Утрем, двадцать четвёртого июня, в восемь сорок прозвучал сигнал воздушной тревоги. Взрывы, крики, люди бегут из города, ищут укрытие. Всё охвачено огнём, трамваи перевёрнуты, дороги в колдобинах, вокруг бардак и разруха. Мертвецы. По всем улицам лежат трупы, части тела, потроха, о Боже... Там лежат чьи-то мозги. Женщин и детей ведут на эвакуацию, и я в их числе, крепко держа матушку за руку. Прямо надо мной прогудел пролетающий вражеский самолёт и сбросил бомбу, я встала дыбом. Наверное, в тот момент бомба отражалась в моих голубых глазах. Матушка плакала, смотря в небо:
-Машенька, я люблю тебя! – она крепко обняла меня, уткнув моё лицо себе в грудь, чтоб я ничего не видела.
-Матушка.
Я умерла? Умерла, да? Трупы. Кровь. Матушка. Крики. Кишки. Мозги. Ааааааааааааааааааааааааааааа!!! Скрежет металлических пластин... Искры... Лица... Ты хочешь их убить, не так ли? Плачут чайки... Искажается... Звенит... Кто ты? Радуга... Хочь выпить чая? У нас много сахара. Присаживайся. Улыбка. Какие красивые у тебя клыки. Вам тоже налить чаю, медвежонок? Вы потеряли лапу. Мой двор совсем зелёный и военный. Под забором лежит голова солдата... Может, тоже пригласим его на чай? Ты так похожа на меня, Радуга. Да мы ведь сёстры, Маша. А как там Ваши пионеры? Всё так же играют в казаков-разбойников. Мальчишка... Зачем он ударил меня? Куда все пропали? Одиноко. Хочу покачаться на качели. Вокруг летают самолёты, плача как чайки. Плачут... Плачут... Болото с камышами... Я опускаюсь в него на качелях. Руки хватают меня... Вздох... Пронзает холодом... Розовое пятно... Ещё одно... Много розово-белых пятен... Наслаиваются голоса... Потёмина... Потёмина... Потёмина... ПОТЁМИНА!!! АААаАааааАаа!!!!! Больно. Ты позволишь себе терпеть? Маша, верни нашу матушку. Самолёты забрали её. В сарае лежит топор и серп. Айда, собирать рожь в поле! Взмахиваю лезвием, и красные ключики воды бегут по моим ногам колосками. Попалась волку. Бедная овечка. Волк в шкуре овечки. Да чего с тобой? Ты посмотри на себя! С тобой никто не будет дружить! Что не так? Да ты видела, чего стало с твоими пшеничными волосами? Они седые! Старуха! Нет. Ведь это не так. Сестра, не обижай меня. Рога её такие лохматые. Мы не похожи. Она овца, а я девочка. А может я кукла? Кукла? Кукла... Кукла... Кукла... Кукла... Неваляшка запрокинулась на бок. Она смотрит на меня своими глазами и хлопает ресницами. А мои ноги такие красные. Багрянец. Багровые реки. Натачивают лезвие. Лязгает... Лязгает... Лязгает... Голова гуся падает на траву. Перья летят у меня изо рта. Одуванчики раздувает сильный ветер. Я лечу. Летят парашютики семян. Это бомбы. Падают. Взрываются. Рык. Это волк. Он съест меня! У меня же есть топор! Я смогу защититься. Звон колоколов. Церковь очистит волка от грехов. И мой топор. А волк то подлец, разговаривает на немецком. Да это же переодетый солдат! Он слишком волчий на вид. Я бы даже не догадалась. Умри, фашист! Покайся в своих грехах! Звон с колокольни раздавался звенячее. Гроб опускают в яму. Это же я в гробу! Красные маки в руках. А нет, это кровь. Ха-ха. Матушка, забери меня отсюдова! Я так больше не буду! Я буду хорошей девочкой. Я буду комсомолкой. Тикают часы. Тикают. Тикают... Тикают... Тикают... В них живёт моя подруга кукушка. Её надо спасти, она в заточении. Ходють тут всякие. Ступайте отседова! Нечего моячить по речке! Радуга-дуга, забери меня! Лям-парам-пам-пам. Что-то стены в дверях холодные. И сестричка радужная. Ты совсем уже ко-ко-ко? Аууууу! Раз-два-конь-семн адцать-пять я иду тебя капать. Но сна чала пр игла шу гри бы на арлдеку. Сес тра, прв аквл ик лпад ымыл воаиир...............................по-мо-ги те.................................
-Потёмина! Потёмина! – пыталась дозваться до белокурой девушки медсестра в бело-розовом халате.
Думаю, у неё шизофрения. Девочке на вид лет четырнадцать, а волосы белые, как будто она давно забальзаковского возраста. И глаза её, будто она уже ничего не видит – белые-белые. Я даже пыталась с ней поговорить. Я немного знаю английский язык. Наверное, она бы не поняла по-японски. Девочка отстранёно пялилась по сторонам. Будто и не видела меня, и даже не услышала обращения. Я повторила вопрос. И только тогда она что-то промямлила себе под нос на незнакомом мне языке, а потом резко начала с интересом рассматривать шовчик на смирительной рубашке. Эмоции её всегда были скудны, застывшее на лице выражение то ли страха, то ли слабоумия. Блаженная – так бы сказал мой покойный отец. И имя у неё какое-то христианское – Мария. Как Мария Магдалина. В столовой я её редко замечала. По-моему, она даже не ест ничего, а на стенах рисует какие-то каракули. Находится в своём мирке, и что там творится – известно только ей самой. Санитарки и моют ее, и ухаживают за ней, когда девочка в спокойном состоянии.
Да, она не всегда спокойна. Иногда она начинает дико орать и громко смеяться. Тогда прибегают санитарки с пультом от её рубашки, ремни на ней автоматически застёгиваются, и девочку уводят куда-то в лаборатории. Однажды она не только вывела из строя несколько медсестёр-андроидов, а даже убила парочку пациентов. Крови было много, пол был похож на поле красных хиганбан*, которые от первых лучиков солнца становились ещё пышнее. Я часто рисовала её. В моей палате поставили мольберт с холстами, и я писала картины целыми днями, залечивая душевные раны. На холсте появлялись безумные глаза белёсого цвета, белые кудри, отрешённое выражения лица и букеты хиганбан. Волк в овечьей шкуре.
Я почти вылечилась. Я слышала, что скоро меня отсюда выпустят и сотрут это клеймо с руки – крест с дьявольскими крыльями. И это даёт мне океан надежды. За этими толстыми стенами меня ждёт свобода без таблеток и серых помещений. Здесь очень жутко, но они на самом деле мне помогли. Меня... Меня изнасиловали и убили. И я была полуживая, когда в дырку в моём животе вгоняли член, и тогда, когда мои кишки вываливались на тротуар. Казалось, эти муки никогда не кончатся. Их было двое – какой-то жирный офисный планктон, у этих двух кусков дерьма в голове сплошное гуро**. Нет. Надо всё забыть. Настал тот день. Я мигом побежала на мед-пост к санитаркам, привскакивая как маленькая девочка:
-Тау! Меня выписывают сегодня, да? Я совсем нормальная и здоровая, видите, да? – подняла я руку, показывая боевую готовность.
-Прошу уточнить своё имя и фамилию, – отозвалась одна из них, мягко улыбнувшись.
-Хотару! Хотару Тецуя! – аж подпрыгнула я.
-Пожалуйста, подождите. Идёт поиск имени, – в её розовых стеклянных глазах начали быстро-быстро бегать белые строки. – Поиск завершён. Совпадения найдены. Пациент здоров. Выписка сегодня. Пройдёмте на сведение чип-тату.
-Ураааа!
И я с радостью пошагала за андроидом. Операция прошла на редкость безболезненно. Позор с руки был выведен. И я уже стою на пороге открывающейся металлической двери, одетая в лёгкое белое платье:
-Спасибо вам большое, – махала я рукой санитаркам.
-До свидания! С выздоровлением, – махали в ответ медсестрички, выстроившись в ряд.
Розовая армия девушек-врачей, все на одно лицо, и костюмы у них одинаковые. Я снова обернулась к ним:
-А с той девочкой всё будет в порядке? С Потёминой.
Девушки одновременно кивнули. А я шагнула навстречу свету в новый мир. Я уже даже позабыла то чувство, когда ветер развивает мои тёмно-русые волосы. Эх, желаю и тебе найти свой рассудок, Мария.
Кажется, это и есть тот момент, когда понимаешь, что всё что с тобой случилось – просто ошибка, дурацкий сон. В глаза бьёт солнце, и я, потягиваясь, пытаюсь сбросить с тела последние оковы кошмара.
Что-то не так... Я ещё не поняла что, но что-то не так... Солнце. Небо. Стоп, небо? Разве мы не были в здании? Я лежу на какой-то полянке. Неужели меня выкинули здесь? Неужели это... Не сон? Начинаю судорожно вдыхать воздух, тело услужливо подсказывает всю гамму болевых ощущений, не так давно им испытанных. И одежда та же, если можно назвать тряпочки и лоскутки одеждой. Но насколько я вижу, нет ни синяков, ни кровоподтеков, в изобилии украшавших моё тело еще вчера. Поднимаю руку – все ногти на месте. И пальцы. Как будто всё в порядке. Страшная догадка раскалённым прутом пронзает мозг. Я, кажется, всё-таки умерла. Я начинаю вспоминать всё, что было до этого, и неожиданно осознаю, что это гигантская ошибка. Эти воспоминания петлей сжимают мое горло, погружая в пучину безумия.
