Они шли на северо-запад, приближаясь к реке.

Когда пересекали древнее каменное русло, заваленное стволами деревьев, сохнущих, должно быть, не одну сотню лет, Карст сказал Тимякову и Сандагу:

— Вы можете проверить истинность моих слов о сокровищах, которые я закопал здесь. Возьмите сокровища и отпустите меня — больше ничего не прошу.

— А ваш друг Очир за это время, пока мы тут будем раскапывать несуществующие сокровища, уйдет подальше, а потом, набрав шайку головорезов, постарается освободить вас и перестрелять нас, — насмешливо отозвался Сандаг. — Не считайте себя, господин Карст, умнее и хитрее всех.

— Да я и не считаю. В заговоре с Очиром не состою, о том, что он замыслил побег, не знал. Вряд ли Очир бросится освобождать меня. Он небось сейчас старается как можно дальше унести ноги.

— Не пытайтесь усыпить нашу бдительность…

Нет, Карст не обманывал Сандага и Тимякова: серебряные слитки, найденные им много лет назад в Хара-Хото, действительно были припрятаны в мертвом лесу, и Карст сейчас готов был отдать их за одно-единственное: за свободу. Ему нужна была свобода! Даже кости динозавров, добытые с таким трудом, он готов был бросить. И самое любопытное: он так же, как и все члены экспедиции, рвался обратно в Монголию. Сперва он делал вид, что хочет вернуться к своему каравану в Нэмэгэтинскую котловину и якобы за кости динозавров, если его выпустят с караваном, готов отдать серебряные слитки; а на самом деле имелась более веская причина для возвращения в Монголию: письмо Бадраха он уничтожил сразу же, как только получил его, но там имелись такие строки: «Когда кости динозавров будут переправлены в Нинся, возвращайтесь в пещеру Тары без каравана, налегке, с верными людьми. Я буду ждать вас в пещере 12 августа, приготовлю верблюдов. Мы должны вывезти сокровища, которые сделают нас необыкновенно богатыми людьми. Отцу я сказал, будто выезжаю во Внутреннюю Монголию в ставку князя Балдана. Это так, на всякий случай, чтобы запутать след».

Вот почему тогда, в Нэмэгэтинской котловине Карст не позволил своим людям затевать перестрелку: он боялся осложнений, — ведь на поиски экспедиции могли выехать пограничники и работники МВД, и тогда весь район оказался бы недоступным, а сокровища, на которые намекал Бадрах, уплыли бы из рук.

Этот мерзавец Очир, конечно же, даже не подумает освободить его. Может быть, зря он не взял Очира в пай? Но теперь уж поздно жалеть о чем бы то ни было. Только бы выпутаться из всей истории до двенадцатого августа!

Если уж Бадрах не страшится распространять слух о своем отъезде за границу, значит, он в самом деле решил эмигрировать, прихватив сказочные богатства.

— Отпустите меня, и я клянусь больше никогда не появляться в Монголии! — закричал он в отчаянии.

Карст был прав: Очир меньше всего помышлял об его освобождении. Да и не до этого ему было. Он кулем висел между горбами верблюда, солнце припекало все сильнее, а бактриан лениво переползал с одного бархана на другой, пожирал колючки, и ни окрики, ни свист, ни толчки не помогали. Насытившись, верблюд решительно повернул к мертвому городу. Можно было бы свалиться на землю. Но дальше что? Лежать под палящим солнцем на раскаленном песке? Освободиться от ремней и веревок все равно не удастся. Только бы проклятое животное не стряхнуло его с себя. Когда Очир, придя в отчаяние, укусил верблюда, тот остановился, стал реветь и плеваться.

В более глупое положение Очир еще не попадал.

Верблюд меланхолично вошел в западные ворота Хара-Хото. Очир представлял, какой фурор вызовет его появление. Но его встретила глухая тишина. Ушли…

Он вздохнул с облегчением. Уложил верблюда, сполз на землю и укрылся в тени. Хотелось пить и есть.

Постепенно радость сменилась глубоким унынием. Сюда на помощь никто не придет. Здесь царство смерти, и кочевники далеко стороной объезжают заклятое место. Надеяться на выручку бессмысленно.

Нужно снова взобраться на верблюда. Может быть, он все-таки пойдет на запад, к реке? Верблюду тоже нужна вода…

Верблюд поглядывал на Очира выпуклыми глазами почти дружелюбно и позволил ему завалиться между горбами. Верблюд, как и в первый раз, направился не на запад, а в барханы и долго бродил, выискивая колючки, а потом вернулся в Хара-Хото.

И Очир понял: верблюду здесь нравится, он обосновался в мертвом городе навсегда.

Сандаг и Тимяков, опасаясь нападения бандитов, которое мог организовать Очир, решили немедленно пробираться на север, к погранзаставе; идти ночами путаной дорогой, прячась в барханах и в зарослях саксаула, к колодцам подходить только в темноте.

На третий день их перехватили монгольские пограничники. Возле белого домика погранзаставы путешественники увидели шофера Аракчу.

— Как там, в сомоне? — крикнул ему Сандаг.

Аракча, завидев путешественников, кинулся к ним:

— Бадзара и Накамуру ловят! Сбежали в горы! Все наши целы. Радиограмму в Улан-Батор передали сразу же. А вот машину я сюда пригнал…

— Отпустите меня! Отпустите меня! — исступленно кричал Карст, завидев на дворе заставы своих сообщников, задержанных пограничниками. — Вы не имеете права! Я буду все отрицать…

— Вся ваша банда, господин Карст, задержана, как видите, — сказал начальник погранзаставы Дугар. — И кости дракона мы доставили сюда как вещественное доказательство. Завтра всех вас под конвоем отправим в Улан-Батор. Там разберутся.

Тумурбатор доложил начальнику заставы о прибытии к месту службы. Дугар пожал ему руку, широко улыбнулся, потом крепко схватил за плечи, хотел сдвинуть с места, но не смог.

— В самом деле богатырь! Вот такой старшина здесь и нужен. Отдыхай пока, а завтра приступишь к исполнению своих обязанностей.

Дугар лукаво сощурился, глаза его совсем утонули в веках. Он был наблюдательным человеком, как и положено при его должности. Он замечал все вокруг. А сейчас он заметил, что Долгор не отходит ни на шаг от Тумурбатора. Пожалуй, нужно дать этой паре проститься…

…Они стояли у высокого куста тамариска и негромко разговаривали.

— Ты не должна уезжать в Улан-Батор с Басмановой и остальными нашими, — сказал он. — Ты нужна мне здесь. Выучиться на врача или на геолога еще успеешь. Вот пообвыкну немного и приеду за тобой.

— Я буду ждать тебя, Тумурбатор. Хоть всю жизнь. Зачем ехать обязательно в Улан-Батор? Когда в наших местах, у Гурбан-Сайхана, будет построен город, то, наверное, там найдется школа, где я смогу учиться?

— Я тоже так думаю. Главное, чтоб была любовь. Так говорит Пушкарев. Без любви теперь не живут.

Он робко поцеловал ее в щеку.

Когда араты, преследовавшие Бадзара и Накамуру, добрались до котловины Ногон-Могой, стало совсем темно. Спускаться в пропасть не имело смысла, можно было сорваться. Решили подождать рассвета.

Едва небо посерело, Гончиг, цепляясь за камни, первым устремился вниз. За ним двинулись другие.

— Вот вход в пещеру! — указал Гончиг на камень с высеченным заклинанием.

Камень легко сдвинули в сторону.

— Эй, Бадзар, выходи! — крикнул Гончиг. — И не вздумайте стрелять: все равно не уйдете.

Но в ответ не долетело ни звука.

— Нужно их выкурить, — предложил кто-то. Набрали веток можжевельника, устроили дымный костер перед самым входом в пещеру.

Всем казалось, что из отверстия вот-вот появится голова Бадзара с косичками; держали ружья наготове. Однако время летело, а из пещеры никто не выходил.

— Удрали, проклятые!

А Бадзар и Накамура сидели наверху среди камней и спокойно наблюдали за всей этой возней.

— Я предвидел такое, — сказал Накамура. — Хорошо, что вовремя уползли из твоей тайной пещеры. Какая тайна может быть от работников? Слуги всегда знают тайны своих господ и только тихо над ними посмеиваются.

— Ничего, вода у нас есть, сушеная баранина тоже. Я знаю тропку отсюда на перевал. К вечеру выберемся — и то ладно. А там коней поймаем: знаю табун моего дружка Болода.