К. П. Поб[едоносцев] нашел тоже, что моя статья была слишком резка и что напрасно были вставлены цифровые исчисления, да и сам я сознаю это, но по его совету я написал для завтрашнего дня другую статью, в которой, извиняясь, если кого-нибудь оскорбил, и опровергая смысл, данный печатью моим цифрам – статистических исчислений, я в то же время объясняю, почему самой статьи в ее главных мыслях я не могу взять назад – потому, что за меня все здравомыслящие люди и общественное мнение. Написанную в этом смысле статью К[онстантин] П[етрович] одобрил.

Виделся сегодня с богатым сибирским чайным торговцем [А. С.] Кузнецовым, живущим в Москве. Он печальные рассказывает подробности о всеобщем застое и безденежьи внутри России и в Москве. Одним из признаков несомненных этого безденежья всеобщего является всегда разница в чайных оборотах. Как только меньше спроса на чай, значит, народ отказывается по случаю безденежья от чая, и именно в северных губерниях и в Сибири. Рассказывал он интересную вещь про кредитные рубли. Министерство финансов, говорил он, вопреки всеобщей, так сказать, нужде в выпуске кредитных билетов, продолжает упорствовать в своей системе не выпускать, а жечь билеты. И что же из этого выходит? Выходит только барыш для менял, а для всего торгового мира убытки: и вот почему. Приезжает купец в Москву платить деньги по векселям; он привозит с собою кредитные билеты, но ими он не платит, а идет он к меняле и покупает на них будущие купоны разных билетов, платя за них дешевле, чем за проданные билеты; меняла получает за это за комиссию и сверх того выгоду от разницы между кредитным билетом и купоном. Купец этими купонами платит другому купцу по векселям. Затем получивший вместо денег купоны купец опять идет к меняле и променивает их с убытком на кредитные билеты. Таким образом меняла наживает на эти операции до 90% в год!

Кузнецов говорит, что никогда так много не было несостоятельности, как теперь: банкроты за банкротом, и все вследствие безденежья и застоя.

– Что же делать? – спросил я его.

– Надо прежде всего поднять сельское хозяйство, поднять помещичий быт, надо поддерживать все заводы в России, усиливать заказы, строить как можно более железных дорог и не скупиться, – прибавил он, – выпуском кредитных билетов. Это наше русское, домашнее, государственное дело – а не иностранное.

Характерную вещь рассказал Кузнецов. На Амуре уже завелись немцы из Германии; весь сахар там покупают не русский, а из Гамбурга.

[Д. Н.] Набоков вчера на вечере у себя имел вид ликующий. Он говорил между прочим: j’ai enfoncé Katkoff[99].

Думают иные, что эту победу он выводит из Царских слов на адресе с поздравлениями по случаю 20-летия суд[ебных] учреждений. По мнению одних, эти Царские слова будут приняты как торжество Набокова; по мнению других, и я того же мнения, в этих словах есть весьма выдающийся оттенок; в них сказано: «уверен, что они докажут на деле свои чувства»; в этом, по моему, все; Государь не благодарит за то, что они доказали, а благодарит за чувства с уверенность[ю], что они докажут, то есть все сводится к будущему.

В прошлую субботу я читал свою комедию в Театральном комитете[100]. Сегодня узнал, что она принята была единогласно. Лестно! Но давать ее не могу. Все курсистки наполнят театр и закидают меня если не картофелями, то яблоками или башмаками и зашикают до бесчувствия.

Получаю записки анонимные в роде следующих:

«Надо быть и прозябать в вашей аристократической плесени, чтобы так гнусно и подло судить об высших женских курсах».

Или другой образец красноречия: «Впрочем, стоит ли с вами говорить; ваше дело быть придворным лакеем и полицейским сыщиком».

Как аргументы в пользу Высших женских курсов это убедительно!

Кахановская комиссия отсрочивает свои заседания до 15 января. Приезжие из провинции члены разъезжаются по своим губерниям – страшно озлобленные против некоторых главных чиновников-теоретиков и интеллигентов, орудовавших в первоначальной Кахановской комиссии и сочинивших знаменитый ныне рассматриваемый проект.

Но все же недаром они, эти приезжие кахановцы, здесь просидели и недаром дрались за каждую букву проекта. Победа за ними. Замыслы [М. С.] Каханова и его Комиссии дельцов обличены и разрушены почти все. Победа здравого смысла и практики над теориею выразилась в нескольких фактах.

1) Скверная и прямо революционная идея всесословной или бессословной волости окончательно похерена. Волость остается крестьянскою.

2) Шутовской проект волостелей вместо волостных старшин с мыслию приманить на эту должность молодых студентов – то есть другими словами впустить нигилистов в центр народа – провалился.

3) Замыс[е]л предоставить земству избирать будущего начальника уезда тоже устранен.

4) Замыс[е]л предоставить тому же земству избирать будущих участковых начальников над крестьянскими волостями – тоже похерен.

Нельзя не порадоваться этому, и нельзя не отнести значительною частью успех этих побед к заслуге гр. [Д. А.] Толстого, столь умело на этот раз выбравшего личный состав приглашенных из провинции людей. Практические люди, а не говоруны, как оказались знаменитые эксперты по кабацкому делу при [Н. П.] Игнатьеве[101].

Виделся с [С. С.] Жихаревым; умный, очень умный человек! Назначили в Сенат, где он должен быть в Кассационном д[епартаме]нте; там он не сидит, а живет себе в деревне. А между тем такого умного и преданного правительству человека следовало бы назначить сенатором в I департамент Сената[102]. Он один дал бы тон первому департаменту. Странная судьба Жихаревского дела[103]. В семидесятых годах ему поручили знаменитое политическое следствие на Волге. До 1500 человек им было схвачено. Из них после разных процеживаний 193 преданы были суду. Из 193 этих почти все были оправданы. И с тех пор по настоящее время – все арестуемые, все казненные оказываются из 193. Ясно, что Жихарев попадал в цель, арестуя в то время. Но Боже мой – что за ненависть, что за ругань, что за проклятия посыпались на Жихарева в то время: и арестовывает он зря, и бездушный он чиновник, и безнравственный человек, и пьяница, и негодяй… Чего-чего только не наплели на него – и сломали-таки ему шею.

А между тем в чем виноват был в сущности Жихарев? В одном: что он по-Муравьевски[104] поступил и решился разом покончить с крамолою и вырвать ее с корнем. На цель его не поглядели, и глядеть не хотели, а набросились на разные подробности, и давай чернить Жихарева. Увы; у нас так всегда: как только человек действует круто и энергично в интересах правительства, сейчас же сами правительственные люди на него восстают. Как я спорил на эту тему с К[онстантином] Петр[овичем] П[обедоносцевым].

– Помилуйте, – говорит К[онстантин] П[етрович], – скольких он заарестовывал по пустякам, скольких он озлобил, это ужасный был человек.

– Помилуйте, – отвечаю я ему, – вы верите обвинителям и врагам Жихарева, а ему не хотите верить, за что же? Что из лишнего усердия чиновники Жихарева арестовывали, может быть, напрасно, я не спорю, но за что же вы не ставите ему в заслугу, что он ни одного анархиста не выпустил из кинутой им сети; все до одного в нее попали. И ведь он ни одного не казнил, а после него сколько было казненных и сколько было арестованных, и все оказывались Жихаревские.