Я зашагал дальше, понемногу зверея от жары. В своих будках прятались от солнца часовые, обмотав шеи полотенцами.

Ветерок застал меня врасплох. Я повернулся к гавани. Мимо Крепостного острова шел корабль – огромное неуклюжее чудовище, по сравнению с которым доу и фелюки выглядели карликами. В центре пузатого черного паруса выпирал серебряный череп, окаймленный мерцающим серебряным кольцом. Глазницы светились красным, в щербатой пасти вспыхивали огоньки.

– Это еще что за хреновина? – спросил часовой.

– Не знаю, Снежок.

Размер корабля поразил меня даже больше, чем парус. Четырем колдунам нашего Отряда вполне по силам сотворить нечто столь же эффектное, но мне никогда не случалось видеть галеру с пятью рядами весел.

Я вдруг вспомнил о своих обязанностях.

Когда я постучал в дверь Капитана, тот не ответил. Я сам пригласил себя войти и увидел его храпящим на большом деревянном стуле.

– Тревога! – взревел я. – Пожар! Стон взбунтовался! Танцор ломится во врата Рассвета!

Танцор – генерал, когда-то едва не уничтоживший Берилл. Люди до сих пор вздрагивают, услышав его имя.

Капитан даже не приподнял веки и не улыбнулся.

– Ты слишком обнаглел, Костоправ. Когда наконец научишься соблюдать субординацию?

Намек на субординацию означал, что мне полагалось сперва потревожить Лейтенанта. Сон начальства священен, и прерывать его дозволено только в исключительных случаях – например, если синие начали штурм Бастиона.

Я доложил про Кудрявого и показал выявленное место на карте. Капитан снял ноги со стола.

– Похоже, для Добряка есть работенка, – хмуро заключил он.

Черный Отряд не прощает покушений на своих братьев.

Добряк – самый злобный из наших взводных. Он решил, что дюжины человек вполне хватит, но разрешил мне и Молчуну присоединиться. Я могу заштопать раненых, а Молчун пригодится на тот случай, если синие полезут в бутылку. Молчун задержал нас на добрых полдня, отправившись на «короткую» прогулку в лес.

– Ты чего затеял? – поинтересовался я, когда он вернулся с ветхим мешком за спиной.

Он лишь ухмыльнулся в ответ. Молчун, он и есть Молчун.

Заведение, куда мы направились, называлось «У мола» – уютная таверна, в которой я провел немало вечеров. Добряк послал троих к задней двери и поставил по два человека у каждого из двух окон. Еще двое забрались на крышу. У любого здания в Берилле есть люк на крыше – летом люди предпочитают спать наверху.

Остальные вошли через главный вход.

Добряк, парень невысокий и задиристый, обожает драматические эффекты. Ему только фанфар не хватало.

Вытаращившись на наши щиты и обнаженные клинки, посетители замерли. Сквозь прорези в забралах на них в ответ глядели мрачные лица.

– Верус! – гаркнул Добряк. – А ну тащи сюда свою задницу!

Появился патриарх семейства, владеющего таверной, и бочком, словно шелудивый пес в ожидании пинка, стал приближаться. Посетители загомонили.

– Молчать! – рявкнул Добряк.

Этот коротышка умел реветь не хуже медведя.

– Чем могу помочь, премногоуважаемые? – спросил старик.

– А теперь, синий, веди сюда сыновей и внуков.

Заскрипели стулья. Какой-то солдат вонзил в столешницу нож.

– Сиди спокойно, – охладил его Добряк. – Пришел пообедать, вот и лопай. Через час всех отпустим.

– Я ничего не понимаю, господин, – задрожал старик. – Что мы такого сделали?

– Ловко прикидываешься, Верус, – зловеще ухмыльнулся Добряк. – Ты преступник. Отравитель. Тебе предъявляется обвинение в двух убийствах. И еще в двух покушениях на убийство. Магистрат велел применить «наказание раба».

Добряк откровенно наслаждался происходящим. Я никогда не испытывал к нему симпатии. Он так и остался гадким мальчишкой, обрывающим мухам крылышки.

«Наказание раба» – это когда виновного публично распинают и оставляют на растерзание стервятникам. В Берилле только преступников хоронят без кремации – или вообще не хоронят.

Из кухни донесся шум драки. Кто-то попытался выскользнуть через задний ход. Наши парни явно возражали против этого.

Зал таверны словно взорвался, и на нас ринулась размахивающая кинжалами толпа.

Нас оттеснили к выходу. Те, кто был ни в чем не виновен, опасались, что их заметут за компанию. Правосудие в Берилле быстрое и суровое, оно редко предоставляет обвиняемому возможность оправдаться.

Один из наших рухнул – кто-то ухитрился ткнуть его кинжалом. Боец из меня неважный, но я без колебаний занял место павшего. Добряк что-то буркнул – явно про меня и явно что-то ехидное, – но что именно, я не разобрал.

– Я все слышал, и ты раз и навсегда потерял шанс на бессмертие, – отозвался я. – Хрен тебе теперь, а не Анналы.

– Черт! От тебя ничего не ускользнет.

Дюжина горожан уже полегла, на неровном полу растекались лужи крови. За окнами столпились зеваки. Скоро какой-нибудь искатель приключений нападет на нас сзади.

Добряка кольнули кинжалом, и он потерял терпение.

– Молчун!

Молчун уже трудился, но ведь он Молчун, а это означает: никаких звуков и почти никакого гнева.

Посетители таверны отхлынули, хлопая себя по щекам и размахивая руками. Они подпрыгивали, приплясывали, хватались за спины и задницы, орали и жалобно вскрикивали. Некоторые свалились без сознания.

– Что ты сделал? – спросил я Молчуна.

Тот ухмыльнулся, продемонстрировав острые зубы, и провел грязной рукой у меня перед глазами. Я увидел таверну словно в другой перспективе.

В мешке, который Молчун притащил с собой, было осиное гнездо, – если вам здорово не повезет, можете наткнуться на такое в лесах южнее Берилла. Обитателями гнезда оказались смахивающие на шмелей чудовища, которых крестьяне называют лысорожими шершнями. Злобнее тварей у матушки-природы нет. Теперь они быстро обрабатывали толпу в таверне, не трогая наших парней.

– Отличная работа, Молчун, – похвалил Добряк.

Он отвел душу на парочке беспомощных посетителей, после чего погнал уцелевших на улицу. Я склонился над одним раненым из наших, а остальные парни тем временем приканчивали еще дышавших противников. «Экономим синдику расходы на суд и палача» – так говорил об этом Добряк. Молчун стоял в сторонке и знай себе ухмылялся. Он тоже не из сентиментальных, но редко участвует в расправах.

Мы и не ожидали, что наберется так много пленных. Колонна растянулась на целый квартал.

– Изрядный улов, – подмигнул Добряк. – Спасибо, Молчун.

Судьба – переменчивая сука. Она привела нас в таверну «У мола» в критический момент. Пошарив по тамошним укромным уголкам, наш колдун выявил схрон под винным погребом, где пряталась целая толпа. Среди прятавшихся были и некоторые из лидеров синих.

Добряк громко разглагольствовал о том, какую щедрую награду заслужил осведомитель. Такового, разумеется, не существовало, и весь этот треп был нужен для того, чтобы наши ручные колдуны не стали главными мишенями для ответного удара. Пусть враг ищет несуществующих доносчиков-шпионов.

– А ну двинулись! – приказал Добряк и, все еще ухмыляясь, обвел взглядом угрюмую толпу. – Или хотите рискнуть своими шкурами?

Никто не шелохнулся. Уверенность Добряка охладила даже самые горячие головы.

Наша колонна растянулась по лабиринту старинных улочек. Пленники брели молча, а я не таясь пялился по сторонам. Мои товарищи равнодушны к прошлому, но я не мог не дивиться – подчас с почтительным трепетом – тому, сколь глубоко уходит в былое история Берилла.

Неожиданно Добряк велел остановиться. Мы вышли к проспекту Синдиков, который начинается у Таможни, тянется через центр и заканчивается возле главных ворот Бастиона. По проспекту двигалась процессия, и, хотя мы подошли к перекрестку первыми, Добряк решил уступить дорогу.

Процессия состояла из сотни вооруженных людей, выглядевших покруче любого отряда в Берилле, за исключением нашего. Во главе ехал кто-то черный на вороном жеребце – такого огромного коня мне еще видеть не доводилось. Всадник был мал ростом, женоподобно худ и затянут в потертую черную кожу. Черный морион полностью скрывал его лицо, а черные перчатки – руки. Оружия я не заметил.