Уже на пороге квартиры нахлынули чувства, как будто вулканом прорвало. Залетел в квартиру быстро, даже дверь закрыть не успел, как слезы полились. Сами, вообще без моего желания. Дом. Квартира. Свое жилье… Когда успокоился — осмотрелся. Всё осталось так же, как и в тот день, когда уезжал. Как же часто мне снилась моя хата, и как же хорошо, что она у меня есть. Вещи, которые я носил, показались чужими, будто кто-то другой остался там вместе с этими вещами, в прошлом, а я здесь — другой и лишний. На столе какие-то бумажки, о которых уже забыл, часы, почему-то отвертка, запасные ключи, телефон. И на вещах тонким слоем лежала пыль.
Первые часы дома — просто осматривался, вспоминал, играл со своими образами в прошлом и примерял на эту квартиру. Да, всё как тогда, только чуть ярче «картинка». Выпил пиво, съел бутерброды, покурил, вернулся к вещам на столе. К телефону. Поставил на зарядку. На зоне от телефона отвыкаешь, а я тем более отвык. Мне некому было звонить, и мне никто позвонить не мог.
Сим-карта, конечно, оказалась заблокирована, но я все равно зашёл в вызовы. Было интересно, что там. А там куча звонков и все на незаписанные номера. Помню, как звонил адвокатам, следователю, ещё кому-то. И ни одного вызова на чье-то имя. От меня ожидаемо. В сообщениях фигурировали всё те же безликие наборы цифр, но были знакомые имена: Потапов, Саша, Сергей и Николай (второй адвокат). Всё. Но даже эти крохи интересно было увидеть и вспомнить.
Вообще первые сутки были очень странные, как будто я с другой планеты. Душ, туалет, постель — всё другое, непривычное, чужое. Какие же долгие были эти три с лишним года, ужасно долгие…
Уснуть никак не получалось, слишком мягко, слишком просторно, шторы тёмные — непривычно, запахи другие. Уснул поздно, а проснулся как обычно в шесть. Без будильника. Но вставать все равно бы пришлось. Оставалась бумажная волокита с документами, встреча с хмырем по условно-досрочному и с участковым, который ждал к обеду.
Первые дни мне разрешили «отдохнуть», а потом я должен был искать работу, причем, чем тяжелее — тем лучше.
И когда первая эйфория сошла, я понял, что ждать чего-то легче, чем ничего не ждать. Пока «сидел», не о чем было париться, живёшь, жрешь, спишь и гадишь, работаешь ещё, да и с мужиками лясы точишь — всё. А теперь надо что-то делать, крутиться — это было непривычно. Но все же лучше, чем на зоне, конечно, лучше.
Самое смешное, что там оказалось даже лучше, чем в детдоме. Там есть порядок, во всём. Хоть в расписании, хоть в отношениях. Если ты сам гнида, значит будешь на параше, если нормальный мужик и «мулька» нормальная — значит жить тоже будешь нормально. Всё по справедливости, где-то по понятиям, где-то по правилам, но каждый, так или иначе, получал по заслугам. Исправление такими принципами даже лучше, чем любое ограничение свободы. А в детском доме было иначе — там малолетняя шпана зверствовала так, что ни о какой справедливости нельзя было говорить. Выживал сильнейший, а слабых били и унижали. Можно даже сказать, что всему остальному, свободному миру не хватает этой справедливости. И в каком-то смысле мне в тюрьме было проще — я уже знал, как себя вести. Дружбу не водить — воду не мутить, и жопу не подставлять. До того как сесть думал, что за изнасилование на зоне «запетушат», но оказалось, что всё совсем не так. И такого беспредела, каким всех пугают, там нет. Пидоры есть, но по желанию. В основном — по желанию. Моя внешность вначале вызывала какую-то реакцию, но я сразу дал понять, что ничего общего с пушистыми зайцами, белоснежками, шестёрками и трусами — не имею.
В детдоме как на «малолетке», куча шпаны пытается выебнуться за счёт унижения других детей. Во взрослой тюрьме все не так. Ты ещё даже в саму «хату» не заехал, а о тебе уже всё знают, и по какой статье, и почему, и зачем. Главное — первые дни. Как себя поставишь, так и будет. Я у параши не сел, но и смотрящим не стал, нахуй оно надо? Как и в детдоме, просто жил, чтоб поскорее выйти. Хотя жизнь по понятиям обычного человека неплохо ломает. Кто-то «вскрывается» уже в первый месяц, кто-то «садится на иглу», на зоне и то и другое осуществить не сложно.
Был там один зек авторитетный, блатной-бывалый, при бабках. Мы с ним, скажем так, «сдружились», а у него «девка» там же на зоне была, но не из опущенных, а как бы по желанию. Скорее всего, этот мужик пидор был на воле. Я у него тогда спросил «тебе зачем он нужен? У тебя же баба есть, на встречи ходит?» А он мне тогда ответил, что для него другое важно, и прежде всего — человек. Я первое время думал, что он имел в виду себя. Мол, он человек, трахаться-то хочется, а свиданки с женой редко, а потом понял, что он ЕГО имел ввиду. Что ОН — прежде всего человек, а не просто «девочка».
Поэтому в тюрьме с их понятиями было не сложно, правила соблюдай, живи по ним, и всё будет хорошо. Сложно было другое…
Даже у самой последней крысы, даже у опущенки, которая годами на параше сидит, даже у зеков с таким стажем, что голова кругом, и то кто-то был: мать, «заочница», с которой он уже на зоне познакомился, жена, брат, сват, хоть кто-то. А у меня — никого. За все эти три с половиной года я никому не написал, не позвонил и не сообщил о себе. Часто мужики пытались выудить у меня, почему так, но я под шкуру лезть не давал. Но выводы сделал. В тюрьме было очень много времени. ОЧЕНЬ.
После первых семи месяцев меня перевели с обычных условий содержания, на облегченные. Якобы за хорошее поведение. Я тогда был рад. На строгаче «жизнь» может быть разная, и от условий она тоже зависит. Вот так за эти годы я понял свою главную ошибку — я тех людей, которых любил или ценил, всех потерял. В итоге был единственный, кому не пишут и барахло не носят. Один.
Но повезло, что болячку не подхватил — в тюрьме это страшнее любого авторитета. Если не колешься — СПИД не подхватишь, с петухами не ебёшься — не подхватишь зппп, на параше не сидишь — обойдешься без бытового сифилиса, а туберкулез подхватить можно в любое время. И слава богу, меня эта жесть стороной обошла. Я вернулся «почти» нормальным человеком, только с пометкой «судим».
Смех или нет, но дело с Потаповым закончилось просто до идиотизма смешно. Нихуя никакую компенсацию я не получил. Ни рубля! А посадили его куда? В колонию-поселение на два года. В камеру, где есть всё, что и дома, да ещё и баб водить можно. Так что, никакие семь миллионов я никому не отдал. Как было на счету триста тысяч, так и осталось. Всё. Откуда я про Потапова знаю? На зоне как в интернете — всё можно узнать.
Когда сошло первое впечатление, и я получил чёткие инструкции по условно-досрочному, то, сразу пошёл искать работу. И найти её было и не легко и не сложно. Нормально. Искал самую простую, для которой не нужно образования, чтобы и про диплом не спрашивали и судимостью не интересовались. Лишь бы зарплату «белую» платили и всё. Нашёл место на небольшом предприятии, которое фурнитуру закупает, доски, материал и мелкую мебель делает. Небольшой цех. Кроме меня, разнорабочего, там ещё мебельщика два, плотник, и какие-то армяне, которые непонятно чем занимались.
Устроился работать, и потекла жизнь своим обычным или не совсем обычным чередом. Платили так мало, что казалось, еле протяну. Но потом понял, что так привык к тюремной баланде, что деньги и тратить особо не хотелось. Один раз только хотел пойти в бар, чтобы хорошее пиво попить. Но всё откладывал… И хотелось, и страшно было.
Но, с другой стороны, хороший бар за это время открыли прямо рядом с домом — «Бахча». Почему «Бахча»? Хуй его знает, вот такое название. Вывеска красивая, внутри тёплый свет, с улицы видно, как люди сидят и отдыхают. Ходил облизывался долго. Но потом решился. Как раз среда была — народу мало, красота.
И опять было это странное чувство, будто все знают, что сидел, смотрят странно. Я понимал, что накручиваю, и никто ничего не знает, но ощущение не покидало. Даже бармен казался не таким приветливым именно со мной.
Внутри это был обычный бар, с обычным контингентом, мало закусок и много выбора выпить — то, что доктор прописал. Пить я отвык, поэтому после двух бокалов опьянел и поплелся домой. Сначала по проспекту, а потом по тихой улочке к дому. В пьяном мозгу то и дело мелькали картинки и образы. Тюрьма, зеки, работа тюремная, одиночество. Вспомнились суд, СИЗО, в котором приговора ждал долго, опера, которые делом моим занимались. Аню вспомнил, которую видел один раз на суде, уже когда приговор зачитывали. Совсем изменилась, чуть пополнела, стала старше, взгляд строже, одета как королева, видно — муж богатый. Сашу тоже вспоминал, и когда вспоминал, так грустно было, словно вот только понял что-то важное, но уже поздно.
