Как экономист я отношусь как раз к первому разряду людей – люблю того и другого, ибо оба они прекрасно описывают экономические явления. И об их текстах мы здесь и будем говорить подробно.

Еще Шекспир предупреждал, что для притока денег в страну надобно иметь благоприятный климат – инвестиционный, конечно же. Эптон Синклер разложил по полочкам способы обмана миноритарных акционеров начала XX века, с успехом используемые и в наше время. Теодор Драйзер рассказал, как на связях с государственными органами делаются олигархические состояния. Петр Боборыкин увидел и представил в романе «Китай-город» зарождавшийся в конце XIX века слой «новых русских» практически в малиновых пиджаках. Островский живописал последствия жизни в кредит, а Чехов в «Вишневом саде» и вовсе показал подноготную современного ипотечного кризиса.

В некоторых книгах можно найти лишь отдельные приметы экономики описанного времени, но и они крайне ценны. «Крестьяне забросили плуги, оделись в шелка, их прежде мозолистые руки стали мягкими», – пишет Сервантес в «Дон Кихоте» (1613). Это отражение «ресурсного проклятия», обрушившегося на Испанию после завоевания Латинской Америки в 1520–1530-х годах. На страну посыпался золотой и серебряный дождь: в XVI веке из Нового Света в Испанию было переправлено столько золота и серебра, что в конце столетия запас этих металлов превысил уровень 1492 года в пять раз. Страна практически перестала производить что-либо сама: пять шестых всего объема грузов, отправлявшихся из Испании в ее американские колонии, – это товары иностранного происхождения. Почти весь золотой запас тратился на покупку во Франции предметов роскоши. Франция как их производитель поднимается именно за счет испанского спроса (и сохраняет это место в мировом разделении труда по сей день). Что касается испанцев, то после 1610 года резко идет на убыль золотой, а после 1630-го и серебряный поток. Страна теряет и господство на море – оно переходит к голландцам, а затем к англичанам. В экономическом отношении Испания оказывается европейским аутсайдером.

Жизнь героини повести Гоголя «Старосветские помещики» (1835) помещицы Пульхерии Ивановны состоит «в беспрестанном отпирании и запирании кладовой, в солении, сушении, варении бесчисленного множества фруктов и растений». «Ее дом был совершенно похож на химическую лабораторию. Под яблонею вечно был разложен огонь, и никогда почти не снимался с железного треножника котел или медный таз с вареньем, желе, пастилою, деланными на меду, на сахаре и не помню еще на чем. Под другим деревом кучер вечно перегонял в медном лембике водку на персиковые листья, на черемуховый цвет, на золототысячник, на вишневые косточки… Всей этой дряни наваривалось, насоливалось, насушивалось такое множество, что, вероятно, она потопила бы наконец весь двор…» Почти все необходимое производится внутри имения, на базар помещики ездят крайне редко. Это описание натурального хозяйства – и отсталости экономики Российской империи в первой третий XIX века, задушенной крепостным правом.

А помните, как начинается «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886) Роберта Льюиса Стивенсона? Некий мужчина сшиб на улице девочку лет девяти, хладнокровно наступил на нее, упавшую, и даже не обернулся на ее громкие стоны. Разъяренная толпа «выбила» из «самого Сатаны» 100 фунтов[2]. Он дошел до какого-то дома, вынес 10 гиней[3] и чек на «банк Кутса»[4], выданный на предъявителя и подписанный известными именем, на остальную сумму. Все это происходит в четыре утра. Тут же возникло подозрение, что чек – фальшивка и нужен, чтобы скрыться, пока банки закрыты, но виновник происшествия – а это был, разумеется, мистер Хайд – предложил дождаться утра и лично обналичить чек. К удивлению рассказчика, свидетеля происшествия, чек оказался самым настоящим. Чек на предъявителя здесь не случаен, ведь Хайд скрывает свою личность (у него даже фамилия говорящая: от английского hide – скрывать). Чуть позднее, будучи в Англии, чеками воспользуется граф Дракула в «Дракуле» (1897) Брема Стокера. Стокер и Стивенсон рассказывают нам, что в последней трети XIX века англичане обзавелись чековыми книжками: это удобно и им, и банкам[5].

Если поглубже вникнуть в цифры, приводимые Томасом Манном в «Будденброках» (1896–1900), то можно подсчитать среднюю доходность капитала семейной фирмы Будденброков, которая с учетом потерь в отдельные годы окажется не так уж велика даже в лучшие времена. Это заставит задуматься, так ли уж неправ второй муж Тони Будденброк – господин Перманедер, который, женившись на Тони, изъял свой капитал из мюнхенской пивоварни и вложил в арендную недвижимость (доходность которой тоже можно подсчитать). А ведь тот факт, что Перманедер не деятелен и предпочитает жизнь рантье, – одна из претензий Тони к мужу, которые и вынуждают ее с ним расстаться. Дело, кажется, не в процентах. Быть предпринимателем – престижно и модно, это вызывает уважение, а лежать на боку (в романе – пропадать в пивном заведении каждый вечер) и снимать сливки с капитала, ничего не делая, – нет.

Разумеется, ни Сервантес, ни Стивенсон, ни Чехов не задумывались об «экономическом содержании» своих произведений – для них оно было неотъемлемой частью, одним из слоев той жизни, о которой они писали в своих романах, рассказах, пьесах.

Читатели иногда морщатся, встречая в великих книгах рассуждения о ставках по кредиту, облигациях или долговых расписках, которые так контрастируют с тонкими лирическими зарисовками или описаниями душевных переживаний героя, спешащего с топором под пальто на свидание со старухой-процентщицей.

Но я убеждена, что внимание к этим деталям не только углубляет наше понимание образов Растиньяка или Раскольникова, но и делает по-настоящему полноценным эстетическое наслаждение, которое мы получаем от погружения в многослойный мир литературы.

Напоследок скажу, что я собирала для этой книги материал много лет. Составление одного только списка художественных произведений – огромная работа. Какие-то тексты очевидны, какие-то подсказали филологи, на что-то указали в своих работах те западные ученые, кто занимается новым научным направлением: экономической критикой художественных текстов – довольно много отсылок к художественной литературе попались мне и в сугубо экономических работах. Эта книга – моя третья попытка высказаться на тему экономического содержания художественных произведений. Первой была «История капитала от „Синдбада-морехода“ до „Вишневого сада“. Экономический путеводитель по мировой литературе», вышедшая в 2011 году. Затем главы этой книги превратились в серию статей в журнале «Коммерсантъ-Деньги». Новая версия книги объединяет все лучшее из предыдущей книги и статей. И она существенно объемнее: добавились как новые художественные тексты, так и новые экономические комментарии. Насколько мне известно, на сегодняшний день моя книга охватывает самый широкий круг литературных источников по сравнению с книгами подобного жанра. Но я нескромно надеюсь, что читатель оценит ее не только за это.

«Сказка ложь, да в ней намек…» – утверждает русская пословица. И не только намек. Например, из сказок можно много чего почерпнуть об экономической жизни общества. «Тысяча и одна ночь» в этом отношении – настоящая библия. На нее как на источник информации о средневековой торговле ссылается, например, выдающийся французский историк материальной цивилизации Фернан Бродель в «Играх обмена» – одной из книг своего фундаментального трехтомника «Материальная цивилизация, экономика и капитализм» (1979).

Большинство исследователей сходится в том, что у «Арабских ночей» коллективный автор, самые ранние сказки были созданы в Персии и Индии и переведены на арабский в VIII веке, постепенно к ним добавлялись новые и новые истории, уже местного происхождения. Первое упоминание современного названия книги на арабском относится к XII веку, а дописывание ее продолжалось вплоть до XVII столетия, когда сказки начали переводиться на европейские языки.