Затяжные бои сменялись короткими схватками с отчаянно сопротивлявшимся противником. В последних числах июля, овладев городом Кобрин, части Мозырской группы получили приказ наступать в направлении Брест-Литовска,
Враг пытался остановить наш полк у деревни о несколько необычным названием Вычивжи. Подступы к ней были опутаны несколькими рядами колючей проволоки. Расположенная на довольно крутом холме, деревня напоминала настоящую крепость. В первой же атаке, закончившейся неудачно для подразделений полка, мы поняли, что вражеские артиллеристы отлично пристреляли лощину перед Вычивжами.
- Разведчиков ко мне, - приказал комполка.
Нас собралось пятнадцать человек. Решительным и суровым было лицо командира полка. Он велел нам придвинуться ближе и без всяких объяснений сказал:
- Разведчики, видите вон тот овраг слева, по нему вы должны добраться до вражеских пушек и заставить их замолчать. Как лучше выполнить эту задачу, решите по дороге...
Вот такая судьба разведчика! Он должен и лихо действовать в рукопашном бою, и захватывать, "языка", отвлекать внимание врага на себя. В данном случае нам предстояло скрытно, не выдав себя ничем, появиться на неприятельских артиллерийских позициях.
Не ведаю, что стало теперь с тем оврагом, но тогда он нам задал задачку. Прошедший накануне боя ливневый дождь расквасил до основания суглинистую почву. Поднявшись на несколько метров вверх, мы вдруг теряли опору и, словно на лыжах, скользили вниз. Выручил всех вятич Ефрем Корытин, человек неистощимый на всякие солдатские хитрости. Мне всегда казалось, что в его карманах-запасниках хранится припасенная на всякий непредвиденный случай необходимая вещь. В нот раз кстати оказалась в мизинец толщиной веревка. Ефрем привязывал ее за корягу дли куст и по очереди вытаскивал нас на очередную отвоеванную площадку.
Сил у нас тот коварный суглинок забрал много. Уж и не помню, как мы поднялись и бросились на артиллерийскую прислугу. Суетившиеся у трех орудий белополяки вначале как-то странно отреагировали на наше появление. Они по-прежнему перетаскивали ящики со снарядами, переговаривались. И только когда Ефрем Корытин свалил прикладом здоровенного подносчика снарядов, артиллеристы поняли, кто мы такие. Но было уже поздно. На нашей стороне были такие преимущества, как солидный опыт рукопашных схваток, умение применять в ближнем бою все, что лежит под рукой.
Лишившись поддержки, артиллерии, неприятель, видимо, потерял уверенность в возможности удержать Вычивжи. Под вечер нашим красноармейцам удалось окончательно сломить сопротивление отлично вооруженных и хорошо обученных вражеских пехотинцев. Полк беспрепятственно переправился через реку Муховец. Почувствовав вкус победы, красноармейцы полка освободили одну за другой еще несколько деревень. А утром 2 августа мы были на правом берегу Буга, повели наступление по его восточному берегу, без особых потерь форсировали реку.
Я уже поверил, что имею особый заговор от вражеской пули. Из многих атак возвращался целым и невредимым, хотя других моих товарищей жестоко метили пули, подкарауливали осколки. Так погиб смелый разведчик, мудрый человек Ефрем Корытин. Тяжело ранило нашего командира роты.
И Буг я переплыл одним из первых. Душа пела от мысли, что все у нас идет ладно, что близится конец войне. И вдруг эту радость разом оборвало. Что-то тяжелое и острое ударило в левую ногу. Закачались, закружились в глазах деревья. Неведомая сила бросила меня на землю...
Почти четверть века пройдет с того дня. Я стану генералом. В страшно трудной войне мы одолеем немецко-фашистских захватчиков. Мне снова доведется побывать на польской земле. Мы принесем братскому народу свободу от фашистского ига. Многие тысячи моих боевых товарищей сложат за это свои головы в боях. Так получится, что после победоносного завершения Великой Отечественной войны по решению Советского правительства я буду направлен в Польскую Народную Республику, стану помогать ее народу в строительстве новой жизни, в становлении молодого Войска Польского. Мне доведется однажды приехать в те места, где проходил пеший разведчик Василий Коньков. Захлестнутый воспоминаниями, я еще раз повторю маршрут боевой юности.
....Ранение оказалось серьезным. В себя я пришел только в санитарном поезде, который, часто останавливаясь, доставил нас через месяц в Нижний Новгород. Мой крепкий, молодой организм быстро справился с тяжелой раной. В городе на Волге я пробыл недолго. Как только стал самостоятельно ходить, попросился на медицинскую комиссию. Прошел ее успешно, получил разрешение съездить на десять дней к маме в Троицкое. Отдыха, правда, не получилось. Уже через шесть дней был вызван в Рязань, где меня определили в учебную команду, занимавшуюся подготовкой младших командиров.
Думал ли я, готовился ли стать военным? Попав однажды на завод, проникся большим уважением к мощным и умным машинам, безропотно подчинявшимся рукам человека. В душе мечтал выучиться на инженера. Но жизнь рассудила иначе. Выбор мне помогли сделать неспокойная в то время международная обстановка, тревожное для молодой России время. И еще одно обстоятельство сыграло свою роль. Полюбились мне строгость, справедливая суровость армейских порядков.
Осенью 1920 года в Москве формировался учебно-образцовый полк из учебных команд округа. К нам в Рязань приехал из столицы представитель. Вызвали и меня на беседу, предложили продолжить военное образование. Я согласился. Впереди ждали два года напряженной учебы.
Полк располагался в Лефортово. Весной и летом мы неотлучно находились в лагерях на Ходынке. Занятия в основном проводились по тактике и огневой подготовке. Преподавали нам командиры, прошедшие суровую школу гражданской войны. Это были преданные своему делу люди. Ни послаблений, ни условностей в учебе они не терпели. Даже нам, солдатам с фронтовой закалкой, наука давалась нелегко.
В мае 1923 года наш полк переименовали в 40-й стрелковый. А я получил назначение на должность командира взвода полковой школы. Дел было - по горло. Времени едва хватало на подготовку к очередным занятиям. За работу спрашивали строго. Мы были на виду у курсантов. К нашим действиям, поступкам, отношению к делу они присматривались, порой копировали многое. Надо сказать, мои товарищи, в большинстве своем - фронтовики, подавали им достойный пример в отношении к службе, учебе, в обращении друг к другу. Мы многое делали для укрепления воинского коллектива, духа товарищества, взаимовыручки. Потому, наверное, и работалось, и служилось интересно.
Новый, 1924 год мы встретили весело. В школе состоялся вечер, вместе с курсантами командиры танцевали, участвовали в викторинах. Никто и подумать не мог, что через каких-то три недели нашу страну, каждого из нас постигнет великое горе...
Во вторник 22 января утром я ехал в школу на "аннушке" (так тогда москвичи называли трамвай "А"). Вдруг трамвай остановился. Нам объявили, что дальше мы должны идти пешком. Заметны были какие-то странные перемены на улицах Москвы. Город как будто стал тише. Ни звонков трамваев, ни гудков автомобилей. Люди на тротуарах понижали голоса, не решаясь говорить громко о том, чего не знали. Я слышал, как люди растерянно спрашивали:
- Когда это случилось? Где это написано?
Вот человек десять окружили товарища в военной форме. Тот держал в руках небольшую записную книжку и передавал дословно содержание бюллетеня о смерти Владимира Ильича Ленина. Пораженный этим страшным известием, я остановился, глядя на читавшего, сурово сказал:
- Это неправда, это провокация...
На меня посмотрели с осуждением. Послышались голоса, брошенные к военному с записной книжкой:
- Читайте, товарищ, дальше, читайте до конца.
- Вчера, двадцать первого января... - в этом месте голос товарища вдруг прервали глухие рыдания.
Глубокой скорбью встретила меня полковая школа. На лицах курсантов, командиров было безутешное горе. Тяжелое известие поразило всех словно громом. Мои друзья, большей частью буденновцы, громившие в жарких боях самую различную контрреволюционную нечисть, "выглядели растерянными, неуверенными. Каждый был готов на любой подвиг, лишь бы вернуть ушедшего из жизни Ильича.
