Вокруг неспокойно. Мы слышим спешное движение пехоты, проходящей мимо землянки к исходному рубежу, негромкие требовательные голоса командиров. Передний край оживляется присутствием большого числа солдат. Они заполняют траншеи впереди и по флангам, будут в них ожидать начало...

Приподнимается край плащ-палатки, заглядывает пехотинец в белом маскировочном халате:

- Разрешите погреться?

- Заходите, погрейтесь. У нас не Ташкент, но все же...

Он рукавицей обметает валенки, заносит в землянку свежесть мороза.

- Старший лейтенант Васильев, парторг роты, - представляется пехотинец. - Температура сегодня выдалась знатная, совсем продрог. А до утра еще ждать...

Мы с Романовым раздвигаемся, предлагаем ему место на нарах. Васильев укладывается с нами.

- Говоря по правде, мне там сейчас делать нечего, - сообщает парторг. - Беседы проведены, люди накормлены, теперь дело за командирами. Утром подключусь и я.

- Отдыхайте. Если заснете - разбудим. Побудку устроим часа на два раньше вашего дела.

- Да, такую побудку не прозеваешь... Вот думаю, - продолжал гость, почему наши союзники не открывают второй фронт? Отсиживаются, паразиты, по домам, подсчитывают дивиденды, ждут, когда мы осилим Гитлера, а тогда и придут на готовенькое - "мы тоже пахали". Не по-честному получается.

- О честности судить рано. Может, какие другие соображения есть.

- Соображения у них есть, это точно. Хотят, чтобы Гитлер потрепал нас покрепче, обескровил Красную Армию. Да не получится этого. Сравни, что было вначале, что сейчас. Так можно и без второго фронта справиться. Хотя туговато приходится пока.

- Помогают нам свиной тушенкой.

- Тушенка у них знатная, это верно. А вот танки никудышные. Зачем посылают такие танки - чтобы людей наших гробить? Советские танки Т-34 получше английских, да и немецких тоже.

- Немецкие танки хорошо горят, - сказал я.

- Вот видишь, а они покрепче танков наших союзников.

- Давай отдыхать, старшой.

- Давай. Сил надо набраться...

Но заснуть было трудно. Несмотря на усталость, волнение не давало заснуть. Мы просто дремали.

Правильно говорит парторг. С его замечаниями о втором фронте нельзя не согласиться. Будь он, этот второй фронт, нам не пришлось бы встречать столь упорное сопротивление.

А как там чувствуют себя огневики?

Я поднимаюсь, подхожу к телефону и говорю с Сергеевым...

Потом приносят завтрак. Есть не хочется, рано еще. Но солдаты молча едят, следующий раз поесть придется не раньше вечера. Я тоже подкрепляюсь. Парторг спит, его мы не будим. Становится тепло, я снимаю полушубок, остаюсь в ватнике. Ложимся по своим местам. Посыльные уходят.

Я посматриваю на часы. Напряжение нарастает.

С НП командира дивизиона поступает команда:

- Приготовиться!

Я передаю ее на огневую позицию.

Следующая приходит через минуту:

- Огонь!

Было восемь часов утра.

С началом нашей артподготовки немцы ответили своей. Они открыли встречную - так называемую контрподготовку. Их артиллерия била по нашему переднему краю, району наблюдательных пунктов, ближайшей глубине. Рвалась связь. Наблюдатели прятали головы в окопы. Да и что увидишь в таком ералаше за сплошной завесой поднятой в воздух земли и снежной пыли? Но огонь нашей артиллерии был плотнее.

Шел первый огневой налет. Взглянув на часы, я подумал:

- Через пять минут будем менять установки...

* * *

Первое неосознанное ощущение - нечем дышать. Левой свободной рукой провожу по лицу, сгребаю землю, делаю вдох. Открываю глаза - сумрачно и тишина. Где я? Над ногами, впереплет распластавшиеся широкой буквой "X", лежат бревна. Подняться нельзя - я чем-то зажат. Болит правая рука, стоящая торчком на локте, на ней груз. Это обвалился блиндаж, догадываюсь я. Но почему я заснул? Проспал артподготовку? В треугольнике проема между бревен вижу знакомого солдата из пятой батареи. В его фигуре нескрываемая тревога. Через него я понимаю: наш блиндаж разрушен, мы в беде.

- Надежкин, тащи меня за ноги! - кричу солдату.

Надежкин убегает - или не слышал, или испугался. Но вскоре он возвращается уже не один.

- Там кто-то живой.

- Да тащите же, распротуды вашу мать! - Мне больно, и хочется вырваться из этого плена, из этой ямы. Меня выволакивают за ноги в узкое пространство между бревнами и землей.

- Вытаскивайте остальных. Там Загайнов, два офицера, два телефониста.

Они долго шарят, потом тем же путем вытаскивают Загайнова, уносят к себе в землянку. Он без сознания.

Но почему тишина, почему не стреляют?

- Там пехотинец, лейтенант Романов и телефонисты Агапов и Марчук, снова говорю я, когда разведчики возвращаются. - Посмотрите, кто из них жив.

В разрушенную землянку залезает сперва один, потом второй.

- Никого, - говорят они. - Все насмерть.

Они показывают на воронку от 155-миллиметрового снаряда, угодившего в левый дальний угол, разметавшего землю и верхний накат. Осколки прошили блиндаж, перебили почти всех. Старшего лейтенанта Васильева взрывной волной забросило на меня. Он два часа лежал на кисти моей вертикально стоящей руки. Рука локтем упиралась в нары.

Смотрю на свою стеганку, залитую кровью от подбородка до полы. Это кровь Васильева, парторга роты. У меня саднит только голову сзади. И болит правая рука.

Командир пятой батареи старший лейтенант Федяев разрывает индивидуальный пакет, накладывает повязку на мою голову. "Я жив!" проносится в сознании, и начинается нервный озноб. Еще бы немного, и... Я радуюсь, что этого не случилось, мне хочется кричать и смеяться от радости, но я плачу:

- Ты понимаешь? Еще бы немножко, и...

Федяев протягивает мне полную кружку водки:

- Ты прав. Прими-ка это.

Стуча зубами, я выпиваю ее всю.

- Загайнов жив, он очнулся. Не нашли даже царапин, - говорит Федяев. Похоже - контузило.

- Что же другие-то?

- Их зароют в вашей землянке.

"Я жив!" - ликует во мне эгоист, но я прохожу к своей землянке и останавливаюсь. Осколки, предназначавшиеся мне, заслонил собой Васильев. Случай привел его к нам, и тот же случай уложил его рядом, чтобы одного из нас уберечь от неминуемой гибели.

Солдаты из пятой батареи подрывают лопатами под концами бревен, бревна оседают, закрывают тех, оставшихся, как крышкой. Потом набрасывается земля. Я тоже бросаю горсть. Стою молча. Там гвардии рядовые Агапов и Марчук. Офицеры гвардии - лейтенант Романов и старший лейтенант Васильев. Свежая братская могила...

- Пойдем, - говорит Федяев, - санчасть недалеко.

- Дойду сам. Пусть кто-нибудь проводит Загайнова.

- До свидания. Выздоравливай и возвращайся. Мы меняем НП.

В санчасти - детальный осмотр. Меня усаживают на табуретку посреди комнаты. Майор Обской озабоченно смотрит на окровавленную одежду, просит скинуть ее, делает знак. Медицинская сестра Таня, в белом халате, несет солдатскую кружку, протягивает мне.

- Я уже, - отрицательно мотаю головой.

- Пей. Это надо, - почти приказывает майор.

- Везет же мне сегодня, - легкомысленно размышляю я и медленно осушаю кружку.

Как хорошо здесь у них: уютно и спокойно. Почти в одинаковых мы условиях, а у них - лучше. Какой-то свет горит в углу, не провод горит, а настоящий свет - от батареи. Давно не видел электрического света.

Доктор Обской - теперь для меня он не майор, а доктор - разматывает бинт на голове. Пусть трудится, равнодушно думаю я. Голова болит не очень, и почему-то не пьянею.

- Касательное ранение в затылочную часть, - фиксирует доктор. Контузия?

Он что-то шепчет. Я вижу двигающиеся губы, понимаю - говорит тихо, но какой артиллерист может слышать такой шепот? Я не слышу. Он выставляет перед моими глазами палец и водит им из стороны в сторону. Я послушно следую глазами. Палец я вижу хорошо и способен видеть кое-что менее заметное, чем палец. Но если надо - готов следовать глазами за пальцем.