Сопоставляя языки, Раск уделял основное внимание их структурным характеристикам, выявляя как лексические, так и грамматические соответствия. Свой метод, позволивший укрепить научную базу под гипотезой о языковом родстве, Раск выработал почти одновременно с другим основоположником сравнительного индоевропейского языкознания, Ф. Боппом. Раск завершил и отослал свой текст в Королевское научное общество из Исландии летом 1814 г., получил премию в 1815 г., а опубликована книга была только в начале 1818 г. На титульном листе книги Боппа «О системе спряжения санскритского языка в сравнении с таковым греческого, латинского, персидского и германского языков» обозначен 1816 г.[8] Поэтому защитники приоритета Раска предпочитают датировать его «Исследование…» 1814 г. либо используют двойную дату – 1814/1818.
Влияние Раска на ход индоевропейских исследований за пределами скандинавского языкового ареала было ограничено, так как писал он (в отличие от Боппа) на датском. Тем не менее были и ключевые фигуры в развитии индоевропейского языкознания, которые Раска читали, прежде всего Я. Гримм. В частности, Гримм обратил внимание на продемонстрированные Раском регулярные соответствия между смычными согласными в греческих и латинских и исландских словах. Например, между начальными π и f в греч. πλατύς, «широкий» и исл. flatur, «плоский»; тот же переход (Overgang) наблюдается при сопоставлении слов πατήρ и faðir, «отец»[9]. Другой видный лингвист, владевший датским языком, Й.С. Фатер, перевел соответствующий раздел расковского «Исследования…» на немецкий и опубликовал его в 1822 г. в своей антологии новых лингвистических материалов[10]. Но в 1822 г. было также опубликовано важнейшее для развития исторической лингвистики второе издание первого тома «Немецкой грамматики» Гримма, где наблюдения Раска были существенно дополнены и детализированы[11]. Впоследствии этот феномен получил название первого германского передвижения согласных, или «закона Гримма», и стал самым известным фонетическим законом в сравнительно-историческом языкознании. Название «закон Гримма» преобладает в литературе до сих пор, несмотря на все усилия датских лингвистов, настаивавших на его переименовании в «закон Раска» или по крайней мере «закон Раска – Гримма»[12].
В своей классификации языков Раск сделал существенную ошибку, которую очень скоро исправил, во время пребывания в Петербурге, а именно то, что он не признал кельтские языки родственными ни исландскому, ни другим, которые мы называем «индоевропейскими» (Раск их в разное время будет называть кавказскими, сарматскими и яфетическими). Другим недостатком книги, который Раск хорошо осознавал, было отсутствие в ней самостоятельных разделов о древних языках Персии и Индии, и этот недостаток не уравновешивался тем фактом, что Раск первым привлек славянские (русский и польский) и балтийские (в основном литовский) языки. Знание санскрита было огромным преимуществом Ф. Боппа, так как этот язык обладал аурой древности и восточной мудрости, считался ключом к индоевропеистике и был в то время в моде по всей Европе (в том числе и в России, где он, по словам митрополита Евгения, «помутил ныне всем чудакам головы»[13]).
Именно необходимость расширить свой труд за счет восточных языков определила дальнейшую исследовательскую программу Раска и побудила предпринять экспедицию в Южную Азию.
Свое большое путешествие он начал, отплыв в Швецию в ноябре 1816 г. Там он провел полтора года, изучая языки, в том числе русский, и размышляя, как найти достаточно денег на продолжение пути. Среди нескольких выпущенных в это время книг была и новаторская грамматика древнеанглийского языка (1817), и издания скандинавских памятников, что, впрочем, не очень нравилось его покровителям в Копенгагене: политическое соперничество Дании и Швеции затронуло и академическую сферу. Один из серьезных кризисов так описывается в путевом дневнике Раска: «Афцелиус и другие мои покровители много говорили о том, что они хотели бы оставить меня в Швеции – либо в Королевской библиотеке в Стокгольме, где хранятся исландские рукописи, либо в качестве профессора Упсальского университета. Я особенно на это не отвечал, но не мешал им говорить. Все же я, возможно, принял бы одно из этих весьма лестных и выгодных предложений, если бы они серьезно занялись их осуществлением. Однако все оставалось пустой болтовней, тем не менее до Лунда и Копенгагена дошли слухи, и в результате у меня произошел неприятный обмен письмами с Б[юло]вом и проф. П.Э. Мюллером, которые сочли меня предателем отечества, и это в то время, когда я из-за недостатка денег и средств для продолжения путешествия думал о том, чтобы пойти в подмастерье к типографу и путешествовать в качестве подмастерья»[14]. К этому периоду относится единственное прижизненное изображение Раска – гравюра, помещенная в издании «Старшей Эдды». Таким он, по-видимому, был и во время своего пребывания в России.
Звание профессора, выхлопотанное для Раска в начале 1818 г. вместе с королевской стипендией, не предусматривало соответствующей должности. После возвращения он мог пока рассчитывать только на свое место «второго библиотекаря», то есть помощника библиотекаря Копенгагенского университета. Но во время путешествия это звание хорошо дополняло его заслуженную репутацию языковеда-энциклопедиста.
После пересечения российско-шведской границы первую значительную остановку Раск сделал в городе Або, нынешнем Турку, где тогда помещалось единственное в Финляндии и одно из старейших в Российской империи высших учебных заведений – Абоская академия. Подробное описание библиотеки и университетских залов в путевом дневнике Раска представляет особую ценность, потому что здание академии пострадало во время пожара 1827 г., после чего она была переведена в Гельсингфорс и преобразована в Александровский (ныне Хельсинкский) университет.
В Або Раск общался с цветом финской науки – филологами и естествоиспытателями. Вот как воспринял этот визит будущий петербургский академик, основоположник российского финноугроведения и кавказоведения А.М. Шёгрен, который в то время оканчивал курс и не надеялся быть представленным заезжей знаменитости: «То, что я слышал о знаменитом лингвисте Раске, который сейчас пребывает здесь, произвело на меня глубочайшее впечатление» (запись от 11 марта 1818 г.). Завидуя магистру Савениусу, которому Раск предложил поехать с ним до Кавказа, Шёгрен восклицает: «Вот бы я был на месте Савениуса!» На следующий день запись: «Заслуги Раска были моей первой мыслью ‹…› после я пошел к Савениусу, где хотя бы увидел расковское “Руководство по исландскому языку” с различными рукописными пометками»[15].
Прибыв в Петербург, Раск с энтузиазмом занялся пропагандой скандинавской литературы и науки. В.В. Похлебкин и И.В. Дмоховская уже отмечали, что с приездом в Петербург Раска был связан рост в России интереса к исландской литературе[16]. Это наблюдение находит подтверждение в замечательно полном библиографическом указателе, составленном Б.А. Ерховым, в котором перечислены выходившие в России переводы, а также публикации, посвященные исландской литературе. Указатель показывает всплеск интереса к древнеисландской литературе в России именно в период 1818–1821 гг. Если за первые 28 лет, отраженные в указателе (1778–1805), зарегистрировано всего восемь публикаций о памятниках древнеисландской словесности, а в 1806–1817 гг. – ни одной, то за четыре года (1818–1821) этих публикаций было десять[17]. Речь идет не о многочисленных стихотворных переложениях песен Гаральда Храброго и Рагнара Лодброка у русских сентименталистов и романтиков, а именно о научных заметках, статьях и брошюрах – как переводных с немецкого, так и оригинальных, посвященных исландским сагам и скандинавской мифологии.
