«Познай себя! – Неинтересно…» Познай себя! – Неинтересно. Себя я знаю назубок. В самом себе, философ, тесно. Исхожен вдоль и поперек Самим собою, как в темнице, А хороши во мне дома, Огней вечерних вереницы И книг прочитанных тома. Люблю в себе морские пляжи, Прогулки в вырицком лесу, Голландцев малых в Эрмитаже, Собор Казанский и грозу, И старый клен, – меня не станет, Но, и пропав, не пропаду… Вошла, увидела, что занят, Поцеловала на ходу. «Душа не терпит принуждения…» Душа не терпит принуждения, Как будто там, откуда ей Сюда случилось в день рождения Зайти, жилось куда вольней. Недаром дети упираются, Кричат, капризничают так, От ложки с кашей уклоняются, Не урезонить их никак. Как будто здешние желания, Шлепки, едой набитый рот – Лишь униженье, подражание, Подобье подлинных щедрот. Пускай сластями и лекарствами Сегодня пичкают ее, Душа как будто помнит царствие Непринужденное свое. «Перед тем как потерять сознанье…» Перед тем как потерять сознанье Или в тот момент, когда терял, Ощутил я радость расставанья С жизнью той, что так любил и знал. Боже мой, свобода! На свободу! Ни о чем не думать, все забыть. Словно прикоснулся к небосводу, К его лучшей части, может быть. Или это только самый первый Вздох в его прихожей, вестибюль? Розы в вазе, статуя Минервы, Дальше будут май, июнь, июль. Или это я потом прибавил, Приходя в сознанье, сочинил? Но как будто счастье там оставил, Полноту возможностей и сил… «Перечитывал книгу и в ней на полях…» Перечитывал книгу и в ней на полях Карандашные видел пометки свои – Угловатые птички, – на пыльных кустах Так сидят в петербургских дворах воробьи, И казалось, что я ненароком во двор Заглянул, где когда-то, лет сорок назад, На скамье с кем-то тихий я вел разговор, Совпадению мыслей и выводов рад. Как же был я горяч и отзывчив тогда И, ей-богу, умней, чем сегодня, – умней! И меня с той поры укатали года, Словно сивку, и жаль мне должно быть тех дней, И нисколько не стыдно за них, и не прав Я, когда на былое свое свысока И в сомненье гляжу, – и ко мне под рукав, Как жучок, щекоча, заползает строка. «Мельканье рощиц и кустов…» Мы все попутчики в Ростов… П. Вяземский Мельканье рощиц и кустов, Унылых дней и мрачных снов, Всего труднее на рассвете. Я встать с постели не готов, Опять попасться в те же сети Постылых дел и жалких слов. Увы, мы в старости в ответе За безотрадный свой улов. Теперь одну из всех стихов Строку держу я на примете: «Мы все попутчики в Ростов». В Ростове Вяземский нас встретит. «День проступает, еще слаб…» День проступает, еще слаб, Из тьмы, светя издалека мне, Как микеланджеловский раб – Из неотесанного камня. И мне уже видны сквозь тьму Черты его на грубом ложе. И я, конечно, рад ему, Но и побаиваюсь тоже. «Мемуарист не все расскажет…» Мемуарист не все расскажет И, заманив в былую тьму, Легко забудет и замажет То, что невыгодно ему. Не первый раз про мемуары Пишу и думаю о том, Какие это злые чары С набитым вымыслами ртом. Как, разбавляя правду ложью, Чужою жизнью завладев, Испытывают милость Божью, Его терпение и гнев. И, Божий суд себе присвоив, Размазав слезы по лицу, Мерзавцев лепят и героев По собственному образцу. «Смотри, какой хороший мальчик Павел…» Смотри, какой хороший мальчик Павел, Доверчивый и нежный, – видно сразу. Иль живости и прелести добавил Ему художник, радуясь заказу? И засмеяться может, и заплакать, В парадном алом, бархатном кафтане, Не косточка военная, а мякоть, И будущее прячется в тумане. Румяный, кареглазый, яснолицый, Зачем ему военная карьера? И Фридриха не надо, – поучиться Ему бы у Руссо или Вольтера. И можно ль не почувствовать печали, Хотя все очень празднично и пышно? Мы тоже в детстве много обещали, А что из нас, сказать по правде, вышло? «Какая дружба намечалась…» Какая дружба намечалась Меж Чичиковым и Маниловым! Увы, она не состоялась. А как Манилов фантазировал! Как угодить старался Чичиков! Не получилось крепкой дружбы. Один был слишком предприимчивый, Другой был слишком благодушный. А вспомнил я о них по случаю Какой-то пасмурной погоды, Но не дождливой, а задумчивой, Голубоватые разводы На небе. Было что-то милое И глуповатое, и мглистость, Напоминавшая в Манилове Поэтов-сентименталистов. И вообще не слишком строго ли Мы говорим о персонажах, В поэме выведенных Гоголем? Он их любил, Ноздрёва даже, И я бываю Собакевичем, Ах, и Коробочкою тоже. И заноситься, право, незачем, И жить смешно, и все похожи. |
