Основной «точкой входа» в нашу жизнь являются средства массовой коммуникации. Пройдя большой путь развития, в XXI веке мы уже можем говорить о глобальном воздействии информации, о реальности «ноосферы». От печатных изданий, радио и телевидения, киноиндустрии до блогов, социальных сетей массовая информация охватывает абсолютное большинство населения планеты: практически все возрастные группы (детей, взрослых, стариков), мужчин и женщин, а также недавно появившийся средний пол, разные идеологии (либералов, консерваторов, националистов, экстремистов, рокеров и хиппи). К каждому применяется свой уникальный, индивидуальный подход.

«Гибридная» война сегодня развернута прежде всего в информационной среде, реализуется на уровне моделирования информационного пространства и, более того, охватывает искусственно созданную систему множества информационных полей.

Только анализируя и систематизируя данные процессы, мы можем надеяться на то, что мир, который мы увидим, хоть в какой-то степени будет соответствовать реальности. Мы должны отказаться от навязываемых нам стереотипов разноцветных зеркал и оптических искажений. Это позволит нам увидеть перспективу и встать на путь выживания.

В экспертной среде происходит постоянная, достаточно жесткая полемика относительно содержания и понятия «гибридной» войны. Значительная часть специалистов по данной проблематике говорит о несостоятельности самого права и целесообразности употребления подобного термина.

Так, на тематической научной конференции «Гибридные войны в хаотизирующемся мире ХХI века», которая состоялась 27 февраля 2015 г. в Москве, фактически говорилось о том, что «“гибридные” войны – это фантомное понятие, ничего не поясняющее». Эксперты настаивали на том, что «гибридным» и иным войнам сегодня не хватает «нормативного содержания» [Гибридные войны…].

В научном сообществе также существует понимание того, что «гибридная» война – специальный пропагандистский конструкт, который имеет мало общего собственно с войной, зато полностью нагружен тем смыслом, что Россия ведет против Запада настоящую войну, хотя по формальным признакам международного права это, к неудовольствию зарубежных стратегов, нельзя назвать войной» [Белозеров, Соловьев, с. 9].

Все чаще пишут о том, что «в понятие “гибридной” войны сегодня можно включать все, что заблагорассудится, лишь бы это было объявлено вызовом безопасности США и даже совершенно незначительным странам НАТО, после чего необходимо срочно принимать меры, реагировать, “сдерживать Россию”» [Александрович, с. 101].

При этом, на наш взгляд, можно признать лишь то, что «гибридная» война на данном историческом отрезке времени представляет собой не столько явление, сколько процесс временного и содержательного развития в рамках даже не столько международных отношений и классических геополитических стратегий, сколько трансформации самого общества и миросистемы в целом. С этим, с одной стороны, связана исключительная мобильность самого понятия «гибридной» войны, с другой – адекватность современным процессам, происходящим в обществе, а значит и исключительно высокая эффективность и актуальность данного феномена. Не обесцениваются временем идеи гениального военного стратега Сунь-цзы: «Как вода не имеет постоянной формы, так война не имеет постоянных условий» [Сунь-цзы, с. 97].

Исторически формирование концептов «гибридных» войн можно разделить на три периода относительно концептуально-содержательной основы деления:

–первая связана с пониманием необходимости, описанием и применением особых форм невоенного воздействия на противника;

–вторая – с разработкой теоретических концепций узко научной направленности;

–третья – с процессом конвергенции разработанных теорий и практик, выход на совершенно новый уровень (когда в уравнении 1 + 1 результатом может быть даже не 3, а бесконечно возможное числовое значение) противостояния в «гибридных» войнах, основанный на конструировании, взаимном столкновении, взаимодействии новых реальностей.

Первый этап охватывает значительный исторический период и представляет собой процессы накопления информации и предварительное ее осмысление, а также связан с появлением опыта использования СМИ в рамках реализации и повышения эффективности военных действий.

На данном этапе исследования достаточно сложно проследить весь путь невоенного противостояния, но, на наш взгляд, совершенно необходимо обозначить саму динамику «гибридности» военного и невоенного противоборства, возрастание значимости данного процесса в исторической ретроспективе. Более подробно данный период рассматривается в монографии Игоря Панарина «Гибридная война: теория и практика» [Панарин, 2017].

Примеры невоенных действий, прямо сопряженных с чисто военными операциями, отражаются уже в мифологии и эпосе. В древнегреческом – ахейский Троянский конь становится не только залогом взятия Трои, но и фактически учебным материалом для формирования будущих военных стратегов. Агентура ахейцев реализовала стратегически важную информацию, что конь – подарок Афины, и троянцы, совершая критическую ошибку, не учитывая экспертного мнения Кассандры, терпят сокрушительное поражение, которое обозначило завершение самого существование данного общества.

Термин «троянский конь» превратился в один из ключей в международном профессиональном разведывательном сообществе для маркировки операций по дезинформации противника с последующим его военным поражением.

Приемами дезинформации успешно пользовались Чингисхан и Батый, всегда заранее распространявшие слухи, преувеличивающие численность и жестокость монгольских войск. При вторжении в Грузию в целях введения в заблуждение передовых отрядов грузинского ополчения монголы несли перед собой кресты. По приказу Чингисхана на Западе распространялись грамоты, в которых говорилось, что Чингисхан – не вождь неизвестных варваров, а царь Давид с воинством [Манойло, с. 77].

Китайское искусство психологического воздействия оттачивается тысячелетней историей войн на территории Срединного царства. Сунь-цзы в VI в. до н. э. подчеркивает высокую важность, эффективность психологических методов давления на противника. В своем трактате «Искусство войны» он подчеркивает: «Во всякой войне, как правило, наилучшая политика сводится к захвату государства целостным. Разрушить его значительно легче. Взять в плен армию противника лучше, чем ее уничтожить… Одержать сотню побед в сражениях – это не предел искусства. Покорить противника без сражения – вот венец искусства» [Сунь-цзы, с. 53].

Сунь-цзы писал, что «война – это путь обмана», выигрывает тот, кто умеет вести войну, не сражаясь. Для этого необходимо «разрушить планы противника», затем «расстроить его союзы» и лишь в итоге – «разгромить его войска». «Разлагайте все хорошее, что имеется в стране противника. Разжигайте ссоры и столкновения среди граждан вражеской страны. Мешайте всеми средствами деятельности правительства. Подрывайте престиж руководства противника и выставляйте в нужный момент на позор общественности» [Сунь-цзы, с. 43]. Не это ли современная реальность?

Еще один знаковый военный теоретик Карл фон Клаузевиц (1780–1831) определяет войну «организованным насилием, ставящим перед собой политические или социальные цели». Он рассматривает войну как средство, чтобы заставить врага исполнить нашу волю. По его мнению, «война суть не только истинный хамелеон – поскольку она слегка меняется в каждом конкретном случае, – в своем общем внешнем проявлении она также, по причине присущих ей неотъемлемых свойств, суть странная троица. Первобытные насилие, ненависть и вражда, рассматриваемые как слепые силы природы; игра случая и возможности, внутри которой свободен скитаться созидательный дух; и некоторый элемент субординации как орудие политики, делающий ее зависимой от чистого разума». В следующем абзаце размышления Клаузевица прямо связывают войну и информационно-психологическое воздействие на противника: «Война – это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю» [Клаузевиц, с. 30].