Семьдесят девятый день путешествия. Туле. Отношение длины гномона к его тени доказывает, что Туле лежит рядом с кругом*, за которым солнце никогда не заходит. Между Туле и Массалией то же расстояние, что между Массалией и кругом, где солнце в полдень освещает дно самого глубокого колодца, как в Египетских Фивах.
Я поражен, что соседствуют лед и горячая вода. Создается впечатление, что противоположности близки друг другу везде в нашем мире. Разве они в самом деле не являются разными ликами одной и той же природы? Человек считает, что противоположности существуют. А как считают боги? Тепло и холод, ночь и день, антагонистичны они друг другу или это два аспекта одного и того же явления, две крайности диады? Сколько трудных вопросов, и никому не удается найти ответ! Быть может, потому, что на них и не надо отвечать?
Через три дня, когда люди отдохнут и мы, если удастся, пополним запасы воды и провизии, отправимся к Трону Солнца. Знак нам подаст Левк.
* Параллелью.
Восьмидесятый день путешествия. Как только солнце появилось на небе после кратковременного исчезновения, длившегося не более одного поворота песочных часов, мы вышли из залива, где стояли под защитой скал.
Погода прекрасная. Холодно, как в Массалии зимой. Солнце совсем не греет.
Мы идем вдоль берега Туле, глядящего на закат. Все сорок восемь весел в работе, и я слышу, как хлопают в ладоши келевсты. Гребцы четырех передних скамей подпевают в ритм гребле. Затем песню подхватывают в середине корабля, а затем на корме. И наконец, по обычаю, в хор вступают те, кто еще не пел. Песню сопровождает рокот тамбуринов. После двух часов плавания дам людям отдых. Гребцам раздают чаши с вином и поджаренный хлеб - на ритме гребли это не сказывается. У каждого словно отросло по третьей руке!
Ветер дует с заката и немного с полудня. Наполненные паруса округлы, как груди Афродиты. "Артемиду" можно сравнить с идущей рысью лошадью. Если ветер усилится, уберу весла, но скалмы закрывать не стану.
Полдень. Перед нами будто натянули серую ткань. Солнце похоже на белый диск. Ветер стих. Снова идем на веслах. Гребцы хорошо отдохнули, но Левк приказал идти малым ходом. Он озабочен и посылает Венитафа на нос, повторяя: "Ис! Ис!" Однако еще не очень холодно.
Вечер. То, что наступил вечер, я знаю по песочным часам. Мы видим только вершины гор Туле, а Ложе Солнца угадывается по красноватому отблеску в полуночной стороне.
Я сумел рассчитать разницу в высоте стояния солнца в полдень и вечером. У меня получились числа, близкие к числам наклона оси Мира. Хотя на душе тоскливо, сердце бьется радостно. И снова я вижу, что противоположности близки друг другу: тоска и радость одновременно переполняют меня.
Восемьдесят первый день путешествия. Так называемая ночь прошла. Ветра не было, и я разделил гребцов на три вахты. Одна треть работала, остальные отдыхали. Так они менялись всю ночь. Заснуть удалось немногим. Непрерывный день беспокоит и раздражает людей. Они чаще просят есть и пить.
Когда я проснулся, в каюте появились Левк и Венитаф. Левк сказал, что мы удаляемся от Туле. Нас окружает неизвестность - Мюир Кроним.
Я вскарабкался на самый верх мачты, встал на рей, крепко ухватился за снасти и, как юнга, уставился в безбрежный Океан. Справа позади над белым туманом торчали черные горы Туле. А перед носом "Артемиды" маячили легкие тени, похожие на складки покрывала Ино.
И над белизной, словно безжалостный глаз Аполлона, сияло холодное, почти голубое солнце.
Я приказал идти средним ходом. Левк стоит на носу и всматривается в воду. Венитаф под акростолием указывает курс кормчим. Все звуки - шорох скользящих в скалмах весел, перебранка гребцов, которые, толкаясь, занимают свои места на скамьях, - приглушены ватным туманом. Киан спрашивает, не хочет ли кто вина, келевсты отдают приказы и ведут перекличку, кто-то бранит запоздавшего товарища. Потом начинает звучать тамбурин. Вначале шелест, затем дробь и первый удар - все ли готовы? - ритмическая дробь, объявляющая о начале гребли, второй удар и, наконец, волнующий сердце нерасторопный мощный рокот. Мне никогда не надоедает плеск, когда весла разом ударяются о поверхность воды. Я сидел на верхушке мачты, пока насмешливый голос Венитафа не спросил, не собираюсь ли я там свить себе гнездо. Я нехотя спустился на палубу и словно окунулся в атмосферу тоскливого ожидания.
Полдень по песочным часам. "Артемида" ползет в густом тумане. Малый ход. Ветра нет. Я велел спустить рей и уложить носовую мачту на палубу, чтобы не повредить ее в случае столкновения с чем-нибудь [74]. Венитаф и Левк стоят на носу, от ледяного тумана слезятся глаза.
Келевсты приказали гребцам петь, чтобы те не теряли бодрости духа. Их голоса доносятся словно из преисподней. Я сменил Венитафа. Мы идем неизменным курсом, ориентируясь по более светлому куску неба, где, похоже, находится солнце.
Шестой час после полудня по песочным часам. Венитаф, снова сменивший меня на носу, кричит: "Впереди светлей!" И добавляет: "Налегай на весла!" Как только Левк по звуку тамбуринов понимает, что гребцы увеличили ритм, он хватает его за плечо и показывает: "Нет!" Я приказываю перейти на малый ход и бегу на нос.
- Ис! - изрек сканнский лоцман.
Восьмой час после полудня по песочным часам. (Невозможно рассчитать часы смены вахт.) "Артемида" пробирается среди непонятного вещества, которое я назвал "морским легким". Это не твердый лед, и не воздух, и не вода. Оно напоминает медуз Внутреннего моря. Нос с легкостью раздвигает это мягкое вещество. Левк весьма обеспокоен, его обычно невозмутимое лицо подергивается. Он повторяет: "Ис! Ис!", показывает на след корабля и делает знаки, что пора возвращаться.
... Он рассказал о Туле и об областях, где нет более ни земли, ни моря, ни воздуха, а лишь какое-то вещество, представляющее собою смесь всего этого и похожее на "морское легкое"; там, говорит Пифей, земля, море и все остальное колышутся в воздухе, и это вещество является как бы связью всех элементов: по нему невозможно ни пройти, ни проплыть на корабле. Что касается этого "морского легкого", то Пифей утверждает, будто видел его самолично, все же остальное он передает по слухам.
Страбон
"Морское легкое" словно дышит под ужасающе медленным движением Океана. Весла тяжелеют, опускаясь в воду, не похожую ни на снег, ни на лед.
Середина того, что в Массалии было бы ночью. Мы двинулись обратно.
Мое тело до сих пор ощущает силу удара, потрясшего "Артемиду".
Когда солнце появилось во всем своем блеске, я велел воздать благодарственную молитву Фебу-Аполлону и Артемиде за то, что они позволили нам полюбоваться ярким светилом в разгар ночи, которая в настоящий момент царит в Массалии. Казалось, нос корабля вонзился в облако, упавшее прямо с синего неба на становившееся все более плотным "морское легкое". Я не отсчитал и двадцати ударов тамбурина, когда страшной силы удар сбил нас с ног. Быстро вскочив, я побежал на нос, где стояли бледные как смерть Левк и Венитаф, оцепеневшие, у ног бронзового изваяния Артемиды.
Таран вонзился в громаду голубого льда, и Артемида опустила правую руку, державшую стрелу за оперение, так что ее наконечник указывал теперь на застывшее море [75].
- Пора останавливаться! - воскликнул я. - Этого требует Богиня.
И бросился на колени, умоляя Брата и Сестру отпустить нас в Массалию.
- Назад! Поворачивай назад! - приказал я Ксанфу, подошедшему узнать, что случилось.
Корабль освободился ото льда и вышел на чистую воду. Я развернул его носом на полдень. Через разрывы тумана, насколько охватывал глаз, виднелись тянувшиеся во все стороны сплошные льды.
- Мюир Кроним! - воскликнул Левк.
- Замерзшее море! - перевел Венитаф.
- Богиня повелела возвращаться, она запретила приоткрывать завесу над тайной Брата.
И тогда Левк произнес неожиданные слова, тут же переведенные Венитафом:
- Богиню нельзя изображать в виде девы с луком. Почему ты считаешь, что богиня выглядит юной девой? Боги населяют море, небо, лед, но откуда вы знаете, что у них человеческие лица?
