И вот поросята визжат у корыта с нефтяными помоями, загулявший по ночным клубам богемный народ расслабляется, а народ-кормилец, ни емши, ни пимши сутрева, отрабатывает назначенную повинность на бесчисленных работных гумнах. Только здесь, всё не так. Здесь работают все, даже местные олигархи на стареньких “восьмерках” и “нивах” - что наработаешь, то и поешь. И трудятся-то как-то привычно, старательно, без суеты и лихой энергии жадности. В этом крошечном городке все как одна семья, в которой конечно не без урода, но и не без праведника. Пять дней я упивался тишиной, пронзительно чистым воздухом, наваристыми щами, ручной лепки пельменями, теплым хлебом с хрустящей корочкой, молоком по жирности напоминающим сливки. По своей въедливой натуре докапывался до самого дна души простых людей, и вместо привычной мутной трясины, там, на глубине, я открывал чистые струи живой воды, хрустальные родники, бьющие со дна, золотых рыбок, лавирующих между пушистых изумрудных водорослей. И вдруг - уезжай! Куда? Обратно в этот караван-сарай к визгливым поросятам и клубным прожигам, в дымный смрад улиц, оккупированных безумными авто-монстрами!..
Так, ворча, еле передвигая ногами, заглядывая во все подворотни, зигзагами, как одуревший со страху заяц, я доплелся все-таки до пряничного вокзальчика в тайной надежде опоздать, сдать билет и вернуться обратно хотя бы дня на три-четыре…
Нет, успел! Фирменный поезд, самый скорый и важный, опоздал вместе со мной именно так, чтобы подъехать, поскрипывая пружинами, пощелкивая колесами по стыкам заиндевевших рельс - именно в ту минуту, когда, еле ворочая ногами, я взошел на платформу и недоуменно застыл, разглядывая алые полосы по синеве и сверкающие стекла на обветренной морде подъезжающего литерного поезда.
К распахнутой двери шестого вагона я подошел в компании человека в бороде и некогда белом полушубке. Он тоже никуда не спешил, будто тянул время. Я показал проводнику билет с истерзанным паспортом и отошел в сторону подышать. Бородач оглянулся и шепотом заговорил с сонной проводницей пенсионного возраста. Она отрицательно закачала головой и мягко отказала “дедушке”, посетовав на то, что поезд фирменный, поэтому свободных мест в нем практически не бывает. Бородач отошел на три шага в мою сторону, растерянно оглянулся, увидел меня и протяжно вздохнул. В его глазах промелькнули смущение, недоумение и глубокая покорность судьбе. Мне этот старчик показался весьма симпатичным, подумалось, вдруг разговор с ним стал бы неплохим завершением статьи об этой очаровательной глубинке… Я подошел к проводнице, поймал ее усталые глаза, говорившие: “Ну что еще, вам всем от меня надо?”
- Добрая наша хозяюшка, - сказал я с баритональными вибрациями в гортани, - а давайте поселим этого милого старичка в моем купе, я ведь там один?
- Разве? - чуть слышно отозвалась она. - С чего бы это?
- Да вот настоял на этом условии, а то бы вовсе не поехал сюда. Пустите его, а?
- Ладно, пусть заходит, только всё на себя возьмешь, чтобы мне не досталось.
- Не волнуйтесь, я всё улажу. Мне не в первой.
- Дедуля, заходи, - сказала она старику, - тут барин за тебя словечко замолвили.
Бородач улыбнулся по-детски, чуть обнажив ряд крепких белых зубов и, кивнув мне и женщине “спасибочки, дорогие мои”, вошел в натопленное полусонное нутро вагона.
Елена Ивановна - так звали проводницу - принесла нам по паре стаканов крепкого чаю в дребезжащих подстаканниках с кремлем на борту, улыбнулась “дедушке”, подозрительно кивнула мне, и мы с попутчиком остались вдвоем.
- Куда же вы направляетесь, - спросил я, распаковывая хлопающий пластиковый контейнер с сухим пайком, раскладывая по столику щедрые железнодорожные дары.
- Так в Москву, сынок, - ответил тот мягким голосом, без стеснения орудуя пластмассовым ножом, сооружая себе многослойный бутерброд с сыром, сервелатом и джемом.
- Да зачем же из ваших блаженных краев - да в этот вертеп разбойников.
- Именно потому, что в вертеп, потому что разбойников, - загадочно протянул тот.
- А я в этом городке хотел бы остаться навсегда. Очень понравилось мне у вас: тишина, покой, добрые гостеприимные люди.
- Да всё уж, милый друг, приходит конец покою и тишине. Скоро начнется…
- Почему конец? - Дернулся я всем телом. - Что начнется?
- Предреченное Иоанном Богословом и другими святыми. Неужто не читал?
- Читал, отец, - кивнул я с саркастической улыбкой. - Только сам Господь сказал, что сроков тех никто не знает, токмо Бог Отец. Так что любые предсказание времени конца света - это заведомая ересь.
- Так-то оно так, - преспокойно сказал старик, откусывая небольшие кусочки своего трехэтажного бутерброда и запивая душистым чаем цвета “настойки йода спиртовой”. - Только сказано, возьмите подобие у природы: если листья у смоквы мягкие и солнышко пригревает, значит весна приходит. Так что близ, дорогой, при дверех…
- Так я не понял, почему в таком случае в Москву, если сказано убегать в горы, схватив первое, что попадет под руку из вещей.
- Мне там лучше будет.
- Да чем же?
- Мне там скажут, куда идти, чтобы народ успокаивать. Там - мой духовник.
- А, тогда понятно.
Хорошенько подкрепившись, я растянулся на своей узкой кроватке, подложив по голову две тощенькие комковатые подушки. Думал, засну, только желанный дорожный сон не приходил. Видимо, старик разбередил задремавшую было больную тему. Вроде бы сто раз уж слышал эти вопли: “Конец света наступит в марте будущего года”, но проходил март, апрель, еще и еще год за годом, а столь желанного еретиками лжепророками конца нет как нет.
- Насколько я помню, перед концом должен быть расцвет православия на малый срок.
- Верно, - откликнулся старик, убравший со стола и прилегший на кровать. - А перед расцветом - третья мировая война, которая истребит две трети человечества.
- Так вроде бы Россию эта война не заденет. Там китайцы должны размолотить Запад, а мы остаемся в стороне.
- Как не заденет? Такого не бывает, чтобы мировая война кого-то не задела бы. Еще как заденет…
- И сколько до войны осталось нам?
- Дни, сынок, считанные дни, - полушепотом произнес попутчик. - Плод созрел, того и гляди падет на землю. - Он приподнялся на локте и взглянул на меня поверх стола. - Знаю еще двух человек, они устали вымаливать у Господа мирные дни - один за другим. Люди совсем пали, как во времена Лота в Содоме. Меч великого гнева Божьего занесен над нашими головами.
- Ты, отче, сказал “еще двух человек”. Так может, ты один из них?
- Сего, чадо, разглашать не могу. Ибо нищ аз есмь и окаянен.
- Ну, это понятно, - прогудел я, принимая условия аскетической конспирации.
Только, подняв глаза на старика, я осекся и пристыжено умолк. Меня полоснул по лицу, прожег до сокровенной глубины души невозмутимый лазерный взор мудреца. Я будто на минуту ослеп, и вдруг вспомнил слова одного пророка: “В последние времена истинных монахов - молитвенников за весь мир - останется лишь трое. По сути, они станут управлять событиями вселенной. Только их Господь и будет слушать”. Честно сказать, мне стало страшно. Я вскочил, опустил ноги на ковровую дорожку пола и в смятении поднял глаза на старца.
- Не страшись, чадо, мы в руках Божиих. Нам ли бояться предреченного! “Ей гряди, и гряди скоро!” За грозными событиями настанет долгожданное Второе Пришествие Спасителя, и суд! …И найдет великая любовь на человеков. И не будет больше зла и скорби, но блаженство и свет великий. “Если с нами Бог, то кто против нас!”
