Воинственная, сильная, не задавленная ещё патриархальным гнётом славянка сохраняла значительную долю свободы и в брачной жизни, противодействуя деспотическим поползновениям мужа. Хотя некоторые иностранные писатели и говорят, что «жены славян были чрезвычайно целомудренны», но, с другой стороны, мы имеем много данных, свидетельствующих, что наши древние прародительницы не так охотно сносили наложенные на них брачные узы и старались удержать за собою в браке ту же свободу, какою они пользовались до замужества. И до христианства, и долго после введения его, расторжение брака было легко не только для мужа, но и для жены. Жены сплошь и рядом бросали своих мужей, выходили за других, утешались с посторонними любовниками. «Знаю я ваши умы-разумы женские», – говорит Добрыня о современной ему женщине, – «муж пойдёт за дровами в лес, а жена пойдёт в замужество».

Если от мужа или любовника нельзя освободиться добром, женщина прибегает к преступлению, к ножу, к волшебным чарам. Отстаивая свою свободу от притязаний своего нелюбимаго мужа, женщина в то же время оказывала мощную, безграничную привязанность к человеку любимому. Бонифаций говорит, что «славяне, будучи народом мерзейшим и самым дурным, соблюдают, однако ж, с такою верностью взаимную любовь в супружеском союзе, что жена, по смерти мужа, сама отрекается от жизни, и та считается у них доблестною, которая своею рукою убьёт себя, чтобы сгореть с мужем на одном костре». Конечно, Бонифаций в этом случае сильно ошибается, приписывая обычай вдовосожжения исключительно жениной любви; но всё-таки наша старина свидетельствует, что самоубийство пережившей супруги, из-за любви к покойному мужу, тогда не было редкостью. Вот напр., Василиса Никулишна, мужа которой погубил кн. Владимир из желания обладать ею, отправляется к трупу своего мужа.

и умерла рядом с своим любимым Данилом. При такой сильной любви женщина естественно доходила до самой демонической мести за измену, и в этой мести, при всей её бесчеловечности и отвратительности, нас невольно увлекает та мощная сила характера, которой мы почти вовсе не замечаем в русской женщине последующих эпох. Вот девушка, которой изменил её милый, говорит ему:

А после того, она хочет созвать гостей, близких убитому, и загадать им загадку: «я на милом сижу, об милом говорю, из милаго я пыо, милым потчую, а и мил предо мною свечою горит».

В брачной и семейной жизни мы замечаем некоторые следы стремления к равенству полов. В былинах жених ищет себе такой невесты, которая была бы ему достойною «супротивницей», советницей и помощницей, знала бы грамоту и «четье-пенье церковное». Невеста тоже хочет иметь мужем хорошего «супротивника», ровню. Муж сплошь и рядом обеспечивал свою жену известным имуществом. Семья невесты, взамен её наследственной доли, давала ей приданое. При неимении братьев, дочь была наследницей всего отцовского имущества. Жена могла иметь независимое от мужа имущество, землю, сёла и свободно распоряжаться им. В некоторых местностях жена считалась даже чем-то в роде главы дома. По древнейшему чешскому праву, жена принималась за представительницу семейства, и муж считался дома только тогда, когда он находился подле своей жены.

Если начинался процесс, то ответчик мог быть вызван к суду только в той местности, где была его жена. То же самое было в обычае и у сербов. Не смотря на то, что у славян, как и у всех полудиких народов, вступление в брак вдов считалось в большинстве случаев делом крайне нехорошим, так как женщина должна принадлежать своему мужу даже и мёртвому, мы всё-таки видим немало примеров того, как, вследствие женского влияния, конечно, сами мужья отступаются от этого варварского обычая и, умирая, предоставляют своим вдовам полную свободу. Добрыня говорит жене: «хоть вдовой живи, а хоть замуж поди; хоть за князя поди, хоть за боярина, хоть за могучего богатыря, а хоть за полномочного крестьянина». Князь Владимир Василькович в своём завещании также предоставляет жене полную свободу поступать «как ей будет любо; мне не смотреть же, вставши из могилы, кто что будет делать после меня». Вдова, если не выходила замуж, делалась полною главою своего семейства и безусловно распоряжалась детьми, которые своим воспитанием были обязаны главным образом ей же, а не отцу: все герои и героини наших былин воспитаны своими матерями.

«В древние времена, – говорит Козьма Пражский – женщины ходили на войну, занимались охотою в лесах и образом своей жизни не отличались от мужчин». Византийские историки рассказывают, что в войнах с греками славянки, одетые в мужское платье, храбро дрались наряду со своими мужьями. Женщины былин, как мы уже отчасти видели, не уступают самым могучим богатырям своей силой, ловкостью и самостоятельностью характера, ведя такую же, полную приключений, жизнь, как и мужчины.

Жена Ставра, нарядившись послом, побеждает борцов Владимира, – одному из плеча руку выдернет, другому ногу выломит, третьего хватит хребтом о землю посреди двора. Она силою освобождает своего мужа из подземелья, в которое, за похвальбу, посадил его Владимир.

Жена Дуная – первый стрелок в Киеве.

Пелька, дочь Соловья Разбойника, является достойною супротивницей Ильи Муромца.

Паленица «женщина великая» побеждает Добрыню.

Когда на Киев напал Тугарин и гонец, посланный Владимиром за Ильёй Муромцем, не нашёл его дома, жена Ильи велит седлать коня, одевается в платье богатырское, вооружается и, принимаемая всеми за своего мужа, скачет к Киеву и обращает в бегство Тугарина, который «бежал в свои улусы загорские, проклинаючи Илью Муромца, а богатырь Илья Муромец знать не знал, ведать не ведал, кто за него бился с Тугарином».

Подобную же амазонку видим мы и в легенде о Перепетовом кургане. «В незапамятные времена около Киева жил предводитель одного племени, Перепет. Однажды, услышав о приближении неприятеля к своим областям, он собрал дружину и, оставив жене управление, отправился против врага. Жена долго не получала никаких известий о нем, наконец увидела сон, предвещавший гибель её мужа. Чтобы спасти мужа или отомстить за его смерть, она собрала войско и отправилась по следам мужа. Рано утром, когда туман покрывал поля, она встречает какое-то войско. Приняв его за неприятельское, убившее её мужа и истребившее его дружины, она нападает с яростью и в первом пылу сражения убивает своего мужа. После сражения, узнав свою ошибку, жена Перепета с отчаяния сама лишила себя жизни. Дружина насыпала над их телами две высокие могилы и назвала одну из них Перепетом, другую – Перепетовскою».

Но не одною физическою силою женщина поддерживала в древности своё значение, которое она потеряла при дальнейшем ходе истории. Подобно германцам и большинству других полудиких народов, славяне, выражаясь словами Тацита, «видели в женщине нечто священное», сверхъестественное. Она обладает вещею силою, знанием тайн природы, всесильными чарами волшебства. Любовь к женщине, по древнему и современному воззрению народа, есть ничто иное, как результате действия волшебных чар её. По малорусским верованиям, даже мать, купая своего ребёнка в известных зельях, можете приворожить ему долю. В песнях сплошь и рядом намекается на эту волшебную, непобедимую силу любви и говорится, что «без прилуки молодец к красной девушке не ходит». И если у современных русских не только низшего, но частью даже и среднего класса любовь не можете быть объяснена ничем другим, кроме волшебства и привораживания, то совершенно понятно, что в древности эта могущественнейшая из страстей могла быть приписана одному только действию сверхъестественных сил. «По народному воззрению, – говорит Афанасьев, – чувство любви охватывает человека, как внутреннее пламя, возжигаемое в его сердце стрелою громовника и раздуваемого буйными вихрями. Желая возбудить это страстное чувство, волшебницы вынимают из груди юноши или девицы сердце, жарят его и наговаривают любовную тоску». Заговоры, присушки, заклинания в любви составляют один из главных предметов деятельности древней женщины. И вследствие чар её, «те же ветры буйные, которые весною пригоняют дождевые облака, раздувают пламя грозы и рассыпают по земле семена плодородия, приносят и любовь на своих крыльях, навевают её в тело белое, зажигают в ретивом сердце. Кто влюблён, тот очарован».