Дети спали на террасе. Было холодно. Все были в спальных мешках. Ну и хорошо. Роберт не боялся ни трехруких, как Алешка, ни многоножек с паучьими лапками, ни даже тех... других... Никого он не боялся. Но он чувствовал себя таким виноватым, будто он породил их всех. "Спайсы - это не страшно. Спайсы - это гуманное учреждение. Это лесная школа для не вполне здоровых детей. Тут их готовят к операциям. Бережно. Постепенно. Уберут лишнее, нарастят недостающее. Методика хорошо отработана. Сбоев давно уже нет. Вот только эта перемычка... После операции каждому ребенку делают перемычку памяти. Ну, чтобы он не помнил, что раньше был уродом. Правда, избирательно перемкнуть память пока не удавалось, оздоровленные дети уезжали, забыв все, забыв и родителей, и Спайсы, и болотистый лес вокруг. А родители все продолжали любить своих уже не существующих уродов. И решительно некуда было деваться с этой никому не нужной любовью. Здоровым же детям как раз ее и не хватало в их новой счастливой жизни. "Пустовато, наверное, жить без воспоминаний, - подумалось Роберту, но он тут же себя одернул. - Какие такие у детворы воспоминания!" "Отче, отче наш! - проговорил он позабытое имя. - Так как же ты допустил до такого безобразия?"

"А вы где были?" - возразил Терентий Кандалов, и Роберт побрел по террасе, заглядывая в лица спящих. Алешки тут не было. Роберт побежал вверх по зеленому пандусу. Он раскачивал вьюны и распугивал стада золотых рыбок. Второй ярус террасы. Здесь дети постарше. Спят, но стоит ему пройти ряд кроваток, он слышит смешки, шелест и шорох. Удивляться нечему - Роберт помнит по собственному детству всю неуместность неподвижности мертвого часа средь бела дня. Смутило Роберта другое: детей вроде бы не стало меньше, но он не видел знакомых лиц, не было здесь ни Ванечки Ильясова, с надменной смешливостью объявившего себя человеком будущего, ни маленькой Вики Старк, что, как черепашка, тянула из своего панциря бледную слабую шейку.

Некоторые дети спали, уткнувшись лицом в подушки, но Роберт помнил рисунок рук каждого. Гриша Качалава с по-взрослому выступающим рельефом век умудрился украсить запястье срамной татуировкой. Где? Как? - не дознались. Анюта Крайц носила множество колечек. Роберт как-то привез ей из города два обруча, соединенные голубым сердечком. Не успел разглядеть обновку на ее руке, девчонка втиснула его мизинец в колючее медное кольцо и сказала: "Теперь мы обручены. Ужо я отсюда вырвусь!" Какова наглость! Роберт вразумлял ее, как маленькую, но это не помогло. Он вел ее в сад и стал говорить с ней, как со взрослой. Мучительные обязательства связывают его с Аришей, а уж когда мальчик уйдет от них навсегда... Этого они ждут... На это они надеются... Тогда...

- Тогда твоей жене будет легче управляться с тобой, если рядом найдется кто-то помоложе. Я не рвусь в жены. Я согласна быть любовницей...

Она согласна. Его согласия не спрашивали. Роберт давился злостью, надо бы отшлепать бесстыжую девчонку, но он боялся двинуть рукой - Анюта только и ждала неосторожного жеста. Он сказал ей, что любовница у него уже есть. Щелкнув медальоном, показал ей давнюю фотографию Марьям.

- Ничего, стройна, - девочка покрутила медальон в руке, - пусть живет!

И Роберт, слабый, ничтожный человек, связал себя неким полуобещанием. В конце концов, он знал, что после операции девчонка никогда не вспомнит ни собственную маму, ни его, ни болотистый лес в Спайсах. Бывали, правда, и несчастные случаи. Если ребенку удавалось протащить в радостное будущее хоть какой-нибудь предмет из грустного прошлого... Случалось, сломанная сережка, ключик или коробка из-под жвачки вытягивали - с трудом, медленно и долго, звено "и звеном - ненужные воспоминания. Дети изобретательны, а память коварна. И Роберт понял, зачем Гриша Качалава опоясал свое запястье стыдным узором. Там же еще и надпись была. Ну конечно, Роберт вспомнил нелепые слова: "Помни, Вася, милый Вася, нашу жаркую любовь"...

Когда дети радостно выкрикивали продолжение, им влетало... Но главным было именно это "Помни, Вася! Помни, Вася!" - тихонько выговорил Роберт. Смехом отозвались незнакомые голоса. Отозвались и затихли. Но он бы узнал своих - и вкрадчивый рокоток Анюты, и грубый смех Гриши, который тот старательно культивировал, и блеющее хихиканье кого-то из старших, что так успешно воспроизводил его Алешка.

Надо поискать взрослых. В этот час взрослые обитательницы лесного дома сидят обычно за большим врытым в землю столом. Играют в подкидного дурака или в пьяницу; иногда по маленькой в покер. Это не поощряется, но персонал закрывает глаза.

Когда Роберт подошел, карты тут же прикрыли листом ватмана. "Лесная сказка" прочитал он. Хоровод гномов окружал название, фон сверкал стеклянной пылью. "Кушанье не должно быть ни слишком горьким, ни слишком сладким", - подумал Роберт.

Но ведь дети проводили-проживали здесь свое единственное детство. Ясно же, что взрослым хотелось сделать все вокруг нарядным, радостным и светлым. Вот и Роберту оттягивал ноющие плечи рюкзак, набитый игрушками. Все те же дежурные медвежата, гномы да космонавты с принцессами. В Спайсах у самих детей больше ценились запрещенные игрушки. Здесь дорожили куклами-уродами, чьи увечья точно повторяли те, что привели детей в Спайсы. Роберт сам сменял латинскую грамматику на трехрукую куклу с порочным личиком. И вот ведь странность - стоило укрыть пелериной лишнюю руку, игрушка теряла свое очарование. Или это только казалось? И он все не решался ее кому-нибудь подарить. Да было и страшновато: проболтаются - и самим попадет, и у Роберта пропуск, пожалуй, отберут. Так и таскал ее с собой - ни подарить, ни выбросить.

- Салют, мамаши! - сказал Роберт, как всегда. Слишком бодро, слишком энергично. Но иначе здесь не получалось. "Шалеешь от форс-мажору", говорила Ариша. А без него завыть впору. Деланный мажор лучше искреннего воя. Или нет?

Они продолжали игру. Не узнают его, что ли? Ну небрит, ну пропылен, ну пришел в неурочное время... Но узнать-то его можно. Или нет?

Молча Роберт повернул к дому, пометался по аллее и не выдержал, побежал. Он бежал сначала легко, все время меняя темп, он искал тот единственно точный ритм бега, когда бег, пусть ненадолго, осмысляет жизнь... Да, бежал он недолго. Сердце прыгнуло и повисло на рвущейся нитке. Роберт остановился, сдерживая громкое дыхание. Пошел ровно и быстро и вдруг понял, что шумно дышит кто-то еще... Мальчишка. Сережа. Не то чтобы приятель Алеши, но, во всяком случае, мальчик знакомый. Из Триады тоже. Он бежал, низко пригнувшись, делал мощный прыжок и с трудом подволакивал за собой третью, увечную ногу. Сильно припадал на нее, снова взлетал вверх, чтобы снова тяжело осесть. Третья рука, да что там рука, кривая увечная ручка мельтешила в воздухе, не попадая в такт. Удивительно показалось это Роберту. Здесь, в Спайсах, все делали для того, чтобы отвлечь внимание детей от их, пусть и заметных, но временных недостатков. Придет пора, операция поставит все на свои места, а пока того, что есть, как бы и нет.