Здесь я видел небольшую работу на немецком[232], которая выводит русьварягов из Рустрингии, работа эта дрянная и в корне неверная[233]. Имена всех князей, послов и проч. доказывают, что мнение Шлёцера достоверно и неопровержимо.

Я прошу Вас, г-н профессор, простить мне эту смесь всякой всячины, она пока еще «словно выкидыш»[234], но если я буду жив и ее доработаю, то, возможно, в мире науки она сойдет за небольшое достижение.

Что касается моего путешествия, то, по-видимому, я прежде всего и очень скоро еду в Астрахань в Татарии; но оттуда я могу либо (a) проехать вдоль Каспия, через Кавказ, Крым, через Венгрию и Германию, либо (b) через Персию или Хиву в Индию, а именно в Аву[235] по ту сторону Ганга, где властвует религия Будды и язык пали! Первый маршрут может быть интересным, но также опасным и дорогостоящим и малорезультативным по сравнению с тем, что я уже выяснил; второй должен надежно привести к источникам нашей древней языческой религии и к языкам, санскриту и пали, которыми обоими, как я предполагаю, никто в Европе не владеет*.[236] Религиозные книги Будды и Веды также не известны в Европе, вот цель, ради которой стоит ехать, она прекрасна и велика, полезна для наук и почетна для отечества! Я также чувствую, что у меня есть силы и бодрость, чтобы предпринять путешествие, и знания, чтобы прийти к счастливому исходу. Но в этом случае мне было бы нужно на следующий год удвоить мою стипендию и в этом удвоенном размере (800 специев[237]) продлить еще на два года; тогда на текущий, 1818 год, я удовлетворюсь 400-ми и останусь в границах России; на 1819–1821 гг. включительно я получу 800 в год и надеюсь побывать в Аве (Бирма) и вернуться. И еще мне хотелось бы испросить рекомендательное письмо от самого короля (или с его подписью) ко всем датским консулам или купцам на случай ограбления, пленения, болезни, <возвращения по морю или отсылки домой важных книг или бумаг и т. п.>[238] или подобных непредвиденных неприятностей, а также общий заграничный паспорт на латинском языке. Эти два документа мне хотелось бы иметь в любом случае. Оставляю это на Ваше доброе усмотрение и попечение, но хотелось бы, чтобы это письмо было пересказано профессору Нюэрупу (и никому больше). <Но, возможно, я также напишу Бюлову об этом расширенном плане, который мне больше всего нравится>. Вы оба[239] хорошо приняли мои три пока опубликованных опыта научных изысканий, оба проявили ко мне бесконечно много дружбы и столь разнообразными способами содействовали моей работе; Вы оба также лучше, чем кто-либо другой, знаете, какого уровня мои способности и каково мое усердие к предмету, который меня одушевляет. Я жертвую свою жизнь на это исследование и очень хотел бы, чтобы она оказалась как можно более полезной (и достойной!). Письма мне, а также паспорт и особую рекоменацию или аккредитив и проч. следует отправлять на адрес The Reverend Mr. Paterson, Bible-society-house St. Petersburg[240] или г-ну пастору Гиппингу, законоучителю в Императорской гимназии. С большим приветом добрым друзьям, наилучшими пожеланиями и совершенным почтением, Ваш

Р.К. Раск

Петербург, 5 августа 1818 г. П.Э. Мюллеру[241]

Петербург, 5 августа 1818 г.

Некоторое время тому назад я послал Вам, г-н профессор, письмо через Швецию о моем плане путешествия и его расширении. Я надеюсь, что письмо благополучно попало Вам в руки и что при возможности я увижу от Вас пару строк в ответ. На этот раз у меня приятная для нас обоих просьба другого рода. Я наконец познакомился с некоторыми русскими учеными и особенно сблизился с одним, по фамилии Лабойкоф (Лобойков)[242], молодым человеком с открытым характером, с сильной страстью и стремлением к истине и добру. Мне, кажется, удалось пробудить в нем (и в немногих других) живую и искреннюю любовь к литературе Дании и Исландии, а также уважение к ним. Он получил представление о датском, и я пытался найти возможные способы ему помочь, давая письменные задания, проводя уроки на дружеских началах без оплаты и откровенно рассказывая о наших преимуществах и недостатках. Он уже немного понимает по-датски и попросил меня связать его с некоторыми датскими литераторами, чтобы получить справки и ссылки на те или другие литературные события. Я назвал ему Вас, а также Нюэрупа и книготорговца Дейхмана; и я рекомендую его чистосердечно и искренне для Вашей дружбы и руководства. До настоящего времени немецкая литература среди ученых господствовала почти единовластно, и так как немцы всегда показывали скандинавов в неблагоприятном свете либо вовсе замалчивали наши работы и достижения, то в этой стране доныне совершенно не было представления о том, что в Дании или Швеции существует какая-либо литература и едва ли было известно, что на севере есть какой-то язык, кроме варианта нижненемецкого. В крупнейших библиотеках города мне не попалось ни одной датской книги и проч. Таким образом, Вы легко поймете, что работы здесь много. У немцев я не мог добиться какого-либо внимания или достичь самого малого. Как только речь заходила о каком-либо основополагающем труде по теме, разговор всегда продолжался так: In welcher Sprache ist es geschrieben? – Es ist dänisch! – ah![243] Когда я говорил о легкости и простоте нашего языка, я слышал в ответ: Ja es wird wohl übersetzt werden, Rühs hat es ja wohl gekannt und benutzt[244] и т. п. Однажды беседа с одним ученым немцем-аристократом пошла приблизительно следующим образом: Die Dänen haben doch etwas in der Litteratur geleistet, man hat ja schon einige Sachen in Deutscher Uebersetzung, glaub’ ich, und einige wie Baggesen haben ganz gut Deutsch geschrieben. – Das sind aber unsere Hauptverdienste nicht, wir haben in den schönen Wissenschaften, in der Geschichte und auch in den strengern Wissenschaften Meisterstücke von allgemein erkanntem Werthe. – Aber warum schreiben sie nicht Deutsch? – weil wir keine Deutschen sondern Dänen sind! – Mein Gott was ist das doch für eine Idee, einen solchen Dialect, der kaum von 1 Mill. gesprochen wird zu Büchersprache ausbilden zu wollen, was kann daraus kommen? – Es wird uns bey unpartheyischen Richtern desto gröszere Ehre machen je weniger wir sind, wenn es uns doch gelungen hat unserer Sprache eine Bildung zu geben die den Sprachen zehnfach zahlreicher Nationen gar nicht nachsteht. – Allerdings, Sie sind ja germanischen Ursprungs also aus gutem Stamm, aber was ist es doch für eine Nationalitet, und für ein Streben sich von dem groszen Ganzen abzusondern? – Die Dänische Nationalitet ist ungefähr das nähmliche als die Deutsche, auch haben wir uns von keinem groszen Ganzen getrennt sondern den Standpunkt, den uns die Natur anwies, nur behauptet, und werden ihn noch eine Zeit behaupten wie ich hoffe[245]. И т. п. Нет никакой надежды на справедливое отношение немцев к нашему языку и литературе. Я считаю, что тем важнее, чтобы сами мы показывали себя в выгодном свете. Я, конечно, не смог этого Лобойкова познакомить со всей нашей литературой, и он, возможно, нередко будет задавать незначительные вопросы и давать обременительные поручения, но я надеюсь, что на первые Вам отвечать не будет в тягость, а вторые можно было бы передавать Дейхману, т. е. Вы могли бы просить Дейхмана быстро их выполнять (не писать в ответ, что ему по этому поводу надо обратиться к такому-то и к такому-то, и в результате оттолкнуть его от себя). Я посоветовал ему «Грамматику» Рабека[246], «Датско-норвежскую историческую библиотеку» Бадена[247], «Ученые известия»[248], которые он намеревается выписывать с 1 января 1818 г., и «Указатель скандинавских книг» Нюэрупа[249]; кроме того, множество других книг. Но ориентироваться в иностранной литературе не так-то просто, так что ему не раз потребуется руководство и консультации. Все, что каким-то образом затрагивает российскую историю, ему, конечно, интересно вдвойне. Также его интересуют наши школьные учебники, так как я ему сказал, что у нас много хороших, и он думает о том, чтобы на их основе улучшить русские. У Вас теперь есть представление об этом человеке и его пожеланиях, и я уверен, что большего добавлять к его рекомендации мне не нужно. Только одно еще было бы очень хорошо, если бы он был принят членом-корреспондентом в Скандинавское общество[250], и в этом я надеюсь на Ваше сердечное участие. Как первый и единственный русский, который занят изучением и распространением нашей литературы в своем отечестве, он, конечно, достоин этой чести, и я знаю, что это несказанно его вдохновит. Он думает и о том, чтобы, возможно, как-нибудь самому приехать в Копенгаген.