Я и сам уже плохо соображал. Перебросил часть вытянутой сетки через соседнюю балку так, что образовалась петля, а затем, ухватился за эту петлю, и уже ни о чем не думая, спрыгнул вниз. В первый момент дух захватило и, если бы не окутывающая всё кругом чернота дыма, наверное, умер бы от страха, но в итоге просто повис, болтаясь в изнеможении и серости. Из меня получился отличный противовес, и Дятла быстро подняло наверх. Он неуверенно вскарабкался на стрелу, но выпрямляться не стал. Полез сразу внутрь, между перекрестием балок. Заполз и забился, как щенок.

— Отвяжи от себя сетку, — прохрипел я. — А то я могу тебя обратно сдернуть.

Послушался. Кое-как отвязал.

Я поднапрягся и вновь оказался на стреле, на этот раз уже рядом с ним.

— Ну, вот видишь, — с трудом переводя дыхание, попытался приободрить его я. — Может, даже зря звонили домой и прощались.

— Я не прощался, — всхлипнул Дятел.

— Но ты сказал бабушке передать всем, что ты их любишь и всё такое.

— Я всегда так говорю, просто, чтобы знали, как я к ним отношусь.

Взгляд упал на соседнюю стрелу. Кто-то уже помогал Зое, очень настойчиво и торопливо ведя за собой, но этот человек был один. Почему всего один? Неужели Яров так и остался на крыше? Первый этаж с той стороны тоже был охвачен пламенем, гораздо более сильным, нежели на крыше. Так что нам, можно сказать, очень повезло.

Пригляделся хорошенько, и вдруг разобрал, что это Лёха. Изо всех сил заставляет Зою идти. Страшное, очень тревожное зрелище. Будто что-то случилось. Будто случилось нечто плохое. Я даже предположить боялся.

Мы же с Дятлом влезли. Даже мы влезли!

Со страшным грохотом кусок крыши, где раньше был чердачный домик, провалился. Безумное, немыслимое зрелище, как разверзшийся жерлов вулкана. Огонь в нем переливался всевозможными цветами и ревел.

— Мамочки, — прошептал Дятел.

Серое облако раскрасилось тысячей оранжевых искр.

— Никита, что делать? — в красно-желто-черном свете его глаза блестели.

— Вылезать, — оставаясь на месте, мы могли задохнуться в любую минуту. — Всё, шевели конечностями.

Обхватил руками боковые стойки, я поднырнул под проходящей по центру верхней балкой, выпрямил дрожащие коленки и, перевернувшись лицом к стреле, навалился на неё телом.

— Видел? Это не сложно, — с выдохом облегчения прокричал я и сделал несколько шагов в сторону кабины, но Дятел не шелохнулся. — Прекрати! Я бабушке обещал, что с тобой всё нормально будет. Пожалуйста, пойдем.

Голос у меня был странный, не слушался и ломался, как в двенадцать.

Но он не отзывался, сидел, свесив голову, смотрел вниз и качал ногами.

Пришлось вернуться.

— Послушай, твой папа был героем, помнишь? Он ничего не боялся. Ты же его сын, слышишь? В тебе же должна быть хоть капелька его генов?

— У меня мамины гены.

— Ничего не мамины! В драку бросился, пистолета не испугался, из дома ушел! Ты ещё какой смелый. Ну-ка быстро вставай!

Я осторожно перевязал один конец сетки к себе, а второй к его поясу, и помог подняться на ноги.

— Не нужно, — запротестовал он. — А вдруг у меня от страха приступ случится, и мы вместе упадем?

— А какой смысл мне оставаться, если ты упадешь? Я всё равно никому, кроме тебя, не нужен.

Сделал два шага. Он повторил. Мы стали медленно передвигаться.

— Знаешь, когда ты есть, то и во мне есть какой-то смысл.

Он тяжело дышал и недоверчиво смотрел, будто в любой момент мог опять забиться внутрь конструкции.

— Если тебя не станет, то и меня тоже. Понимаешь?

— Нет.

Прошли ещё несколько шагов.

— Знаешь, что только через других можно узнать себя?

— Как это?

— Вот представь, родился ты на необитаемом острове. И предположим как-то выжил. И даже живешь себе припеваючи один одинешенек. Но как ты узнаешь, кто ты? Как поймешь, что ты — это ты? Как определишь, хороший ты или плохой, глупый или умный, человек ты вообще или может и не человек вовсе? У тебя не будет ни точки опоры, ни системы отсчёта, ни самосознания.

Мы продвинулись ещё дальше, стрела шаталась уже не так сильно. Когда я замолчал, Дятел попытался посмотреть вниз.

— Не смотри, — крикнул я, потому что под нами сквозь сизую дымку начала проступать далекая и головокружительная земля, и принялся плести всё подряд, что приходило в голову, о чем я часто думал сам, так пока окончательно ничего и не решив.

— Людям очень нужны другие люди. Они даже сами не понимают, как нужны друг другу. Злятся друг на друга, обижаются, считают, что они особенные и неповторимые. Иногда даже мечтают о том, чтобы все исчезли, но именно другие делают тебя. Любой человек одинок сам по себе, но и одиночество возможно только при условии существования других людей. Всё это наполняет жизнь смыслом.

На какой-то миг в его глазах промелькнул живой интерес:

— Ты хочешь сказать, что существование каждой личной вселенной невозможно без единого взаимодействия с другими вселенными?

Я случайно опустил глаза на скопище игрушечных машинок и суетящихся человечков, и чуть не поседел. Ладони вмиг вспотели и опасно заскользили по металлу.

— Короче, Вань, ты понял, да? Ты понял, что я очень рад, что переехал к вам? И хоть ты меня часто злишь, я бы не хотел от тебя никуда уезжать.

На тёмном уже декабрьском небе были вновь различимы холодные, безразлично взирающие на нашу глупую, суетящуюся борьбу за такую бессмысленно короткую, с точки зрения звёзд, жизнь.

— Только не думай, что я с тобой прощаюсь. Это просто, чтоб ты знал, как я к тебе отношусь.

========== Глава 40 ==========

Спускались с крана по дрожащей металлической лесенке внутри круглого узкого ограждения, и шаг за шагом, ступенька за ступенькой я будто передвигался по сумрачному тоннелю скопившихся мыслей, чувств и переживаний. Постепенно адреналиновый подъем сменялся новым приступом страха от осознания того, что могло случиться и ужасом перед тем, что вероятно произошло. В глазах ещё плясало огненное зарево, и я то и дело поднимал голову, чтобы убедиться, что Дятел спускается за мной. Всё же я был прав, когда говорил Трифонову, что видеть в опасности другого, гораздо страшнее, чем находиться в ней самому. Потому что пока лез на стрелу и карабкался туда-сюда по сетке, я не боялся. Но видеть детские, напуганные глаза Дятла, который ждет от тебя помощи, было невыносимо.

Слушая невнятные выкрики внизу, я отчаянно запрещал себе думать о том, что не все из нас смогли благополучно выбраться из этого тупого приключения, однако как бы я не боялся этих предательски болезненных мыслей, они всё равно проникли внутрь меня и закружили в своём душераздирающем вихре.

Вспомнил Трифонова, смотрящего на закат в поле, и то, как он хотел быть с Зоей, и как мучил себя этим. Как хорошо делал вид, что не чувствует боли, и отчаянно пытался плыть против течения. Как ржали, когда смотались от мужиков и спрятались в клубе. Как метали в сарай лыжные палки. И как он раздетый, дрожащий от холода, стоя с пакетом дерьма в руках, всё равно выглядел победителем. И насмешливую улыбочку, и колючий взгляд, и патологическое желание всем помогать. И дракона.

И Ярика представил в белом костюме, в белой футболке, в белой куртке. Вечно во всем светлом. Надменный такой. Но не по-настоящему. И как бы ему не хотелось стать эгоистичным гадом, всё равно не получалось. Ведь он знал, что поступает по-гадски. Сам признавал. А настоящие гады, этого не знают. И Depeche Mode его вспомнил, и как слушали вместе. И его властного брутального папу. И мягкую, интеллигентную маму. И как Нинка подло кинула его, чтобы посмотреть на схватку льва с тигром. И то, что он решительно, не смотря на вражду, отправился с нами на поиски Зои.

В одну минуту все мысли превратились в такую кашу, что глаза заволокло влажной пленой, и сколько я её не смаргивал, она никак не хотела исчезать, а застрявший в горле ком непроизвольно вырвался каким-то странным сдавленным звуком. Я почувствовал, как трясусь и ничего не мог с этим поделать. Такое отчаяние вдруг нахлынуло, что готов был всё отдать, лишь бы избавиться от того, что испытывал.