Его мысли снова вернулись к девушке. Точнее, он думал о ней с тех пор, как покинул сегодня утром. И все это время его преследовал ее остропряный, пьянящий и возбуждающий аромат. Он будоражил чувства, сознательно похороненные много лет назад.

Аллард был уверен, что уже не способен что-то испытывать. Ведь с каждой новой инъекцией стабилизатора, назначавшейся каждые полгода, он все больше утрачивал эту способность. Как и другие амоны. Только логика, только разум, только холодный рассудок.

И вот теперь его внутренний мир был потрясен до самого основания одной рыжей бестией.

Шевельнув пальцами, адмирал включил экто-экран. Темная поверхность озарилась голубоватым светом, открывая фронтальный обзор на комнату девушки.

Он ожидал увидеть свою ливарри переодетой в тарианское платье, ведь у нее было достаточно времени, чтобы сменить свое нелепое одеяние из грубых искусственных нитей на белоснежный хатсан.

Но Инга осталась лежать на полу, где он ее и оставил, только скрутилась калачиком. На столе стояли три подноса с остывшими тарелками: завтрак, обед и ужин. Она даже не притронулась к ним.

Протест землянки был очевиден. Она решила заморить себя голодом.

Аллард сжал зубы, осаждая вспыхнувший гнев.

Датчик, вышитый ей под кожу запястья, транслировал данные на экто-экран. Учащенное сердцебиение, слабый, нитевидный пульс, поверхностное дыхание, спазмы в желудке.

В его мире ни одна женщина не стала бы так над собой издеваться, тем более в угоду каким-то непонятным принципам. Но эта землянка отличалась от тарианок, с которыми он имел дело. Те были нежными, кроткими и покладистыми, как и положено женщинам. А в этой жил дух непокорства, и утреннее наказание лишь подстегнуло его.

Медленно выдохнув, адмирал освободился от лишних эмоций и перешел на молекулярное зрение.

Видят боги, ему не хотелось этого делать, но она сама напросилась! Он не врал, когда говорил, что ливарри очень ценна, но у него есть достаточно способов наказать ее, не прибегая к насилию.

Пленница вздрогнула, когда вся ее одежда внезапно распалась на атомы. От резкой прохлады кожа девушки покрылась мурашками, а в глазах на секунду мелькнуло недоумение. Неловко поднявшись на ноги, она огляделась. Потом, сообразив, что случилось, бросилась к шкафу и распахнула его.

Полки оказались пустыми, Аллард позаботился и об этом.

Девушка заметалась по комнате, ища, чем бы прикрыться, но кроме постельного белья и одежды, которую принесли тарианцы, в ее распоряжении не осталось ни одной тряпки.

– Зачем ты это делаешь?! – закричала она, швыряя подушку в стену. – Ты что, один из тех извращенцев, которым нравится издеваться над слабыми женщинами? Ловишь кайф, унижая меня?! Ах, да! – девушка горько скривилась. – Я же клон! Игрушка! Твоя личная собственность. Но знаешь, и у игрушек есть чувства!

Вслед за подушкой полетели предметы потяжелее. Она швыряла все, что попадалось под руку. Грохот падающих предметов почти заглушил ее гневный крик.

Но Аллард его услышал:

– Ненавижу тебя! Ненавижу! Лучше мне умереть, чем так жить!

Из динамика раздалось приглушенное рыдание.

Адмирал застыл у экто-экрана, сжимая руками край металлической консоли. В его ушах стояли страшные слова, брошенные женщиной, которую само Мироздание выбрало для него. Они продолжали звучать в его голове и отдаваться тупой болью в груди, даже когда она замолчала и упала плашмя на кровать. Он понимал, что она крикнула это в сердцах, но в то же время в ее голосе было столько искренности и надрыва, что сомневаться не приходилось.

Она действительно его ненавидит. Ненавидит страстно, отчаянно, даже не пытаясь эту ненависть скрыть.

А он не мог понять – почему.

Чисто логически Аллард понимал, что у этой девушки было прошлое, был ребенок, а он ее лишил всего этого. Но для него ее прошлое не имело никакой ценности, и он не понимал, почему она так отчаянно цепляется за воспоминания, вместо того, чтобы радоваться новой жизни.

Он знал, что ее так называемый муж – жалкий неудачник, бросивший свою женщину на произвол судьбы. А такие индивидуумы в его мире не имели права даже размножаться.

Знал, что ей приходилось себя продавать, чтобы выжить. Он был уверен, что она все это с радостью забудет, как страшный сон. Разве сын не должен напоминать ей о предательстве мужа? Так почему же она не хочет забыть о нем?

В его мире женщины не работали в принципе, даже у низших каст. Если тарианец не мог прокормить жену и детей – его лишали родового имени и отправляли на рудники или еще куда-нибудь, заставляя в принудительном порядке обеспечивать свою семью. А этой хрупкой девушке приходилось продавать свои чувства, свои эмоции – все то, что для его касты было недоступным сокровищем.

Он хотел дать ей новую жизнь, новых детей. Но она упорно цеплялась за прошлое, не давая будущему ни шанса.

Консоль под руками амона согнулась. Ногти со скрежетом прочертили глубокие борозды на металле. Воздух вокруг тарианца потемнел и сгустился. Воздушные потоки, точно живые, начали медленно закручиваться в спирали. Они были похожи на темные щупальца, и этих щупалец становилось все больше с каждой секундой.

– Внимание! – зазвучал под потолком предупреждающий голос бортового ксанара, чьи нейронные микроцепи соединялись с «Аламаутом» – искусственным интеллектом корабля. – Зафиксирована опасная концентрация негативной энергии!

Аллард прикрыл глаза, возвращая себе контроль над эмоциями. Отключился от всех воздействий извне. Только он, его сущность и амуэ, несущая по нервам разъедающий яд, называемый чувства.

Впервые в жизни ему пришлось приложить усилия, чтобы справиться с ними.

Шумно выдохнув, адмирал огляделся. Только теперь он понял, что едва не разнес помещение на атомы, а вместе с ним и большую часть корабля.

Что с ним сделала эта девчонка? Почему он так отреагировал на ее слова? Разве ему не все равно, что она думает или что говорит? Ему не нужны ее чувства. Достаточно тела.

А вот ее воспитанием придется заняться всерьез. Ливарри должна знать свое место. На сей счет тарианские законы были очень строги: по правую руку амона – жена-амани, символ чистоты крови и величия рода, по левую – ливарри, вынашивающая его детей. Тихая и неприметная ливарри, умеющая подчиняться беспрекословно. В противном случае, Дом ее просто не примет.

Протянув руку, Аллард выключил экто-экран. Хватит. Лертис сказал, что землянка полностью адаптирована. Значит, он больше не будет ждать, пока она свыкнется с новыми обстоятельствами. В конце концов, ей придется смириться с ними. И с ним.

Пара слов, переданных по ксанару холодным, приказным тоном – и в дверях лаборатории вытянулся адъютант Таррис.

Аллард бросил в его сторону непроницаемый взгляд.

– Подготовь в моей каюте место для ливарри. С этого дня она будет жить там.

Сухие, отрывистые слова заставили адъютанта смутиться.

– Но… амон адмирал, это же против правил…

– Правила здесь устанавливаю я, – отрезал Аллард. – Выполняй.

– Слушаюсь.

Молодой тарианец спешно покинул лабораторию. Он был теркхаем, классическим примером связи чистокровного амона с наложницей низшей касты: красивый, но бесплодный и бесполезный, как тот бумажный цветок, который все еще стоял перед глазами Алларда. Таких теркхаев на «Аламауте» было достаточно: принц Онезис размножался со вкусом и фантазией, зная, что ни один из его потомков не будет обладать ни его силой, ни его долголетием. Он переживет всех своих сыновей, но из них выйдут отличные телохранители для его священной особы.

А вот дочери… Дочери от низших каст не рождались вообще. Здесь нужна была только ливарри, которую принц пока что не встретил.

Зато ее встретил он – адмирал Сорн Дайлер.

Экран личного ксанара вспыхнул входящим звонком.

– Дайлер, это правда – то, что я слышал? – на экране возникло лицо принца Онезиса, полускрытое капюшоном традиционного лилового сартра. Бледная кожа с голубоватыми росчерками амуэ, идеально правильные черты лица и холодные глаза, похожие на два осколка хрусталя, выдавали в нем чистокровного амона. А легкое свечение, окружавшее принца, говорило о неимоверной внутренней силе. – Ты собираешься взять свою ливарри до ее официального введения в Дом?