёда до потолка и зажатые со всех сторон рамками, не остались бы там умирать от голода. Приходилось принимать меры и когда заготовленная на зиму продукция сильно закристаллизовывалась, хоть ковыряй ножом. Но всё-таки зимой пчеловод отдыхает, если пасека у него небольшая, и не висит над душой хозяин, без конца требующий прироста поголовья, сбора воска и прополиса, обновления рамок и впаивания в новые рамки вощины, что довольно муторное занятие, поскольку вначале надо натянуть между их планками тонкую проволоку. При своей и небольшой пасеке, как у Вершининых, всё это не так утомительно.

– Ну что, поедем? – обратился Егор Егорович к сыну, – кажется, мы ничего не забыли?

– Ничего, – подтвердил Василий и бортовой УАЗ с полным кузовом гудящих ульев взял курс на Коковище.

– Сильно покусали? – спросил старший Вершинин сына.

– Штук пять, или шесть – отвечал Вася, потирая ужаленные места.

– Поздновато мы приехали, они уже начали выползать, особенно, когда услышали нашу возню.

Сам Егор Егорович давно привык к укусам и почти перестал их замечать. Самая-то напряженка с этим – откачка мёда. Пчёлы тогда злые, не нравится им, что забирают плоды их труда, нипочём не хотят отдавать. Тут нужно умение и терпение.

На дороге показались двое голосующих с вёдрами, набитыми груздями. Но места в кузове не было, а если бы даже и оставалось, он бы пассажиров не взял, наученный опытом. Как-то, когда он вёз из соседней деревни первый купленный улей, увидел на обочине крутую иномарку и мужика, голосующего около. При ближайшем рассмотрении оказался это районный депутат и коммерсант Загибалов. С ним вместе ехала и жена, которая тоже вышла из машины, как только Егор Егорович остановился рядом.

– Фал есть, Егорыч? – после приветствий спросил Загибалов, что-то у меня машина сдохла. Генератор, чтоб ему!

Троса не было.

Позвонив туда и сюда и неудачно, Загибалов махнул рукой:

– Ладно, доедем с тобой, там у мастера-ломастера должно найтись. Попрошу его сюда приехать, лишь бы дома был.

Кабина в УАЗе тесная, Загибалов же мужик громоздкий, так что пришлось ему взбираться в кузов, в то время как его половина устроилась на пассажирском сиденье.

Егор Егорович в то время пчеловод был неопытный и, чтобы не повредить драгоценный груз, забросил в кузов три тюка соломы. Два он поставил впереди улья, чтобы он не бился о передний борт, а третий положил плашмя сзади, дабы о не давал улью уползать назад. На этот тюк и уселся Загибалов, закутавшись в плащ, чтобы не простудиться на ветру. И они понеслись! Только в скором времени послышался какой-то шум и даже, как будто, крики. В заднее окно через прессованную солому, конечно, ничего было не видно. Тут раздалась дробь ударов по крыше кабины. Пришлось остановиться. Загибалов тотчас спрыгнул на землю и, пригибаясь и размахивая руками, тяжкой рысью бросился прочь. За ним гнались пчелы, но недолго: прогнав супостата, они вернулись к машине. Егор Егорович, надев маску-сетку, в виде премии выданную ему продавцом пчел, полез в кузов. Разъяренные, по-видимому, тряской и тем, что оказались в полном заточении, полосатые нашли щёлку между ветхими корпусами и тонким ручейком вытекали наружу. Лицо Егора Егоровича было закрыто, но они вмиг искусали ему руки и жалили даже через штаны. Он быстро оторвал от подола рубашки тряпку и заткнул щель, отыскав в соломе крепкий стебелек, законопатил её как следует, под непрерывными атаками озверевших четверокрылых. Затем стремглав бросился в кабину и рванул с места. Загибалов бежал, теряя силы, всё медленнее, затем перешёл на шаг.

– Куда ты, мил человек? – чертыхаясь про себя, крикнул Егор Егорович, – садись, поедем!