Ирония эта была ничем иным, как атрофировавшимся чувством собственного достоинства, утраченной способностью противостоять лжи и унижениям. Символом эпохи стало не гневное, 'рот-фронтовское' вскидывание сжатого кулака, а индифферентное пожимание плечами. Если вдуматься, наша самовосхваляемая способность смеяться над окружающей мерзостью - это не защитная реакция и не способ выживания, а явственный признак социальной деградации и катастрофического разжижения воли до животного уровня.
'Анекдотическая безопасность' отражала общее 'ослабление гаек' в стране. Стали появляться подпольные цеха по пошиву джинсов и кожаных курток, повсеместно процветал частный извоз, эстрадные артисты занялись 'чёсом', разъезжая с 'левыми' концертами по необъятным просторам родины.
Ездила на гастроли и 'Агриппина'. Вначале это были поездки по детским утренникам и пионерским слетам, но там Гретины девочки могли показать лишь малую часть репертуара. Втайне от всех Грета разучивала со старшей группой современные танцы и спортивный рок-н-ролл. Постепенно она научилась добывать помимо официальных концертов и отхожие выступления в провинциальных городах. Девочки выкладывались, как могли, и их родители начали жаловаться на непомерные нагрузки. Выступления проходили с неизменным успехом, но Грета все это ощущала лишь как недостойную ее мечты халтуру. Для того, чтобы подняться на новый уровень, были необходимы хорошие костюмы, импортная косметика, дорогая бижутерия, массажист, база для сборов, профессиональный зал для репетиций. На вырученные от левых концертов деньги Грета покупала ткани, и я помогала ей шить костюмы для девочек. Правда, толку от меня было немного - из-за провалов памяти я путала размеры, теряла лекала и выкройки. Память не подводила меня только в том, что касалось татуировок. Хорошенько изучив рисунок в журнале, я могла, ни разу не сверившись с оригиналом, в точности наколоть его одной из своих многочисленных клиенток - столь же знатных, сколь и засекреченных.
В семьдесят шестом мне стукнуло пятьдесят. С утра, не умолкая, звонил телефон, и фамилии поздравлявших меня приятельниц звучали как недавно опубликованный в 'Правде' список депутатов Верховного Совета СССР. На один из звонков ответила Грета. С полминуты она слушала собеседника, а потом растерянно протянула мне трубку.
- Алло, Сима? Здравствуйте, это Надя, Надя Леже. Как я рада, что вас застала. Мне тогда пришлось срочно уехать, меня практически выставили, не буду говорить кто. Я очень переживала, что у меня остались ваши... вещи. А позвонить из Франции я вам не могла, сколько ни пыталась - меня просто не соединяли...
- Надя, как я рада! Не волнуйтесь, я никогда не сомневалась, что мои... вещи никуда не денутся. Вы опять в Москве?
- Да, но лишь проездом. У меня была выставка в Ленинграде, и я улетаю через несколько часов. Я звоню из уличного телефона у Дома художника. Вы могли бы подъехать? Я вас подожду.
- Конечно, Надя!
Я опрометью выскочила из дома, мгновенно поймала частника и уже через десять минут была на Крымском валу. Надю я увидела на грязной по-весеннему набережной. Леже, опершись на чугунную ограду, задумчиво глядела на коричневую воду Обводного канала.
- Здравствуйте, Симочка! - Надя широко распахнула руки. Обнимая ее, я почувствовала, как крепкая рука художницы на мгновение скользнула мне в карман.
- Ваши доллары я оставила себе, - говорила Надя, шагая по набережной. - Вы ведь хотели их обменять на рубли? А я как раз гонорар получила за выставку... Так что возвращаю долг по курсу черного рынка.
- Может, не надо по рыночному? Пусть уже будет по банковскому. Неудобно как-то...
- Это мне неудобно. Продержала ваши деньги столько времени. Вам ведь они для дела нужны. Как Грета? Не отступилась от своей мечты?
- Наоборот. Вкалывает как лошадь. В следующий раз приедете, увидите ее девочек - настоящие маленькие танцовщицы.
- Я больше не приеду, - покачала головой Надя. - Меня еще принимают здесь по старой памяти как бывшую русскую и вдову французского коммуниста, но мое искусство никого не интересует. Мозаики в Дубне совсем развалились. Да и коммунистическая идея ваших правителей, похоже, тоже больше не возбуждает. Они еще врут по инерции про светлое будущее, но сами уже ни во что не верят... Так что если мы и увидимся, то не в Союзе. У вас есть загранпаспорт?
- Нет и не будет, - я невольно вздохнула.
- Не говорите так, - Надя улыбнулась одним ртом. - Все переменится, и гораздо скорее, чем вы можете себе представить, живя в этой непредсказуемой стране...
Я смотрела Леже вслед, пока ее прямая фигура с гладко
зачесанными волосами не скрылась за поворотом набережной...
В восемьдесят первом я оформила пенсию и получила удостоверение 'участника войны', что давало мне право на ежемесячный продуктовый набор, в который входила польская курица, болгарский зеленый горошек, венгерское 'лечо', пачка румынской халвы и похожая на утюг банка югославской прессованной ветчины. Грета от души хохотала над этим 'пайком победителей', как она его называла.
- Гляди-ка, как тебя ценит родное государство! - визжала она, задрав точеные ноги на спинку дивана. - Чтобы накормить пенсионерку с лагерным прошлым оно обкладывает продовольственной данью каждую из завоеванных стран!
- Не болтай глупостей, Гретхен. Мы их не завоевали, а освободили.
- Освободили от всего лишнего - по полной программе! - продолжала веселиться Грета. - Только войска освободителей почему-то там так и остались. Забыли вывести, наверно... Кстати о победителях! - Грета взбрыкнула ногами, как молодая кобыла. - Вчера была на центральной телефонной станции - у меня там подружка оператором служит. И оказалось, что у них до сих пор фурычит оборудование телефонного узла гитлеровской рейхсканцелярии, представляешь? Фашистская техника вот уже тридцать пять лет обслуживает аппараты ЦК КПСС. Вот это победа! - Грета зашлась в новом приступе смеха.
Восьмого ноября восемьдесят второго года на последней странице праздничной 'Правды', заваленной фотографиями военного парада по случаю шестьдесят пятой годовщины революции, Грета отыскала крошечную заметку, извещавшую о кончине 'вдовы видного французского художника и большого друга Советского Союза Фернана Леже - Надежды Ходасевич-Леже'.
Спустя три дня внезапно отменили концерт, посвященный дню милиции. На следующий день объявили о смерти Брежнева.
- Твоя покойная подруга Леже, однако, напророчила, - удовлетворенно сказала Грета, посмотрев скорбный выпуск программы 'Время'. Вот и бровастый лично дуба врезал. Теперь все переменится, и очень скоро. Она его словно за собой на тот свет забрала. Не иначе как конец эпохи.
- Какой еще конец эпохи? - Гретина наивная жажда перемен снова напомнила мне Груню. - Свято место пусто не бывает. Вон Андропова выбрали главным по похоронам. Стало быть, он и заменит покойника. И все пойдет по-старому. Только еще хуже - кагебешник, небось, возьмется гайки затягивать...
- Симуля, гайки затягивать - силы нужны. А у них там сплошные старцы - на ладан дышат. Кого из них ни поставь, долго не протянет. Не-ет, сейчас точно все по-другому пойдет. Не может не пойти. Когда до власти дорвется молодой, он будет просто не в состоянии весь этот маразм продолжать. А если захочет что-то изменить, то таких дров наломает, что все еще сильнее изменится.
- В какую сторону?
- Выход из тупика всегда в одну сторону - в противоположную. Для начала введут какой-нибудь очередной НЭП...
- А потом опять его прихлопнут.
- Не-е, - вновь убежденно протянула Грета, - эти не прихлопнут - кишка тонка. Загнать джинна обратно в бутылку мог только Сталин. И то потому что времена были другие.
- Времена могут вернуться.
- Не могут, - Грета решительно помотала головой. - Напугать народ, конечно, можно, но есть вещи поважнее страха.
- Что например?
- Вера.
- Какая вера? Вера в бога? Не смеши.
