Ну что же, дальше - вопрос техники и моего упорства, сверкая глазами, шептал Кирилл. Он заказал в фотоателье несколько отпечатков с письма и целых две недели каждый день упражнялся в имитации почерка таинственного незнакомца, который, оказывается сам прибегал к плагиату. По крайней мере хоть в чем-то, мы с Аниным "Сероглазым королем" в одной весовой категории. А это, в свою очередь, значит, что я, Кирилл Лаврентьевич, расшибусь в доску, а своего добьюсь. Анечка будет моей!
В восемнадцатый день, рождения Аня, проводив гостей, устало вошла в свою комнату и обнаружила на подоконнике длинный конверт, открыла, дрожащими пальцами извлекла желтый листок. С минуту посидела, подняв глаза к потолку, усмиряя сердце, бьющееся в горло и грудную клетку, будто оно увеличилось в размере и заполнило до краёв. Наконец, глубоко вдохнула, протяжно выдохнула и прочла вслух:
Мосты наводил - протягивал руки к ней,
Переходила пропасть и пролетала мимо.
Следом бежал, терял силуэт в толпе,
Вновь настигал - смеялась вдали игриво.
По звенящей струне телефонного провода
Под канонаду гудков
балансировал канатоходцем.
Молча бросала трубку
по поводу и без повода.
Обрывалась струна -
- падал на дно колодца.
В Париже над Монпарнасом
струились её волосы,
В Каире над пирамидами
сияли глаза её,
В Вене вальс умолкал,
и звучал её голос;
В Риме над Колизеем
манила рука её.
Дверь открыл нараспашку -
- на случай, если войдет,
Окна открыты настежь -
- если влетит,
Крылья висят на стене -
- я готов в полет
С той, кто последней
меня
здесь
посетит.
- О, Боже, сколько боли! Какое одиночество! - всхлипнула Аня. - Где же ты, почему не придешь ко мне? Я ведь жду тебя, мой Сероглазый король! Приди хотя бы на миг, я приму тебя любым: старым, больным, уродливым - любым, слышишь!
Последние слова она прокричала в черную ночь своего одиночества. А в ответ прошелестело из-за окна, то ли ветром, то ли сухой листвой, то ли человеческим голосом:
- Слышу, милая! Я всё вижу и всё слышу. Я всегда рядом.
В дверь постучали, Аня вздрогнула:
- Кто там?
- Дочка, что с тобой? - В дверном проеме показалась мама в мятой ночной рубашке с растрепанными волосами. - Ты кричала, или мне приснилось?
- Мамуль, тебе приснилось, - сказал Аня, как можно спокойней. - Не волнуйся, у меня все хорошо. Я читаю перед сном. - Дверь закрылась, шаркающие шаги удалились. Аня тряхнула головой, улыбнулась, прижала листок к губам и прошептала: - У меня всё очень хорошо.
Это война, детка!
Мы приходим в сей мир не для того,
чтобы наслаждаться им, а чтобы спастись от него.
Подобно как люди идут на войну,
чтобы спастись от войны...
И как солдаты считают дни своей службы
и с радостью думают о возвращении домой,
так и христиане постоянно думают
о конце этой жизни и о возвращении в свой Дом
свт. Николай Сербский.
Каждый раз после похорон Аня приходила к Народной бабушке и давала волю слезам. Старушка как прежде, прижимала лицо внучки к уютной своей груди, гладила по головке большими теплыми ладонями и сама всхлипывала разок-другой. Потом распрямлялась, отодвигала зареванное лицо Ани в зону резкости дальнозорких подслеповатых глаз, промокала потёки платком и, вспомнив о роли духовной наставницы, говорила:
- Внученька, дорогая моя, славная девочка, уж сколько раз я тебе говорила: не надо плакать, не надо переживать. Никому это пользы не приносит. Давай, лучше помолимся о упокоении новопреставленного.
Вздыхая и охая, хлюпая носами, они становились на молитву, и первые же "Прости и упокой, Господи, душу новопреставленного раба твоего..." на самом деле приносили покой и уверенность в действии великой силы - милости Божией. Ближе к завершению, когда в спине появлялись первые тянущие боли, на лицах молящихся вспыхивали нечаянные тёплые улыбки, тихие и светлые как пламя восковой церковной свечи.
- Что поделаешь, внученька, что тут поделаешь, - вздыхала бабушка, - я уж восьмой десяток приканчиваю, а меня Господь не забирает никак. А тут молодые один за другим уходят... Значит, созрели они для самого главного экзамена - Суда Божьего.
- Что ты, бабушка, - шептала Аня, снова прижимаясь к теплой груди старушки, - как же мы без тебя? Кто успокоит, кто слово доброе скажет? Ты давай живи, нам на радость, живи подольше...
- Осади, внучка, ты уж всю кофту мне намочила. Хватит-хватит, всё, остынь.
Грузно поднималась со стула, задувала свечу и включала самовар. Руки ее сами собой откидывали салфетку, выдвигали на центр стола вазочку с печеньями, розетки с вареньями, чашки с блюдцами, серебряные ложки с зелеными попугаями.
- Это война, детка. - Бабушка обернулась и глянула прямо в глаза Ани. - И не мы ее начали, но все участвуем. Когда тебя впервые внесли в храм и окрестили - вот тогда всё и началось. И теперь нет у нас выбора, внученька - только вперед, только побеждать, и так до самого последнего вздоха.
- Да какой из меня воин, бабушка, - жалобно простонала девушка. - До сих пор слезы вон остановить не могу. И такое бессилие иной раз накрывает, что руки опускаются.
- А это, девонька, как раз для того, чтобы поняла наконец, что сами мы - букашки-чебурашки, а силу побеждать дает нам Господь всемогущий. Враг соблазняет нас, обманывает, в сети свои заманивает, а мы, чуя это мягкое насилие, обязаны - сразу к иконам, поклончики, там согревающие, до боли чтобы... И горячо взмолись Господу: так, мол, и так, снова враг нападает, защити, вразуми, утешь немощное создание Твоё. И только так!.. И никаких там языческих ударов по лицу, никаких выстрелов! Наша война не против плоти, а против духов злобы поднебесной. А с ними может справиться только Бог! ...Если мы, конечно, Его об этом просим.
После разговоров с бабушкой под молитву и чай, Аня возвращалась домой спокойной и даже с улыбкой на лице. Она поднимала глаза к небу и почти всегда наблюдала величественную картину: на чистом звездном небе сиял серебристый месяц, сопровождая девушку, освещая путь. ...А также, озарял неотступного телохранителя, крадущегося вслед. Приказ Лешки Штопора продолжал исполняться неукоснительно. Хотя, зачем!.. Но приказ есть приказ, его не обсуждают.
На этот раз дома девушку ожидало письмо. Аня повертела странный конверт с четырьмя почтовыми марками... Надо будет вырезать и подарить соседскому мальчику, он уже целый кляссер заполнил марками. Письмо отправлено из Парижа, имя отправителя неизвестное - Lajla Kohen. Вскрыла скальпелем конверт, достала листок почтовой бумаги - тут всё и открылось. Да это же Лялька Коханова, с которой она много лет тому назад училась в классе с математическим уклоном, и вместе ездили на олимпиаду. А из Парижа она отправила письмо благодаря встрече с Сережей-маленьким, это он сообщил почтовый адрес Ани. Сережа стал солидным мужчиной, настоящий француз, одет с шиком, ездит на последней модели "Ситроена", вместо ботанических очков в роговой оправе - контактные линзы, свободно говорит на парле му франсэ. Отец ему подарил галерею в центре Парижа на Монмартре, представляешь, Анют, сколько это стоит! Теперь он человек, он звучит гордо: Serge Simon (Сэрж Симон, или если хочешь, Сережка Семенов, хи-хи). Знаешь, Аня, что придумал наш "французик из Бордо, надсаживая грудь"? Скоро пришлет к тебе дядьку в сюртуке и увезет твои картины на выставку в Париж. Уверял, что продаст все до одной картины за хорошие деньги. Так что, Анюточка, готовься стать богатой и знаменитой.
В следующих строках, Лялька, она же Елена Коханова, она же Лайла Коэн, поведала о том, что служит в израильской армии инструктором-снайпером. Срочную службу проходила в женском спецназе "Сайерет Маткаль", где из домашней девочки сделали супергёрлу.
