— Не забуду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— У тебя есть все для того, чтобы быть счастливой.

— Как я могу быть счастливой? — воскликнула я. — И как ты можешь думать, что я могу быть счастливой? Ведь я — совсем как ты. И я, как и ты, не могу не видеть тщетность, пустоту и мрак там, где другие видят свет и радость.

— В чем дело, Люси? — Папа вглядывался в мое лицо словно в поисках разгадки. — Это из-за парня, да? Кто-то дурит тебе голову? В этом все дело?

— Нет, пап, — засмеялась я несмотря на то, что все еще плакала.

— Тот долговязый молодец на кухне, не он случаем обидел тебя?

— Что… а-а, Дэниел? Нет.

— Он не… ты знаешь… не позволил себе лишнего, а, Люси? Потому что в случае чего, то, помоги мне господь, пока я дышу, я сумею защитить тебя. Я пошлю двух твоих братьев, и они дух из него вышибут в два счета. Пинок в зад и карта мира в руки, вот что нужно этому парню, и он это получит. Он еще глупее, чем кажется, если думает, что можно побаловаться с дочерью Джеймси Салливана и остаться после этого в живых…

— Папа-а, — зарыдала я. — Дэниел ничего не сделал.

— Я видел, как он смотрит на тебя, — мрачно сказал папа.

— Никак он на меня смотрит. Ты все выдумываешь.

— Да? Может быть. Со мной это не в первый раз.

— Пап, это вовсе не из-за парня.

— А отчего же ты тогда такая несчастная?

— Просто потому, что я такая, пап. Такая же, как ты.

— Но я в полном порядке, Люси, богом клянусь.

— Спасибо тебе, папа, — вздохнула я, склонив голову ему на плечо. — Я знаю, ты просто успокаиваешь меня, но все равно я очень это ценю.

— Но… — начал он с довольно озадаченным выражением лица и запнулся, явно не зная, как продолжить. — Ладно, — сказал он наконец, — пошли ужинать.

И мы пошли.

Ужин проходил в довольно напряженной атмосфере, поскольку мы с матерью были в ссоре, а папа с подозрением поглядывал на Дэниела, убежденный, что тот вынашивает в отношении меня недостойные планы.

Появление блюд с едой ненадолго подняло наше настроение.

— Натюрморт в оранжевых тонах, вот что это такое, — провозгласил папа, глядя на свою тарелку. — Оранжевые рыбные палочки, оранжевая фасоль, оранжевая картошка и, в довершение всего, стакан лучшего ирландского виски, которое (надо же, какое совпадение!) тоже оранжевого цвета.

— Картошка вовсе не оранжевая, — заметила мать. — Ты предложил Дэниелу выпить?

— Еще какая оранжевая! — с жаром возразил папа. — И — нет, не предложил.

— Дэниел, немного виски? — спросила мама, поднимаясь.

— И если жареный картофель не оранжевый, то какой он, по-вашему? — поинтересовался папа у всех присутствующих. — Розовый? Зеленый?

— Нет, спасибо, миссис Салливан, — нервно сказал Дэниел. — Мне не хочется виски.

— А ты и не получишь никакого виски, — воинственно вмешался папа, — пока не скажешь, что картофель — оранжевый.

Папа и мама уставились на Дэниела, и каждый из них желал, чтобы он встал именно на его (ее) сторону.

— Я бы сказал, что он золотистый, — несмело предложил дипломатичный Дэниел.

— Оранжевый!

— Золотистый, — сказала мама.

Дэниел смущенно молчал.

— Ладно! — прорычал папа и стукнул ладонями по столу так, что тарелки и вилки подпрыгнули и зазвенели. — С тобой договориться непросто. Золотисто-оранжевый, такое мое последнее слово. Или так, или никак. И никто не может обвинить меня в том, что я несправедлив. Налей ему выпить.

И очень быстро папа снова пришел в отличное настроение. Еда всегда благотворно влияла на него.

— Что может быть лучше рыбной палочки? — спросил он у нас, сияя добродушной улыбкой. — Только шесть рыбных палочек. Вы только посмотрите на это, — восхищенно продолжал он, подцепив вилкой рыбную палочку и оглядывая ее со всех сторон. — Красота! Тут требуется настоящее мастерство, понимаете? Требуется университетское образование, чтобы правильно слепить этого молодца.

— Джеймси, ну что ты устроил выставку из своего ужина? — перебила его моя мать, тут же все испортив.

— Тому, кто придумал эти палочки, должны дать Нобелевскую премию, — заявил папа.

Дальнейшая застольная беседа продолжалась в том же духе. Поужинав, папа вернулся в свое кресло в углу, а мама, Дэниел и я остались сидеть за столом и пить чай. К половине одиннадцатого мы выпили море чая. Потратив всего полчаса на то, чтобы собраться с духом, я наконец произнесла:

— Пожалуй, нам пора.

Храбрость мне нужна была потому, что я знала: подобное предложение будет встречено моей матерью, мягко говоря, в штыки.

— Как, уже? — заверещала она. — Но вы только что пришли.

— Уже поздно, мама, а к тому времени, когда мы доберемся до дома, будет еще позднее. А завтра нам на работу.

— Не понимаю, в кого ты такая, Люси. Я в твоем возрасте могла протанцевать всю ночь до утра.

— Железные таблетки, Люси, — крикнул из своего угла папа. — Вот что тебе нужно. Или это… как его… что принимают все подростки для бодрости? Как оно называется?

— Не знаю, папа. Гематоген?

— Нет, — буркнул он. — Там другое название.

— Нам действительно пора ехать. Да, Дэниел?

— Э-э… да.

— Кокаин, вот что! — воскликнул папа, обрадованный тем, что вспомнил нужное слово. — Прямо сейчас зайди в аптеку и купи себе кокаина. Сразу запрыгаешь как кузнечик.

— Не думаю, пап, — хихикнула я.

— А что? — спросил он. — Или кокаин теперь тоже запретили?

— Да, пап.

— Безобразие! — возмутился он. — Эти законодатели скоро совсем нас задушат своими налогами и запретами! «Это противозаконно» да «то противозаконно»! И чем им кокаин помешал, этим сухарям? Ничего они не понимают в жизни.

— Да, пап.

— Ты можешь остаться у нас на ночь, — предложила мама. — Я приготовила тебе постель в твоей старой комнате.

От этих слов я пришла в ужас. Остаться в ее доме? Снова почувствовать себя в ловушке? Как будто я так и не сумела выбраться на волю?

— Э-э… нет, мам, Дэниел все равно поедет домой, так что лучше я доеду до города с ним…

— А Дэниел тоже может остаться, — оживилась мама. — В комнате мальчиков ему будет удобно.

— Большое спасибо, миссис Салливан…

— Конни, — поправила она его, перегнувшись через стол, чтобы положить ладонь ему на рукав. — Называй меня Конни. А то смешно звучит, когда ты, совсем взрослый мужчина, говоришь «миссис Салливан».

Боже праведный! Она вела себя, как будто… как будто она заигрывала с ним. Меня чуть не вырвало.

— Большое спасибо, Конни, — повторил Дэниел, — но мне необходимо вернуться домой. Завтра с самого утра у меня важная встреча…

— Ну что поделать. Не могу же я совать палки в колеса экономики. Но обязательно приезжай еще раз!

— Разумеется, с огромным удовольствием.

— И может, тогда вы оба сможете переночевать у нас!

— О, меня тоже приглашают? — поинтересовалась я.

— Тебе не нужно приглашение, чтобы появиться в родительском доме, — парировала мама. — Как ты ладишь с ней? — обратилась она к Дэниелу. — Она такая обидчивая.

— Да нет, не очень, — промямлил Дэниел. Его внутренняя вежливость заставляла его согласиться с моей матерью, в то время как его столь же врожденное чувство самосохранения подсказывало ему, что меня лучше не злить.

— Уж я-то знаю, какая она. Можешь не стараться выгораживать ее, — ухмыльнулась мама.

— Гм… можно от вас позвонить? Я хотел бы вызвать такси. — На самом деле Дэниел хотел бы сменить тему разговора.

— А чем плохо метро? — поинтересовалась я.

— Уже поздно.

— Ну и что?

— На улице сыро.

— Ну и что?

— Я заплачу.

— Тогда ладно.

— Здесь недалеко есть служба такси, — вспомнила мама. — Раз уж вы твердо намерены ехать, я сейчас позвоню им.

Я пала духом. Эта служба такси за углом была укомплектована вечно обновляющимся ассортиментом афганских беженцев, индонезийцев, ищущих политического убежища, и эмигрантов из Алжира, никто из которых не говорил ни слова по-английски и которые, судя по их умению ориентироваться, только вчера прибыли в Европу. Я сочувствовала им всем и каждому, но мне хотелось добраться до дому, не заезжая в Осло.