“Виолетта покорно встала и сняла с вешалки темно-синее пальто, старое пальтишко, еще со времен ее последнего повышения. Одеваясь, она невольно отмечала, какой беспорядок у них в комнате - остатки вчерашнего ужина на столе, разбросанная одежда, неубранные постели. Белье тоже уже пора менять, и эту посекшуюся от стирки наволочку с большим желтым пятном слева”.
Пролистал книгу в конец повести, и там бросилось в глаза:
“Она поворачивалась на левый бок к стене и зарывалась лицом в подушку, чтобы Мими не слышала, как она плачет. Она лежала, зарывшись головой в подушку, и плакала, но не так, как ей хотелось, - громко, навзрыд, как когда-то, вволю, чтобы облегчить душу, а плакала все так же украдкой, сдерживаясь и не позволяя прорываться рыданиям, плакала и мочила слезами подушку. Так сильно мочила ее, что наволочку слева всегда украшало желтое пятно”.
Я привстал, выдернул из-под себя тощую комковатую подушку. На застиранной до ветхой прозрачности наволочке слева желтело пятно, да еще с черными разводами от туши для ресниц. Даша тоже плакала по ночам.
Как после этого мог я предать мою Дашу? Как мог ей изменять - да не будет этого никогда! И пусть она мне изменяет - я всё прощу, и пусть она уйдет от меня к другому - и это прощу, и вообще всё, чтобы она ни делала, чтобы ни говорила, чтобы ни думала. Ведь Даша - женщина, а мне жизнь показала, что они создания слабые, и чем сильней они кажутся, чем больше проявляют самоволие, тем слабее становятся. А значит и любить их надо сильней, а значит и прощать легче.
Прелестная любовь
Теплый мой знакомец Юрий Исаев, кроме славной фамилии разведчика, унаследовал от любезных родителей огромное богатство. Оно не имело цифрового значения и даже едва заметных визуальных признаков, более того, скрывалось от расхищения на большой глубине в земле, земле человеческой плоти - в сердце.
Юра с младых ногтей и все последующие годы любил, как дитя, чисто и жертвенно, беззаветно и мучительно. Именно от него я впервые услышал: “Признак истинной любви - мучения сердца”. Помнится, ползали мы дуэтом по широкому полю распаханного чернозема, собирая картофельные клубни в скрипучую корзину. Жадно вдыхали сложный аромат, намешанный горечью ивовых прутьев, из которых плетут картофельную тару; духом земли, распаренной полуденным солнцем; человеческим и лошадиным потом, дымком студенческих сигарет и деревенского самосада, поветриями девичьих духов и тленом увядания картофельной ботвы.
Слова о мучениях застряли в голове колом осиновым. Мы тогда были бесстыдно молоды, и юношеский гедонизм водил нас в бой за радости жизни, как комиссар в пыльном шлеме с нимбом вокруг простреленной головы. Электронный хронометр на руке пропищал наступление очередного часа, мы с напарником разогнулись и обнаружили, отрыв от группы метров на сто. За пять минут отдыха я пробежался глазами по девичьей половине коллектива, от которой в нашу сторону летели серебристые паутинки бабьего лета. Лично мне нравилась только одна девушка, да и та была под сомнением по причине выявленной лени к работе и капризности нрава. Юра проследил мой пытливый взгляд и сказал:
- В настоящее время люблю беленькую Свету, черненькую Зиночку, рыжую Иру, а также секретаршу директора Нину, повариху Полю и хозяйку нашей избы бабу Грушу.
- Всех оптом или как-то по очереди? - уточнил я.
- Всех! - кивнул Юра.
Многие часы, проведенные в общении с Юрой, убедили меня в серьезности данного индивида и какой-то патологической честности. На всякий случай глянул я на ту часть груди его широкой, где согласно анатомии неустанно бьется сердце, даже тронул рукой - нет, не разбухла, габариты остались в норме.
- Как же ты их сюда помещаешь?
- Спокойно…
- Ну ты и уникум, Юрка!
- Да брось, нормальный идиот, каких в каждом психдоме сотня с хвостиком.
Я стал присматриваться к отношению друга с объектами его огромной любви. Страстей мексиканских не заметил, но уважение и теплота в общении с девушками и женщинами всегда имелись, впрочем, в рамках приличия. Так все пять лет обучения в институте Юра и проходил влюбленным в нескольких девушек, но без взаимности, свиданий и прочих брачных игр. Возлюбленные по очереди выходили замуж, особенно повально на последнем курсе, он каждый раз переживал мучения, вздыхал, иногда пытался утопить печаль в омуте ординарного портвейна, но безуспешно.
Выйдя на работу в качестве молодого специалиста, Юра продолжил дистанционную любовь, и все в его странной жизни протекало бы по-прежнему, если бы не один случай.
В кассы кинотеатра стояли длинные очереди. Привезли картину про любовь, но такую красивую и музыкальную, что население детородного возраста повалило на мелодраму широкой и полноводной рекой. Оказался в реке и мой Юра. Он занял очередь в кассу кинотеатра утром, когда шел на работу; купил билет в обеденный перерыв, и уже в шесть вечера вместе с надушенными дамочками и прокуренными кавалерами вздыхал и охал в темноте перед экраном, переживая мучения влюбленных киногероев, как собственные. Выходили из душного зала с красными глазами и мокрыми щеками. Душа требовала немедленной любви в особо концентрированном виде. В тот миг Юра и увидел её…
Сначала он влюбился в прямую узкую спину и лебединую шею, чуть позже разглядел стройные загорелые ноги и, только обогнав девушку, увидел лицо - и пропал! Он преследовал красавицу до стоянки такси, складывая в уме первую фразу для знакомства, подойти так и не решился, девушка молча села в машину и унеслась во мрак ночи.
Начались мучения любви. В отличие от предыдущих, узко направленные и обращенные лишь на один объект. Юра приходил ко мне, часами рассказывал о своих переживаниях, читал стихи, едва сдерживая слезы, пил, не закусывая.
- Юра, дорогой, что ты с собой делаешь, - увещевал я друга.
- Ничего ты не понимаешь, - огрызался тот. - Это настоящее! Зуб даю!
- Видишь ли, ты ведь не девушку любишь, а какой-то образ, который выстроил в башке. Ты даже имени ее не знаешь, ты вообще о ней ничего не знаешь. А может она падшая женщина, а может воровская наводчица. А что! Знаешь каких красавиц мафия использует - закачаешься!
- Прекрати немедленно! - стонал Юра, пытаясь исцарапать своё лицо в классической истерике. - Как ты можешь!
- Могу, - говорил я как можно спокойней. - На правах друга. Трезвого, в отличие от тебя.
Однажды он выпросил у меня старенький ноутбук. Юра был уверен, что обязательно найдет безымянный объект любви в сети, уверенный в неограниченных возможностях интернета. И попал мой друг в сеть, как наивная рыбка.
Приходила ко мне его коллега. Маша пила гораздо меньше, но переживала за сотрудника не менее пылко, чем он сам о возлюбленной. Сравнивая образ, описанный Юрой в самых сочных красках, с внешностью Маши, я догадался, что шансов у нее никаких. Безымянная возлюбленная была диво как красива, а Маша носила килограмм двадцать лишнего веса, прыщи на лице, тяжелый подбородок, и все это передвигалось на толстых кривых ногах сорок третьего размера. Впрочем, однажды в ее глазах сверкнуло нечто такое дикое и острое, что подумалось мне: такая страсть, пожалуй, может и горы свернуть. Узнав от меня - и зачем я сказал! - о поисках Юры в сетях интернета, девушка стала похожей на лису, взявшую след зайчика. Она поднялась, допила бокал принесенного шампанского, и покинула мой дом. Одно успокаивало: нет у неё шансов. Или я Юру не знаю…
