- Это какой? - поинтересовался дед Сизов.

  - С которым они на фронт уходили. "Прощание славянки" называется, - Петр Алексеевич с удовольствием похрумкал капустой. - Раньше, конечно, у нас технологические простои были. А сейчас лучше дела идут. Случается, сегодня ему марш "Славянки" на юбилее играешь, а через день уже идешь вслед за его гробом и Шопена выдаешь. Да и молодые сейчас мрут, как мухи. С одной стороны, конечно, в масть, учитывая, что гонорары растут, а с другой - хочется взять и крикнуть: "Не умирайте, люди!".

  - А я подзабыл эту мелодию, - сказал Сизов и брови свел, пытаясь припомнить.

  - Какую мелодию?

  - Ну, марш, с которым ты меня на фронт провожал.

  - Да то не я провожал; меня тогда еще в проект не занесли. Но если хочешь, сейчас надудю.

  И Петр, подражая своей валторне, прогудел одними губами марш "Прощание славянки". При этом разохотился и стал дирижировать себе вилкой. Хозяин слушал молча, внимательно, вспоминая. Седые брови сошлись у него на переносице. И хозяйка, шустрая, сухая старушка, присела за стол и заслушалась, успокоив на коленях руки. Она смотрела на мужа, должно быть, представляя его бравым парнем в восемнадцать лет отправляющимся в последний год войны... А он послушал и встряхнулся.

  - Ну, посидели, подудели, пора и честь знать.

  Гости поднялись из-за стола и раскланялись.

  - Дед, последний вопрос, - пристал Мишка. - А сам ты славянин?

  - А кто ж еще.

  - А жена?

  - Чей-то ты все выпытываешь?

  - Я так думаю, ваша внучка тоже славянка, хоть в промежутке и Бюль-бюль оглы затесался.

  - Дак оно как? - сказал мудрый старик. - Чей бы бычок не прыгал, а теля-то все одно наше.

  - Тогда я пойду с вашей телочкой попрощаюсь, - решился Мишка. - Хотя, правда, не на фронт ухожу, но все-таки. И на наших улицах не совсем мирно.

  Он опять подошел к комнате, в которой уже был. Подергал дверь. Закрыта. Аккуратно постучал согнутым указательным пальцем. Нет ответа.

  - Ладно, не буду больше беспокоить, - сказал дипломатично, повернувшись к хозяевам. - Но если что, зовите. Сразу приду.

  Хозяин возвратил гостям каравай с солонкой и проводил.

  - Ну вот, и похмелились, - опять со странной смесью удручения и радости шепнул на улице Сорокин другу Сашке.

  - Не понял, - расслабленно отозвался тот. - Твоя мамка, выходит, правду сказала? Это был спектакль?

  - Пожалуй, - ответил Мишка. - Только почему-то занавес не подняли и зрителей в зал забыли впустить.

  Он вдруг, как знал, оглянулся, посмотрев на знакомое окно. Карина появилась между занавесок. Подняла руку и своей узкой, прохладной ладошкой то ли хотела прическу поправить, то ли попрощаться с ним неуверенным, несмелым жестом.

  Кто-то из соседей варил кофе. В воздухе пахло маем и цикорием. Зеленели листики золотого шара, впитывая от солнца энергию для будущих цветов. Брат Петр Алексеевич с грустным видом нес перед собой невостребованный каравай. Мать вышла на крыльцо, нетерпеливо дожидаясь их возвращения. И сразу все поняла.

  - Выставили? - посмотрела вопросительно и, еще не дождавшись ответа, вздохнула тяжко.

  - Да, объявили о моей несостоятельности. Но ты не горюй, мама, - подбодрил ее "младшенький". - Еще не вечер.

  К концу мая он завербовался в Якутию. Вербовщик принимал в одной из пустующих комнат Дворца Культуры. Это был элегантно одетый мужчина с безукоризненной стрижкой. Он говорил убедительно, обещал высокую зарплату и бесплатную доставку к месту работы. Оказалась востребованной и Мишкина профессия. Все устраивало, особенно то, что добираться самолетом.

  - Если даже полетим в ясную погоду и в иллюминатор я замечу внизу пивной ларек, - разъяснил он Сашке, - то с высоты десять кэмэ ведь без парашюта не выпрыгнешь. А парашют мне, знамо дело, не дадут.

  Да и прежний вариант - с путешествием к брату на Камчатку с проверкой себя на морскую болезнь - отпал сам собой. Судно, на котором Павел прокладывал маршруты, сдали на металлолом, а брата списали на берег. И в последнем поздравлении, он сообщил, что подумывает, не вернуться ли ему в отчий дом. Наверно, забыл, что отчим домом для него являлся шахтерский барак.

  Мерно гудел мотор. Сидя у борта и глядя в иллюминатор, парень припомнил разговор с братом Петром, когда тот хотел его "сослать" куда-нибудь на Крайний Север, в Якутию. Так оно и вышло. Почти святой Петр оказался провидцем. Мишка летел с легким сердцем и по собственному почину. Теперь-то все получится, был уверен.

  Два года, без отпуска, вкалывал он на обустройстве вновь открытого нефтяного месторождения. Даже "начальником" - как, дурачась, предполагал в разговоре с братом - поставили. Ну, не таким великим: бригадиром, без освобождения от основной работы. А прищуривать глаза и ломать речь не пришлось. Бригада подобралась интернациональная, язык общения - русский.

  Мать изредка присылала письма и каждый раз упоминала, что при встречах с ней "Аришка" уважительно здоровается. Но не очень-то она разговорчива. Не делится своими девичьими мечтами. Ну, ясно. Мать - хлебом не корми - дай поболтать.

  Эти коротенькие письма-сообщения его согревали. На третий год, к осени, когда монтажникам следовало перебираться еще дальше на север, он решил, что с него хватит и пора возвращаться. "Как раз поспею, чтобы диплом обмыть".

  В Якутске, ожидая самолет и томясь, дал телеграмму. Правда, сначала хотел сюрпризом ввалиться домой, но потом подумал, что, пожалуй, для матери хватит уже сюрпризов, пусть знает о его возвращении.

  По прибытии никто не встретил. Подвести до родного дома навязались сразу двое бомбил - томились без дела. И оба были настолько вежливы, что Мишке не захотелось отказывать ни одному.

  - Ладно, - решил он и повернулся к первому. - С тобой поеду. Ну, а ты, - повернулся ко второму, - шляпу мою повезешь. Смотри, отвечаешь головой.

  Разумеется, дорожную сумку, не отпуская, держал на коленях. Там, помимо пары рубашек и полотенца, в обыкновенной наволочке лежали заработанные им деньги. Так уж получилось, что когда он надумал ехать домой, в сберкассе поселка валюты не оказалось. Пришлось подождать, когда инкассаторы привезут дневную выручку из магазинов. Его сбережения состояли из залапанных, захватанных червонцев, полтинников и стольников, которые труженики нефтянки тратили на приобретение харчей и водки.

  И вот он дома. Телеграмму доставили, его ждали мать и Сашок. Друг обнял и, как бы оправдываясь, разъяснил, что они ожидали с раннего утра, названивали в аэропорт, а рейс все откладывался да откладывался. Про шляпу Мишка забыл, но второй таксист оказался добросовестным и сам занес ее.

  Сели за стол. Мать всего наготовила. Она радовалась, что на этот раз сын вернулся домой целым и невредимым. В кои-то веки - ни одной царапины, даже старый шрам над бровью стал едва заметен.

  - Ну, рассказывай! - не отрываясь, смотрела на него.

  - Все нормально, - он открыл сумку и вытащил наволочку с деньгами. - Вот. Шубу наконец-то тебе куплю.

  Сашок заглянул в наволочку и, как бы не веря глазам, что там находится, пошуршал внутри рукой.

  - Ну, Мишель, ты в своем амплуа.

  Опять назвал женским именем. Но Мишка не стал поправлять. Смотрел на мать. Почему-то она необычно сдержана. И как будто порывается что-то сказать, однако все никак не решится. И тогда сам наехал с вопросами:

  - Ну, а вы тут как? Какие новости?

  - Да какие уж там новости. Твой брат Павлик домой вернулся, купил себе квартиру, ремонт делает. Обещал прийти. И Петя скоро придет...

  Остальные новости выложил Сашок:

  - Да, у нас тут мало что изменилось. Ну, корейцев и китайцев добавилось. Даже негр, по имени Вася, появился. А вообще, убывает народ. И невесты твои разбежались. Изабелка улетела в Питер с тем доктором, которому ты авторские права передал. У него там родители живут. А она, вишь ли, в нашем городе уже засветилась, как легкодоступная девочка. Так что тут ей никак не стать гранд-опера дамой. Вот и уехали. И эта девица, которую мы сватать ходили, тоже тебя не дождалась. За молодого прокурора из Уссурийска замуж выскочила.