- Ладно, - только и сказал Петя. Да как припустит к Лагерю. Аж пыль столбом.
Я присел там же, за кусточком, закурил.
- Немой, на курево богат? – очнулся Краб. – Чего ты там прячешься? Подходи к костру. Сейчас вода закипит. Чаю попьём…
Я и вышел. Краб глянул на меня и побледнел. Хотя казалось бы: куда уж больше.
- Ты точно Немой? Или тварь какая, типа «перевёртыша»? Я слыхал про таких. Кажутся сперва обычным человеком, а потом - раз!..
Я протянул ему пачку. Он вытащил непослушными пальцами сигарету, прикурил от горящей ветки, выдохнул дым.
- Эк тебя, - сказал Краб и уточнил: – Выброс?
Я кивнул и спросил:
- Петя быстро обернётся?
- До Лагеря часа за полтора добежит, - сказал Краб, пожимая плечами. – Он, как мы с Рыбкиным в «Трамплин» угодили, всё выпытывал у меня, как Ломоть отнесётся, если мы назад повернём? А я ему: херово, говорю, отнесётся. Он и из простой ходки «возвращенцев» не жаловал. А тут – последний шанс...
Мой собеседник согнулся пополам и зашёлся в кашле, сплевывая слюну.
- Не удивлюсь, если он уже меня примеривался в какую-нибудь аномалию подтолкнуть и в одиночку возвращаться, - продолжил Краб сипло. – Мол, группа полегла, а ему типа повезло. Будто Ломоть такого «везунчика» да ещё и пустого просто в Лагерь бы впустил. А-то и висел бы Петя на осине у колодца.
Мы посидели молча.
- А что ты там про хавчик говорил? – спросил Краб.
- Жрать мне что-то надо? – вопросом на вопрос ответил я.
- Так ты решил не возвращаться? – догадался Краб и снова закашлялся, прижимая трёхпалую руку к груди и болезненно морщась.
- Ребро, похоже, сломал, - сообщил он и продолжил. – Пропадёшь. Думаешь, ты первый такой? Были и до тебя умники. Как кто найдёт подвал поглубже, куда Выброс не достанет, так тут же и срывается. Типа, на вольные хлеба. И поодиночке уходили, и командой. Никто не выжил. Кто в аномалию вляпался, кого тварюги местные порвали. А кто и вовсе – сгинул. Ты про то, что в Зоне нельзя без перерыва долго находиться, слышал? Так это -чистая правда. Через пару недель тебе крышу так снесёт, что ты в первую же «Плешь», как топор в воду нырнёшь.
- Это у тебя нервы крепкие. А будь здесь Петя, он бы меня застрелил. И до костра дойти не дал бы, - грустно усмехнулся я. – А теперь прикинь, сколько нервного народа в Лагере. Долго я там проживу? А даже если и не убьют меня сразу, кем я там буду? Неведомой зверушкой? И сколько пройдёт времени, прежде чем майор Дятлов про меня узнает и учёным на потрошение продаст?
Краб прихватом, сделанным из толстой проволоки, вытащил из костра большую жестяную банку с кипящей водой и разлил кипяток по кружкам. В воздухе запахло свежезаваренным чаем.
- Давай, - сказал он, кивая мне на мою кружку, - Пока горячий…
- Ты прав, наверное, - сказал Краб, шумно делая глоток, и затягиваясь остатком сигареты, - Но и в Зоне одиночка - не жилец. В Лагерь про то, что Выброс вот-вот, хоть оповещалка приходит. А в Зоне как? Ходи, да на небо посматривай? Твари, опять же, аномалии, излучение. А тут еще такая штука, ты вот в курсе, что помимо нас, бродяг, в Зоне и другие ходят? Да такие, что нечета нашим: комбинезоны, дыхательные маски, тепловизоры, стволы от «Калаша» и выше. Если кого из наших засекут, сядут на хвост и пока всех не перебьют, не отстанут. Не любят светиться. Встреча с ними для нас – верная смерть.
С месяц назад это началось. Костя Чук, земля ему пухом, вернулся из ходки с выпученными глазами. Рассказал, что своими глазами видел, как трое каких-то камуфляжных загнали в овраг у Новой Красницы новенького из тройки Барана. И из автоматов в друшлаг. А тело в «Рубец» закинули. Через неделю Партогаз стоял на восточной окраине, курил. Глядь, а через поле к Лагерю Петька Ревун несётся. Напролом, на удачу. И оставалось ему метров сто, как голова у него раз - и в брызги разлетелась. Партогаз сперва подумал, что Ревун в аномалию попал. Пошарил вокруг – нет ничего. А Кот, бригадир тогдашний, сказал, что такое бывает, когда из снайперки разрывной пулей в затылок попадают. Потом ещё пара случаев. Ну, Ломоть не выдержал и к Дятлову. Так, мол, и так: что за народ в Зоне беспредел творит? А тот ему – забудь. И тем, кто в курсе передай, чтоб не болтали.
- Что за «камуфляжные»? – спросил я. – Может это бродяги с Севера или Востока?
- В такой-то экипировке? – усмехнулся Краб. – Слишком дорого бомжей, которые в каждую ходку пачками дохнут, так снаряжать. Нет, тут что-то другое. Скорее всего, ещё кто-то на артефакты здешние варежку распахнул. А значит: грядёт передел. А где передел, там война. Так что не вовремя ты в одиночное плаванье собрался…
Мы помолчали. Я пил горячий ароматный чай, Краб от окурка закурил ещё одну сигарету
- Говорят, где-то в районе озера Бурштын (Бурштын: янтарь по-белорусски – прим. автора), что севернее Стечанки, лагерь учёных видели, - сказал он, сплёвывая в костёр розовой слюной. - Там ещё со старых времён бункер остался, вот они в нём и разместились. Попробуй к ним прибиться. Типа, проводником или добытчиком. Всё же не в одиночку. А как начнётся, глядишь, они тебя и прикроют. Потому как у нас, ты прав, тебе жизни не дадут. Или в лагере замочат, или Дятлов на цепь посадит. Как неизвестного науке зверя.
Я кивнул:
- Спасибо за совет.
- Услуга за услугу, - сказал Краб. – Если встретишь Хозяев Зоны, замолви за меня словечко.
Я улыбнулся:
- А ты не думаешь, что они не внутри, а снаружи?
- Это ты про Дятлова с Кировым? – Краб снова сплюнул. Слюна вперемешку с кровью зашипела на углях. - Какие же это хозяева? Это - шакалы. Таскают крохи со стола, да ещё и чужими руками.
- И какое словечко ты хочешь, чтобы я за тебя замолвил? – спросил я уже серьёзно.
- Смерти лёгкой прошу, - сказал Краб. – Выжить тут нам всё равно никто не даст. Если в Зоне не загнёмся, снаружи кокнут, как ненужных свидетелей. Так что если всё равно уж подыхать, то хотелось бы чтоб сразу. Чтоб не в соплях и дерьме собственном. Не воя, глаза выкатив, от боли, и не гнить заживо. А достойно. Чтоб только и успеть, напоследок рукой махнуть тем, кто остаётся. Мол, пока ребята - свидимся. И всё.
Я присмотрелся – Краб говорил от чистого сердца.
Странная история Петра Вельяминова.
Вообще он был слишком честным и правильным для этого места. Большинство бродяг, которых сюда при возили, были опустившиеся люди, живущие по принципу: день прошёл – и слава Богу. А про таких, как Краб говорят: честный трудяга. Звёзд он с неба не хватал, чинов выслужить не довелось, но если уж брался за работу, делал её споро и в охотку.
Подвело его под монастырь как раз последнее место работы. Как грянул кризис, предприятие, где он отпахал десять лет, накрылось медным тазом. Полгода жил на приработках, еле концы с концами сводил. Жена ушла от него к владельцу киоска на проспекте. Благо детей не завели…
А тут взяли его по объявлению на завод. Зарплата не ахти, но и работа не пыльная. Меняй себе заготовки в станках, а они, станки, сами уж и сверлили, и фрезеровали, и шлифовали. Да подолгу, так что успевал Краб, тогда ещё Пётр Вельяминов, и на стульчике посидеть, и в курилку сходить покурить. Пока в учениках ходил, его в третью смену не ставили. Но вот однажды вышел наш Петр утром на работу, стал своё хозяйство осматривать и видит – на одном окошке задвижки, что работника от летящей стружки и прочих неприятностей защищает, грязь какая-то. Присмотрелся и ахнул: это был кровавый отпечаток ладони. Причем было он не снаружи, а изнутри. Поплохело тут Петру. Еле до туалета добежал. А как вернулся, отпечатка того уже и нет. Только мастер платок со следами крови в карман прячет да новости сообщает. Оказывается один его сменщик в отпуске, другой - запил, третий вообще пропал куда - то. Может тоже запил или на больничном… А план горит синим пламенем. Так что выходило Петру в третью смену работать. Больше некому. Отправляйся, говорит мастер, ты пока домой, выспись, а к половине двенадцатого – подъезжай. Ну, Пётр и пошёл. Идёт домой, и чем от завода дальше, тем больше его страх охватывает. Что же это за дела такие творятся у него в цеху? Стал уговаривать себя, что мол, что он, как маленький. Может то не кровь вовсе была. Может, это просто наладчик грязной ладошкой шлёпнул, а ему и почудилось. Пришел домой, кофе попил, пару бутербродов сварганил, чтобы вечером не возиться, да и спать лёг.
