- А ничего, я все об Алешке.

- А-а! - отозвалась жена и всхлипнула,

- Ну-ну, экая ты, право, слезливая.

На следующий день Матвей принес с работы кусок пропитанной олеонафтом пакли, смазал ею кандалы, сложил их в ящик и поставил к книгам Алешки на этажерку.

На заводе о кандалах узнали от Василия. Соседи по станку и знакомые просили Матвея принести их в мастерскую. Пожилые просили спокойно, молодые, похожие на Алешку, с жаром. Матвей отнекивался:

- Чего их глядеть? Не стоит, - но в конце лета уступил: - Принесу ужо на молебен, погодите...

Главной мастерской на заводе была сборочная. В ней собирались паровозы. Огромная, в три пролета, с рельсовыми путями, с похожим на летящего орла-кондора олектрическим краном. Три полосы слюдистой от солнца п непогоды стеклянной крыши накрывали шеренги станков, ряды крыльями раскинувшихся верстаков, разметочные плиты, козлы с паровозными частями и замкнутую сетчатой перегородкой инструментальную.

В рабочую пору в сборочной голубыми муравьями шевелились и сновали слесари, токари, строгальщики, долбежники, разметчики. Ватагами шастали чернорабочие.

Орел-кондор с грохотом и треском плавал взад и вперед, сверкал голубыми искрами, шевелил кольчатой стальной лапой и на блестящем крюке носил бандажи, болванки и рамы. Прибой звуков трепетал и ширился...

Золотой мошкарой с треском летела из-под резцов медь. Железо змеилось серебром. Чугун падал пепельными хлопьями. На строгальных станках кованые рычаги паровозов покряхтывали под зубами. Размеренно вонзались клыки долбежных станков. Цикадами трещали собачки самоходов. Молотки падали на зубила, заклепки, оправки, керны. Придушенным барабанным рокотом стлался по полу говор шестерен.

А выше, в объятиях кронштейнов, пели валы. Ремни шелестели, шушукались и бойко хлестали по шкивам концами вшивальников. Из водянок на резцы падали капли перламутра, и к трансмиссиям плыли пропитанные железом струи пара. Каменные точила с зыком лизали сталь, а наждачные с визгом кидали снопы звезд.

Над главными воротами мастерской изнутри висела икона: голубое небо, серые облака, а на них богородица с узорчатым покровом. День покрова был самым торжественным заводским праздником. Накануне его Матвей из года в год ходил на кладбище-косить отаву, в лесрубить ветки. Мыл вместе с другими стариками икону, чистил лампаду и помогал украшать сборочную зеленью.

VI

День покрова был ясным, бодрым и пахучим. Из-за завода тянуло запахами жухнущих трав и бурьянов.

Но самым ярким был неприметный ветер и паутины.

Паутин было много, - они плыли по ветру в вышине, искрились и напоминали сорванные с кораблей снасти.

Сборочная пестрела раззолоченными и окровавленными осенью ветками. От собираемого паровоза по барьеру помоста тянулась барвинковая гирлянда с вплетенными в нее цветами. Против покрытого парчей стола края ее смыкались и огибали икону.

Из боковых пролетов зевами станин, глазамп патронов глядели вычищенные, пахнущие скипидаром и смазанные янтарным олеонафтом станки. Плиты и крайние верстаки пестрели рубахами, платьями, платками и шляпами.

Священники и дьяконы разными голосами молили снятую со стены, сидящую на облаках богородицу укрыть всех от горя и напастей своим покровом.

На молебне было много ценителей пения, и хор-а в нем пели и рабочие-старался. Раскаты его бились в крылья немого орла-кондора, в стеклянные крыши и рокотали за толпой. Ряды станков, углы, переплеты стропил откликались.

При громовых раскатах многолетия даже станки, казалось, стали на цыпочки, чтобы видеть побагровевшего дьякона и готовый изойти звуками хор. С кропила на незбшитый паровоз, на его строителей ринулись холодные брызги.

Начальникх! мастерских, инженеры, мастера заспешили к директору. Тот сверкал булавкой в галстуке, блистал бельем, пробором, кивал головой, принимал поздравления и обнажал зачерненные табаком зубы.

Помощники мастеров, чертежники, техники, монтеры и бригадиры тянулись ему на глаза, по нескольку раз кланялись, ловили его слова и старались не замечать насмешливых взглядов рабочих.

Толпа, спотыкаясь о железо, чугун и балки, плыла ко кресту, евангелию и иконе. Гости, женщины и дети рассыпались по мастерской и оглядывали станки.

Хор умолк, торжество кончилось. И вдруг в гул голосов врезался странный лязг. В сборочной ничто так не звенело. Многие обернулись. У крайнего строгального станка, вокруг Матвея с кандалами, росла толпа. Все тянулись к кандалам, трогали их, оглядывали, звонили в звенья, определяли, из чего они выкованы, и дивились тому, что они так отшлифовались на ногах. Толпа росла быстро и бурлила. Сзади кто-то крикнул:

- Эй! Стань на станок и покажи всем!

Державший кандалы токарь вспрыгнул на станину, точно кадилом, взмахнул кандалами и отчетливо сказал:

- Вот! Кандалы токаря нашего цеха Алексея Аниканова! На каторге носил он их за наше дело. На поселении теперь... Может, вернется скоро! Вернется, поняли?!.

Еще раз тряхнул кандалами и спрыгнул в толпу.

В воздухе перекатывались гулы. От размахивающего руками директора отделился заведующий проходной конторой и ринулся к станкам:

- Посторонитесь! Кто говорил? Что показывал? Кандалы? Какие кандалы? Что за чертовщина! Какого Аниканова?

Токарь вырвал из рук Матвея кандалы и передал их соседу:

- Дальше, своим.

Кандалы юркнули из рук в руки и, позвенев в глубине толпы, скользнули под синюю косоворотку, к горячему молодому телу и смолкли.

- Кто Аниканов? Ты? Ты что тут показывал? Кандалы? Какого сына?

- Что на каторге.

- А-а... Где же кандалы?

Матвей в упор глянул на заведующего проходной конторой, пожевал ртом и сказал:

- Уплыли.

- Куда уплыли?

- Куда надо.

- Куда надо? Смотри, старик, туда ли?

- Слепнуть стал от емотренья.

- Что ты этим хочешь сказать? Ничего? Ораторствовать вздумал? Забыл? Расходитесь!

Толпа нехотя двинулась к выходу.

VII

Токаря, показывавшего толпе кандалы, в полночь жандармы увели в тюрьму. У Аникановых до рассвета звенели шпоры. Бритые, усатые люди рылись в вещах, заглядывали в печь, взбирались на чердак, водили в сарай, с фонарем осматривали в садике землю и приподнимали в кухне половицы. Матвею опротивело это, и он сказал:

- Кандалов в доме нету.

Перестали искать и обрадовались:

- А где же они? У кого?

- Не скажу.

- Ты должен сказать.

- Не скажу...

Жандармы ворчали, грозили и ушли с пустыми руками. Заводские ищейки с утра начали приглядывать за Матвеем. Мастер оказал ему:

- Вот уж, Аниканов, не ожидал я этого от тебя.

Напрасно, право. Не идет это к тебе, стар...

Матвей подумал, что в работе допустил ошибку, и забормотал:

- Я что... я делал честь-честью... как в чертеже...

- Кандалы в чертеже, голубчик, не значатся, хе-хехе... Зачем ты вчера принес их? Эх, голова! Люди помолиться сошлись, а ты с кандалами к ним.

В глазах Матвея потускнело, мастер стал серым, мастерская-багровой.

- Я не выдумывал и не делал их, - сдержанно проговорил он. - Выдумали другие... и заковывают людей...

я и принес, чего мне прятаться-то?

- А зачем же все-таки спрятал кандалы? Ведь не нашли их у тебя.

Матвей настороженно глянул на мастера: "Знает уже, входит в шайку-лейку", - и громко сказал:

- За тридцать замков запру, в землю зарою.

- Нашел золото!

- Дороже золота. Вот вашего сына закуют, узнаете, какие они.

- Ну, ну, хватил!

- Сами вы затеяли разговор. А зарекаться и вам нечего: по одной земле ходим.

Во воех мастерских в этот день говорили о кандалах, о вчерашнем случае с ними, об аресте и обыске. Матвей устал рассказывать, как было дело, и отмахивался от любопытных:

- Как да как! Вот обыщут тебя, сам узнаешь.

После работы в переулке его догнал парень из сборочной, сказал, у кого хранятся кандалы, и передал собранные для Алексея деньги. Матвея смутило и обрадовало это. Он забормотал, что он не нищий и сам поддержит сына, но тут же сдался, заблистал глазами, заговорил о своей радости и на прощанье весело сказал: