Чтобы не показаться небрежным, ниже перечисляю письма, которые я получил: два от Вас, вложенные в два от Ларсена. – Одно от проф. Мюллера с заграничными паспортами[290] – отослан ответ. – Одно от г-на Эгильсена, ответ отослан через Швецию[291]. – Одно от Комиссии по древностям вместе с одним от Томсена, на оба отосланы ответы, а в Комиссию послано собрание редких гравюр на меди с изображениями древностей из здешней Кунсткамеры[292], через датское посольство. Ни от каких других датчан или исландцев я не получал ни писем, ни какого-либо рода известий. Точно ли дошли большое письмо от Пантцнера и от меня профессору Эрстеду, а также конференц-советнику Вормшёльду от неизвестного, оба посланы с корабельной оказией?

Петербург, 20 октября 1818 г. К. Мольбеку[293]

Петербург, 20 октября 1818 г.

Высокочтимый г-н секретарь[294]!

Покорно прошу извинить меня за то, что решился побеспокоить Вас этими несколькими строчками, в общем-то не собираясь сообщить Вам никаких особо интересных новостей. Дело в том, что канцлер Румянцев попросил меня узнать, нет ли в книжных собраниях Копенгагена славянских или русских рукописей или же других неизданных материалов, касающихся непосредственно истории России или каким-то образом связанных с данной темой. Если таковые найдутся, ему понадобятся краткие сведения об их содержании, времени написания и т. д. – разумеется, если раздобыть их не составит особого труда, – ибо он впоследствии, по-видимому, намерен, в зависимости от обстоятельств, заказать их списки или даже издать эти материалы. Полагаю, что в университетской библиотеке ничего подобного не отыщется, однако что касается Королевской библиотеки, то, помнится, я видел там как-то одного господина, работавшего с достаточно объемистыми русскими документами. Думается, там также могут отыскаться те или иные материалы относительно старых связей датчан с прибалтийскими провинциями нынешней России. Раздобыв краткие и четкие сведения по данному вопросу, Вы бы дали ход новым исследованиям, укрепили графа и прочих в плодотворности тех идей по поводу Дании и датских ученых, которые я пытаюсь донести до них, а также оказали лично мне существенную помощь в моей работе на благо скандинавской и в особенности отечественной литературы, в чем я и по сей день не имею ровно никакой поддержки Копенгагена. В связи с вышеизложенным хотел бы попросить Вас заняться данным делом, которое, несомненно, может обернуться всем нам во благо.

Искренне преданный Вам

Р. Раск

Секретарю библиотеки г-ну Мольбеку

P.S. Вы вполне можете лично направить данные сведения по адресу графа и передать их в российскую дипломатическую миссию в Копенгагене; если они к тому же будут на немецком или французском языке, граф сможет сам ознакомиться с ними без помощи переводчика. Как бы то ни было, желательно, чтобы эти сведения были записаны латинскими буквами, ибо иные здесь не могут быть прочитаны никем, кроме урожденных немцев, – причем в печатном виде, не говоря уже о рукописном. Большая просьба передать привет проф. Верлауфу и прочим нашим общим знакомым. Если Вы увидитесь с моим комиссионером, торговцем колониальными товарами г-ном Ларсеном, или с профессором Нюэрупом, прошу сообщить им, что я до сих пор так и не получил ни одной книги из тех, что просил прислать после моего прибытия сюда. Между тем я уже писал им обоим, равно как и профессору Мюллеру и прочим, с позапрошлой почтой через Германию, и надеюсь, письма эти достигли адресатов. Один из здешних русских ученых, заказавший прислать ему «Ученые известия»[295], весьма удивлен, что не получил никакого ответа. Нет ли возможности раз в месяц отправлять их через российскую дипломатическую миссию в Копенгагене в адрес российской миссии в Стокгольме и оттуда в датскую миссию в Петербурге? Ведь доставка их по почте представляется чрезвычайно дорогим делом. Вероятно, неплохо было бы обсудить эту возможность с Мюллером или Нюэрупом. Ведь коль скоро сюда не доходит ничего из Копенгагена ни посуху, ни по морю, то о какой связи может идти речь? В таком случае лучше прямо написать об этом пару строк и переслать письмо по почте, чтоб никто не мучил себя напрасными ожиданиями.

Петербург, 27 ноября 1818 г. П.Э. Мюллеру[296]

Петербург, 27 ноября 1818 г.

Высокочтимый г-н профессор!

Полученное мною Ваше послание от 30 октября искренне порадовало меня своей ясностью, основательностью и назидательностью, тем более что здесь у меня совсем нет друзей либо доброжелателей, на чьи советы в делах я мог бы полностью положиться. Между тем из отправленного мною позже письма Вам станет, надеюсь, понятно, что я лишен каких-либо колебаний в намерении осуществить мой план и что я испытываю лишь неуверенность, выбирая лучший из способов претворения его в жизнь. Различие между ними заключается в следующем: в то время как по морю вполне можно добраться до Ост-Индии, я не знаю никого, кому удалось бы проделать этот путь по суше. Из Калькутты и Мадраса морем в Бирму можно провозить с собой что угодно, однако доставить то же самое туда из Петербурга – это все равно, что из Лабрадора в Буэнос-Айрес. Имея при себе свои книги, ученый везде чувствует себя как в своем рабочем кабинете, без них же он – как кузнец без молота и наковальни. Просмотрев индийские материалы в университетской библиотеке, я смог бы получить представление обо всей индийской литературе, а также понять, что уже изучено, а что требует дополнительного освещения; с этого я как раз и собирался начать по прибытии в Индию. Однако стоимость морского путешествия вполне может быть настолько высока, что его осуществимость для меня либо для кого-либо более достойного окажется в высшей степени проблематичной. В этом случае, в соответствии с Вашими пожеланиями и тем, что продиктовано состоянием дел в Копенгагене, мне [придется отказаться от морского пути], ссылаясь на то, что ultro posse nemo obligatur[297]. Вы совершенно правы, указывая, что не должно писать книги в дороге, однако Вы бы меня извинили, вспомнив, что данная моя поездка является лингвистической и записки о ней станут своего рода грамматикой (или же чем-то вроде нее). Я накопил изрядное количество мелких изменений и усовершенствований к классическим и систематическим описаниям большинства европейских и некоторых азиатских языков, благодаря чему их истинная природа и взаимное соответствие становятся гораздо более очевидными, нежели до сих пор. Боюсь, правда, что данные усилия могут пропасть втуне, если мне не удастся самому осуществить окончательную правку всех моих записок; доктор Бресдорф[298] во всяком случае смог бы лучше других составить из них что-либо полезное – своего рода Раскиану. Беда в том, что мне не удастся захватить с собой мои словари арабского и персидского языков (Голиуса и Хопкинса)[299]. Также весьма важны для меня были бы мои татарские, финские, венгерские и лапландские материалы, равно как и большинство моих рукописных тетрадей. – Тем не менее я весьма сомневаюсь, что смогу взять все свои вещи с собой в данное путешествие, когда вопрос о нем решится окончательно. Об этом, дорогой г-н профессор, я позабочусь самостоятельно; при этом уверяю, что испытываю самое искреннее стремление доставлять Вам и прочим моим благожелателям как можно меньше хлопот и разочарований. Я не могу сообщить Вам точной даты своего отъезда: день отправления был определен еще летом, я уже был полностью готов к путешествию, однако меня подвели предполагаемые попутчики. Теперь же мне предстоит обсудить некоторые вопросы с графом Румянцевым, уклониться от чего решительно невозможно, не скомпрометировав себя лично и все наше Отечество, которое я здесь в известной мере представляю[300]. Кроме всего прочего, это может иметь необычайно большое значение для предстоящего путешествия. Надеюсь, однако, что у Вас в связи со всем этим не закрались сомнения в моем твердом намерении осуществить данную поездку. Почти каждый понедельник я регулярно бываю у него с Аделунгом и Кругом и, используя свое влияние, пытаюсь убедить его осуществить доработку и печатание нового полного Lexicon Fennico-latino-germanicum[301], над составлением которого уже полным ходом трудятся в Або и для которого разработаны многие новые буквы. В приватном общении с автором данного труда Густавом Ренваллем я предложил новую систему организации падежей и склонений с их новыми обозначениями, которую он и взял за основу грамматического введения к словарю, несмотря на то что она находится в явном противоречии с изданными им прежде работами (диссертациями) на данную тему. Я надеюсь, что это будет воспринято как необычайно важное и полезное открытие с точки зрения науки и послужит делу прославления нашего Отечества. Мои труды по продвижению датской литературы можно отчасти назвать невольными, ибо я как датский ученый и профессор был просто не в состоянии не посодействовать этому; но не могу отрицать, что данные усилия неизменно приносят мне великую радость. Между тем эффект от них увеличился бы десятикратно, если бы книготорговля и обмен корреспонденцией соответствовали бы моему энтузиазму, а также желанию и настрою некоторых здешних ученых. Число их невелико, и особым влиянием они не пользуются, однако ведь надо с чего-то начинать. Среди них следует выделить наиболее значимого – титулярного советника Лобойко, а также наиболее энергичного – пастора Гиппинга, законоучителя в Императорской гимназии, финна по рождению, человека, обладающего превосходным характером. Он приложил немалые усилия для учреждения здесь некоего скандинавского общества, однако не особо в этом преуспел, ибо направления деятельности подобного общества весьма ограничены. Сознавая это, он не далее как сегодня побывал у меня с тем, чтобы обсудить свою новую идею. Необходимо (сказал он) наладить линии связи с Данией и Швецией, организовать регулярный обмен письмами, чтобы мы здесь знали, что там происходит, и, в свою очередь, сообщали туда, что происходит у нас и в Финляндии. Для этого желательно было бы создать небольшое общество, которое, даже если бы ничего не издавало, могло бы вести рукописный обзор литературы, которая, с точки зрения членов данного общества, могла бы заинтересовать иностранцев. Краткие выдержки из данного обзора, а в случае проявления заинтересованности те или иные заметки в полном объеме могут направляться за рубеж с целью последующей их публикации в соответствующем издании. А сюда равным образом могли бы поступать подобные материалы для публикации их на шведском либо на русском языке. Это общество представляется мне в качестве своего рода филиала Скандинавского общества; также в этой связи я думаю и о скандинавском библиографическом указателе[302], который должен, наконец, включить в себя и финскую литературу, то есть все то, что печатается на шведском (и финском) языках в Финляндии, а также в Петербурге, ибо именно здесь место встречи скандинавских и германских литератур, а также живет множество финнов, которые уже совершенно ошведились. Сейчас их литературные труды остаются неизвестными прочему миру, и включение их расширило бы указатель и усилило интерес к нему. Я писал об этом Нюэрупу и Дейхману, но не получил по этому поводу ответа. Можно было бы задуматься и о том, чтобы на основе данного указателя делать периодический обзор зарубежной литературы. Досадно, что в Скандинавии нет ни одного научного издания подобного рода. Причем выходить оно должно, вне всякого сомнения, в Дании, как в стране, которая находится в непосредственной близости к зарубежью[303] и язык которой целиком принадлежит двум странам и наполовину – третьей и четвертой[304] (я включаю сюда также и Финляндию, которая расположена всего в нескольких милях от Петербурга и при этом обладает собственной конституцией, имеет собственный университет, а также множество гимназий и школ, где основным языком является шведский, а датский – нельзя сказать, чтобы был полностью неизвестен). Если бы я постоянно находился в Копенгагене, у меня наверняка возникло бы желание объединить свои усилия с деятельностью молодых ученых и попытаться осуществить нечто подобное. Как бы то ни было, мне хотелось бы рекомендовать Вам рассмотреть идею пастора с целью ее применения и реализации. Я попросил его изложить соображения по данному поводу на шведском языке и, быть может, несколько позже возьму на себя смелость переслать их Вам. Полагаю необходимым, чтобы он и советник Лобойко стали членами-корреспондентами Скандинавского общества, ибо я сомневаюсь, чтобы удалось отыскать лучших и более значимых кандидатов на данные должности. Именно пастор подписался на «Записки»[305] Скандинавского общества, из которых, правда, получил лишь полтома. Я рекомендовал Дейхмана, кроме них двоих, также коллежскому советнику и библиотекарю профессору Френу, однако последний – урожденный немец и ученый-востоковед – желал бы получать из Копенгагена и Лунда лишь латинские и немецкие материалы. Я рекомендовал Дейхмана и многим другим, но эти трое могли бы быть крайне важны для развития литературы и книжной торговли.