Эта дрожь толкнула на помост одного из недовольных.
Как и Матвей, он захлебнулся тишиной и с трудом резнул ее криком:
- Мы забыли о том, что сказал Аниканов! Назад дороги нет! Надо приниматься за дело, а не винить друг друга...
Говорили мало, - после кандалов, трудно было говорить, - разошлись понурыми. И вновь застучали станки, вновь запело под молотками железо.
День этот был назван неслыханным на заводе, в городе, а может быть, и на всей земле именем-днем кандальных слов.
XIV
После жатвы из тишины обнимающих город полей докатился грохот, наступали враги. Завод вскрикнул сиреной и заплакал, завыл, прорывая смятением высь и грозившие неволей поля. В раскатах его крика сновали сбежавшиеся рабочие. Вооруженные ушли в сторону грохота, невооруженные-в город. Оставшиеся сняли с постов сторожей, поставили дозоры и принялись зарывать полуготовые снаряды, медь, сталь, инструменты и снятые части машин.
Матвея не было на заводе, -он метался в огне лихорадки. Крик сирены казался ему стоном раненого. Он порывался итти на зов, не мог встать и торопил Василия:
- Иди, иди, Вась, хоть ты... Не возись, не на свадьбу идешь! Ох, господи... не серди ты меня... может, не увидимся больше...
Последнего вскрика сирены, гремевших выстрелов, взрывов, криков, гиканья и топота он не слышал. Когда забытье выпустило его из лап, он увидел на полу две вытканных лучами солнца золотых рогожи, подумал:
"Кажется, получшало", и шевельнулся. Влипшие в окна жена и невестка обернулись.
- Взяли белые город, все улицы, завод оцепили, - зашептала невестка. Ходят по домам, по спискам рабочих берут, на рынок уводят... большевиков вешают будто. Васи нету...
- Нишкни, не надсаждай, - прервала ее свекровь. - Давай лучше схороним его. Вставай.
- Это меня прятать? -удивился Матвей. -Не стану я.
- Страшно, Матвей... успокой ты меня...
- А ты не бойся. И чего выдумает. Да будь они трижды прокляты!
- Все хоронятся!
- Ну, и дураки.
Из сеней, хлопнув дверью, вбежала перепуганная внучка:
- Идут сюда... Лавочник показал на нас... рассказывает им. Бумага у этого офицера... три солдата с ним...
Мать всхлипнула, села к Матвею в ноги и указала подле себя место внучке:
- Садись, нишкни... Господи, не допусти до душеньки нашей... нишкни.
- Мать, а кандалы? Спрячь, утащут их.
Внучка кинулась к кандалам и, отброшенная шагами, звоном шпор, села, - офицер и солдаты были уже у двери.
- Чья квартира? Это ты по митингам с кандалами ходишь? Ты Аниканов?
Матвей шевельнул в пересохшем рту языком и прохрипел:
- Я...
- Ага, ищите!
Солдаты согнали с кровати женщин, принялись рыться в сундуке, в корзине, в шкафчике. Офицер шагнул к этажерке, увидел кандалы на стене:
- А-а, вот они! - и снял их.
Звон цепей ожег и напружил Матвея.
- Повесь назад! - крикнул он.
- Что-о?! Молчать! Как бы тебя самого не повесили!
- И вешай! А их не трожь! Не для тебя береглись!
Глаза офицера скользнули по возбужденному лицу Матвея и сузились. Он швырнул на стол кандалы и подошел к постели:
- Ты за что носил их, старый дурак? За политику?
Ну-у, говори...
Жена Матвея, помертвев, упала офицеру в ноги и залепетала:
- Не носил он их... напраслина... не носил... Сына это, сына...
- А где этот сын?
- Убит, на войне убит... не слушай старика... больной он, не в себе... трясет его уже третий день...
"Опять, значит, сначала", - пронеслось в голове Матвея. Он с недоумением и злобой поглядел на жалкую, заплаканную жену и сипло кинул ей:
- Пятки полижи ему, колода гнилая!..
Офицера передернуло. Он с отвращением отошел к окну и, пока шел обыск, судорожно барабанил пальцами по кобуре.
- Все, ваше высокоблагородие.
- Ничего нет?
- Никак нет.
- Марш!
Офицер взял кандалы и, отмахнувшись от крика Матвея и лепета невестки о каком-то куске ситца, о какой-то шали, вышел.
Матвей до изнеможения вырывался из рук жены и внучки, затихнув, обманом выбрался наружу, на улицу и побежал. Был в комендантской у какого-то полковника, всех расспрашивал, как найти офицера, унесшего кандалы, бранился и кричал:
- Они мои! Моего сына!
Вечером его подобрали без чувств, с протянувшимся от скулы к уху сине-багровым следом приклада.
XV
В заморозки по пригородному лугу из дозора шел красноармеец. Нога его запнулась за что-то железное. Он нагнулся, пошарил рукой в траве и поднял кандалы Алексея Аниканова. Звенья их позолотила ржавчина, хомутки зачернила земля.
"Ишь, дьяволы", - гневно подумал красноармеец и встряхнул кандалы. С пылью, с блеклыми травинками и отлетевшей ржавчиной ветер подхватил звон и развеял его по полям.
1920 г.
