— Ты так преуспеваешь в химии, — протянул Паркер. — Не думал еще о будущей профессии?

Гарри покачал головой.

— Может быть, в ученые подамся. А может, свою компанию открою. У моего отца была компания. Хочу продолжить его дело — для меня это было бы огромной честью.

— Но что случилось? Ты говоришь в прошедшем времени, — Питер нахмурил брови.

— Прости, — Гарри вновь покачал головой, и Паркер мог поклясться, что видел на его лице слабую, едва заметную улыбку. — Я не могу говорить об этом каждому встречному.

— Я понимаю.

И они снова продолжили идти в тишине. Они проходили уже третий квартал, и из кафе рядом доносилась спокойная музыка годов так шестидесятых прошлого века. Питер и не заметил, как начал качать головой в такт и даже подпевать. Эта песня казалась ему такой милой, что захотелось сразу оказаться в своей однокомнатной квартире в Нью-Йорке и, держа в руках бокал виски, танцевать под нее у окна во всю стену, наблюдая за вечерним городом. Он, разумеется, распознал, что это была за песня. Морис Уильямс «Останься» — песня, с которой он проводил свои спокойные вечера — если такие удавались. Гарри все еще медленно шагал по площади, а Питер остановился и, стоя рядом с открытым кафе, кружился на месте, щелкая пальцами в ритм. Озборн, заметив, что его сопровождающий остался на месте, обернулся. Попивая горячий кофе, он смотрел на него.

И улыбался.

— Может, мы пойдем уже? — крикнул он.

— Ты ни за что не заставишь меня сдвинуться с места, Гарри! — в ответ невозмутимо произнес Питер. — Это моя любимая песня.

— Эндрю, я снова улыбаюсь. Видишь? — он указал пальцами на свои губы. — Если ты снова заставишь меня это сделать, я тебя возненавижу.

— Ненавидь сколько хочешь, это моя любимая песня.

Какая-то девушка, сидящая за столом со своей подругой, уже снимала танцующего Питера на телефон.

— Боже мой, Эндрю, тебя же записывают!

— Завидуешь? Если хочешь, то подойди сюда. Потанцуем вместе.

Питер отставил свой стаканчик на забор и потянулся к Гарри. Тот упирался и повторял слово «нет», но Паркер уже насильно тащил его за собой, и вскоре они оказались на площади.

У кафе зажглись огоньки на гирлянде, висевший над окнами. Смеркалось, вечерело, темнело, и только желтые огоньки да милая песня создавали всю атмосферу этому вечеру. Питер схватил Гарри за руки и заставил танцевать вместе с собой. Гарри краснел от стыда и закрывал глаза.

— Даже не думай этого делать, — он пытался вырваться, но было тщетно. Питер чувствовал, что тот и не хочет уходить. Поэтому он закрутил его, и тот развернулся под его рукой. Кто-то из посетителей кафе присвистнули включил фонарик на телефоне. Девушка захлопала в ладоши. Питер уже отплясывал вовсю, как будто знал, какие движения нужно делать. Даже если он и придумывал их сам, они идеально подходили под эту музыку, и вместе с Гарри они смотрелись гармонично. Поначалу Озборн двигался так неуверенно, неуклюже, наступал Паркеру на ноги, но после уже вошел в ритм и прекрасно справлялся с танцем. С его лица не сходила удивленная улыбка. Он как будто первый раз чем-то наслаждался, даже не верил в происходящее. «Как?! Это случается со мной?!» — говорили за него его же глаза, в которых легко можно было уловить радостный огонек.

— Не бойся, Гарри. Никто нас за это не укусит, — Питер улыбнулся, а затем вновь закрутил Гарри. Их движения подходили друг другу, сочетались, гармонировали. Они отталкивались друг от друга и вновь сближались, Гарри уже чувствовал свой темп и становился более раскрепощенным, хотя некая скованность все еще присутствовала в его движениях.

Песня уже подходила к концу. Питер тихо-тихо подпевал, так, что было слышно лишь Гарри. Останься… Немного подольше. Пожалуйста, скажи, что собираешься остаться… Озборну становилось все больше неловко, он хотел вырваться из этих крепких рук и убежать подальше, чтобы навсегда забыть это мгновение…

Но он хотел в нем раствориться и никуда, никуда и никогда отсюда не уходить. Он был с Питером — а большего ему сейчас было и не нужно.

Ну же, пожалуйста, приди и останься…

Музыка закончилась. Они остановились, глядя друг другу в глаза и переводя дыхание. Вокруг них все еще сновали тысячи людей, но они не замечали никого вокруг — они просто были вместе. Вдвоем. Откуда-то слышались слабые аплодисменты, однако какой-то мужчина, проходивший мимо, осыпал юношей оскорблениями и назвал их гомосеками. Паркер посмеялся. Да, пожалуй, такими они сейчас и выглядели. После этого он нехотя, но все же отстранился от Гарри и поправил свой пиджак. Затем поклонился хлопавшим девушкам, взял свой кофе и, приподняв бровь, произнес: «Ну что, пройдем дальше?» Озборн сглотнул слюну и кивнул. Определенно, этот вечер надолго ему запомнится.

***

Они провели в неловком молчании половину своей прогулки. Прошли пару миль, обсуждая всякие пустяки, и повернули обратно. Питер рассказал, как в первый раз услышал эту песню, когда родители смотрели старый фильм, и с тех пор она стала его самой любимой. Он прошел с ней сквозь всю свою жизнь, и сейчас, когда он услышал ее, то будто перенесся во времена своего детства. И внезапно ему стало так спокойно на душе. Все, что камнем висело на его плечах, внезапно обрушилось, и он освободился. Однако ненадолго. Долг чести все равно присутствовал в нем, и, как бы он ни хотел отвлечься, не получалось. Поэтому он решил продолжить прогулку как ни в чем не бывало. По крайней мере, сейчас он делает все, что в его силах — гуляет с Гарри, а пристальнее следить за ним способа не было. Возможно, он сумеет произвести на него хорошее впечатление.

— Так, получается, у тебя никогда не было друзей? — нахмурил брови Питер, когда они проходили по одной из самых бесшумных улиц города.

— Был один, — Гарри пожал плечами, — но в далеком, далеком детстве. Даже не помню, кто он. Однако после него у меня совершенно не было друзей. В начальной школе меня обходили стороной, в средней надо мной насмехались из-за моих выдающихся… — он вздохнул, - … способностей. А в старшей я сам не захотел ни с кем общаться. Как, в общем, и в университете. И во втором университете. Вот такой вот я непростой, — он хмыкнул.

— Но со мной ты общаешься.

— Да черт меня дернул с тобой общаться, — Озборн посмотрел на Питера, и на его губах повисла улыбка. Паркеру она показалась самой прекрасной — потому что она выплыла на несчастном, измученном лице. Она как будто освещала всю эту темную улицу — мрак расходился, уступая место этому чистому, невинному свету.

— Ты улыбаешься, — по-доброму засмеялся Питер и склонил голову набок.

— Я сказал, что возненавижу тебя за это. Я сбился со счета, сколько раз уже улыбался. Но, признаюсь, это первые разы за столькие годы.

— Неужели тебя можно развеселить такими пустяками?

— Мы все люди, Эндрю. И мы все любим пустяки.

========== Часть 17 ==========

ЭмДжей сжала в руках бокал настолько сильно, что разбила его, и осколки посыпались на пол, смешиваясь с остатками белого вина. Она зажмурила глаза, тяжело вдыхая, и издала протяжный стон, в котором одновременно смешались боль, отчаяние и раздражение. В стекле она видела свое невысокое отражение — рыжие волосы падали на ее лицо, прикрывая покрасневшие глаза. Она стояла напротив большого окна, и город расплывался под ней, уходил вниз на несколько метров. Ночь покрывала улицы. Она положила ладонь на стекло и припала к нему лбом. Страшно не было. Теперь уже ничто не могло вызвать страх — даже высота в тридцать пять этажей.

— Уходи, — прошептала она.

— Мисс, позвольте…

Не отрываясь от стекла, она проревела:

— Я сказала уходи!

Дверь за ней захлопнулась. Она медленно скатилась на пол, ведя рукой по стеклу. Запотевшие следы оставались на чистой поверхности. Лампа в люстре мигала, и ЭмДжей то оставалась в полной темноте, то вновь возвращалась ко свету.

Она рыдала. Тихие всхлипы слышались в номере, где раньше жили двое. «Как! Как он мог пойти туда один, без нормальной подстраховки! Дурак, дурак, дурак!» Она была зла, настолько зла, что могла одним ударом разбить стекло своего окна и скинуть туда того человека, что посмел спустить курок на Джека.