Женщины еще не настолько вовлечены в профессиональную деятельность, как следовало бы, однако мужчины и женщины в течение многих часов имеют дело друг с другом вне семьи: на работе, в местах проведения досуга… Совершенно нормально, что женатый мужчина в полдень идет выпить кофе со своей незамужней коллегой по работе. Или что священник и монахиня вместе разрабатывают программу приходской катехизации. Или что монах, недавно принесший обеты, отправляется в лагерь отдыха с воспитательницами своего возраста и с более молодыми юношами и девушками.

Язык и знаки приветствия свидетельствуют о новой стадии отношений. Разве мы не были воспитаны в духе осмотрительности и соблюдения дистанции? А теперь – поцелуи и объятия при встрече, недвусмысленное выражение чувств… А главное, теперь можно гораздо более спонтанно говорить о себе самом, не прибегая к стереотипам, свойственным «роли».

«Нормальный» монах или даже монахиня должны, по общему мнению, быть мужчиной или женщиной прежде, чем кем-либо другим. А это выражается в человеческих отношениях: они естественны, а не ангелоподобны.

Прощание с клаузурой[2]

Что подразумевает существование этого смешанного мира с его бьющей через край витальностью и многозначностью переживаний и импульсов, которые он в нас (в мужчинах и женщинах, так часто сталкивающихся и общающихся друг с другом) сеет?

Без сомнения, разнообразие взаимных отношений. В Церкви до сих пор роли были четко определены. Монахи и монахини работали и жили за закрытыми дверьми. Если они выходили в мир, то только с разрешения и по вполне определенным поводам. Клаузура соблюдалась строго.

Однако теперь священники и монахи вовлечены в одну и ту же пастырскую деятельность с совместными встречами. Монахини работают в области воспитания вместе с монахами и преподают рядом с женатыми мирянами. Можно даже принадлежать к разным кругам: к религиозной и приходской общине или же к группе неокатехумената. Взаимные связи обогащают, но и порождают проблемы всякого рода, в том числе эмоциональную. Как, впрочем, и между людьми, живущими в браке.

Мир демократизируется, побуждает нас преодолевать закрепленные положения и состояния, вызывает взаимный обмен функциями. Женщина учится и занимает должности, до сих пор доступные только мужчине. Монахиня перестала – во всяком случае внутренне – быть домработницей священника. Я говорю «внутренне», потому что фактически мы не предоставляем ей никакой важной роли, хотя и называем ее своей сотрудницей. Сознание равенства неотвратимо растет. Оно возрастает вместе с историческим сознанием нашего смешанного общества.

Все это связано с тем новым значением, которое приобретает «телесное» в человеческом общении. Либерализм жестов – только один аспект некоего более сложного и радикального процесса.

Например, у любого человека, живущего в целибате, сегодня есть самые разные друзья обоих полов, верующие или нет, миряне и посвященные. Однако дружба означает общение. А общение означает выражение себя. В какой степени? Вероятно, в самой разной. Однако близость между мужчиной и женщиной выражается при помощи языка нежности. А нежность – это та таинственная сфера, где внутреннее выражается телесно.

Сексуальная революция и смешанный мир создали новые языки, не только вербальные, но и телесные. Почти каждый день мы слышим: «Если мы друзья, почему я не могу выразить ему или ей мою нежность? Почему чувство единения, каким является дружба, не может выразить себя телесно?».

Люди перестали отрицать свое тело и подключили его к процессу общения. Последствия нетрудно себе представить. Но, пожалуй, не стоит торопиться и смотреть на эту проблему с точки зрения морали. Это лишь проявило бы наши собственные фантазмы и нерешенные проблемы.

Отторжение и защита

Какое отношение вызывает этот мир у нас, живущих в безбрачии?

У самых молодых, тех, кто родился и вырос в нем, вызывает отторжение реакция старших. Для них естественно переписываться с подругой юности или девушкой, с которой они познакомились в группе по катехизации. И почему бы, спрашивают они, не сходить в воскресенье вечером куда-нибудь, чтобы поболтать, выпить «кока-колы» и обсудить фильм, получивший последний «Оскар»? Им трудно понять наши возражения и то ощущение тревоги, с каким мы всегда воспринимаем отношения между мужчиной и женщиной. Простодушие ли это с их стороны? Или вторжение смешанного мира, отличного от нашего?

У нас же, воспитанных в «старой школе», сразу возникают механизмы защиты. Вот некоторые из них:

– мы скрываем наши бессознательные страхи за морализирующими рассуждениями. Будучи неспособны анализировать социокультурные перемены, мы говорим лишь о гедонизме и его опасности;

– мы становимся жертвами того мира, который больше не предоставляет нам привилегий. Мы жалуемся на его критический дух, не принимающий наш образ поведения.

Или же происходит обратное: мы усердно пытаемся понравиться и для этого воспроизводим даже принятый бесцеремонный стиль общения. Подобное подражательство свидетельствует об отсутствии у нас реальной идентичности.

Наша неуверенность проявляется по-разному: монах выключает телевизор при показе эротических сцен, но это не мешает ему убивать перед ним многие часы; монахиня проводит летние каникулы с семьей в Коста-Брава, заботясь о цвете и качестве своей кожи.

Наше отношение к миру проявляется каждый день: когда молодая девушка приходит поговорить с нами, когда священник осенним вечером приглашает женщину-катехизатора побеседовать в уединенном месте, когда замужняя женщина жалуется на свои проблемы, когда женатый мужчина признается в любви монахине, с которой вместе работает, или когда просто нужно высказать свое мнение в смешанной группе.

«Роли» и секуляризация

Самым легким выходом всегда кажется возможность спрятаться за «роль». Мы знаем, как должен вести себя человек, живущий в целибате, особенно если он имеет статус, социально определяемый как «посвященный»: монах, священник. Однако мир беспощадно рушит всякое притязание на безопасность, предоставляемое «ролью». Сегодня нас ценят только за наши личные качества.

Такая внезапная перемена в восприятии вызвана многими причинами. Иногда мы приписываем ее антиклерикальным настроениям, господствующим в последние годы. На мой взгляд, корни этого явления лежат глубже. Происходит постепенный процесс секуляризации, который влечет за собой смещение ценностей, а значит, и изменение в отношениях. Секуляризация культуры и общества изменяет роли. Священник становится еще одним членом общества, а его служба – еще одной «работой».

Если люди настроены антиклерикально, это значит, что роль религии еще довольно значима. Если же нашим поведением перестают возмущаться, значит, мы больше не имеем никакого веса.

Плохо, что с каждым днем люди все меньше верят в то, что мы честно исполняем наш обет. Почему? Потому ли, что так легче оправдать собственные беспорядочные сексуальные отношения? Или же потому, что мы не являемся значимым звеном этого столь сексуального мира?

Мы и наш «статус»

В сегодняшнем мире мы не можем быть действенным знаком Царства, если по-прежнему наше исполнение и проживание обета опирается на религиозный «статус». Как часто нас больше защищает наше положение, чем зрелость и готовность быть самими собой перед другими людьми! Мы были воспитаны в строгом целомудрии, нарушившем нашу способность общаться с другим полом.

Можем ли мы евангелизировать мир, если наше собственное равновесие чувств зависит от защитных систем вроде больших обителей и общинной жизни, организованной на основе строгой дисциплины?

Нам следует оправдывать наше состояние целомудрия качеством своей человеческой жизни (цельность чувств, зрелость отношений, свобода самоотдачи), а не религиозной идеологией, которая его поддерживает. В прошлые эпохи эта идеология распространялась на культуру всего общества. Теперь она подозрительна или, в лучшем случае, к ней относятся терпимо.