Всё вместе взятое сообщило Илье личную силу, не бывшую ранее, и её сразу же ощутил Рустам, всегда смущавшийся не­достатком мужественности у своего друга. Впоследствии он признавался Илье, что был изумлён и восхищён в тот вечер: что он почувствовал в Илье такую мощь, которая ему самому только снилась. “Так продрать самого себя!” - в глазах Рус­тама это было великим подвигом. Отныне он стал ждать от Ильи чудес, он готов был поклоняться ему… Но, к сожале­нию, сила честолюбивого самоуничижения отнюдь не равна силе покаяния. Илья стал сильным, как и Рустам, но скорее силою Противника, чем силою Бога. Вина в тот вечер они так и не выпили по причине сурово­го ригоризма Ильи. Слово “педалирование” было подхваче­но Рустамом, и стало их общим термином для обозначения всякого рода духовного сладострастия.

Глава 21

Предательство.

Хуанито твёрдо решил не посвящать Лючию в свои рево­люционные дела. В нем нарастало, сначала подспудное, а по­том и осознанное недоверие к жене. Она осталась за барье­ром жертвы и клятвы, принесённой Хуаном и его соратниками. Осталась в мире соглашательства и шкурничества, к которому Хуан не мог отнестись без настороженности. Пастухи этого мира охотились на него, как на волка. Последнее время у него выработалась невольная привычка: подымаясь по лестнице к своей квартире, замедлять шаги и прислушиваться к возмож­ному зловещему шуму обыска и засады. Хотя он и понимал, что это бессмысленно, но всё же подчинялся спонтанной сторож­кости, следуя древнему инстинкту зверя и прислушива­ясь не столько к наружному шуму; сколько к внутренним ощущениям, которые могли сказать больше.

Необходимость считаться с подстерегающей опасностью была частью новой его жизни, которая поглотила его почти без остатка. Он много занимался теоретическими вопросами Революции, интересовался, в этой связи, общими мировоз­зренческими проблемами, штудировал классиков марксизма и Льва Троцкого, делал конспекты и попутно записывал свои суждения.

Хуан не прятал своих записей, и Лючия тайком просмат­ривала их. Между супругами росло отчуждение, и Лючия бо­лезненно это отчуждение переживала. Тайна, которой окру­жил себя Хуанито, не могла остаться незамеченной ею, и Лю­чия, конечно, догадывалась о содержании этой тайны. Она не смела явно нарушать священный покров, задавая мужу бес­тактные вопросы, но стремилась проникнуть сквозь него са­мостоятельно. Стремление это отчасти было продиктовано желанием быть прикосновенной к делам мужа и тем восста­новить нарушенное душевное с ним единство, но больше - желанием измерить для себя степень опасности, которой под­вергался Хуан, а через него и она сама. Кроме того, она не­много завидовала Хуану, и в том, что у него есть своя инте­ресная жизнь, которой у неё не было, и в том, что, - как она могла судить по запискам, - Хуан был не без таланта; ей тоже хотелось быть умной и одарённой.

Когда она однажды сказала Хуану с оттенком многозна­чительности, как бы открывая в себе другому неизвестную ему. возвышающую сторону, что она читает всё, что он пи­шет, Хуан наружно выказал сдержанность, как бы просто приняв это к сведению, но внутренне он принял это призна­ние с подозрением. Его недоверие к Лючии было уже столь велико, что он проинтерпретировал сказанное чуть ли не как попытку легализовать просмотр его бумаг, с тем, чтобы он, заметив в них какой-либо непорядок, не заподозрил бы тай­ного обыска.

Подозрительность Хуана передалась и ей. Однажды, когда они вернулись домой после двухдневной отлучки, свя­занной с болезнью бабушки Лючии, и вошли в свою непри­бранную комнатёнку, Лючия, став посреди, растерянно ска­зала Хуану: “Ты знаешь, мне кажется, здесь кто-то был…”

Хуан давно испытывал подобные ощущения, приходя до­мой, но не говорил о них. Теперь, слова Лючии показались ему неискренними. Он не исключал возможности (как кон­спиратор он обязан был учитывать такую возможность!), что тайные обыски проводятся у него с ведома его жены, и что, говоря о том, что “здесь кто-то был”, Лючия просто хочет оградить себя от подозрений.

Подобный настрой Хуана передавался симпатически Лю­чии и сказывался на ней таким образом, что в ней нарастал безотчётный страх и скрытое недовольство Хуаном, как ис­точником этого страха, и вообще, как разрушителем семей­ной жизни.

Хуан, в свою очередь понимал, что подпольная деятель­ность, связанная с риском для жизни, не только собственной, но и для жизни близких, плохо совместима о семьёй. Решение своё о непосвящении Лючии в свои дела он объяснил себе как обязанность оградить её от последствий возможного своего провала, но на самом деле, он просто не верил в Лючию.

С некоторых пор он стал находить её слабой, изнеженной, безвольной буржуйской дочкой, которая легко поддаётся давлению и влиянию извне. Он видел, что она не признается себе в своих влечениях и побуждениях, но приискивает бла­говидные оправдания и псевдомотивы для тайного потака­ния своим слабостям. Раньше он всегда извинял Лючию: находил винов­ными окружающих, чёрствых и бессовестных людей, объединённых в гнилое общество. Теперь же, когда опасное дело, к которому он примкнул, преобразило его, и он стал жёстким к себе, осмотрительным и ответственным, он стал обвинять саму Лючию в её промахах и пороках. Теперь все люди стали для него абсолютно вменяемы в аспекте ответст­венности за их поступки. И здесь он целиком соглашался с Ж.П. Сартром.

До внутреннего переворота, испытанного Хуаном, у них с Лючией ещё было что-то общее: семейные планы, хозяйство, развлечения, и, главное, какой-то более-менее идентичный взгляд на мир. Теперь же всё разладилось. Хуан настолько внутренне отдалился от Лючии, что совместное их прожива­ние превратилось в род психологической пытки.

Приближался сочельник, и Лючия, предчувствуя, что праздник будет для неё безнадёжно загублен, если она оста­нется дома с Хуаном, который теперь отвергал все праздни­ки, все торжества, как поводы для суетного расслабления и социальное ханжество, рвалась из дому. Она хотела поехать в Алаканташ к своей дальней бездетной родственнице, которая жила там с мужем и была по возрасту ненамного старше Лю­чии. Формы ради она предложила Хуану поехать вместе с нею, и, когда он, как и ожидалось, отказался, попросила доз­воления поехать одной. В Хуане проснулось какое-то сочув­ствие к ней, к её незавидному положению соломенной вдовы, и он одобрил поездку.

В канун отъезда Лючия пребывала в радостном возбужде­нии. В ней говорило не угасшее ещё романтическое, детское отношение к железной дороге, иллюзия освобождения, свя­занная с переменою мест, и что-то ещё неясное. Хуан прово­дил её на вокзал и, оставшись один, решил посвятить рождественские каникулы изучению химии горючих и импульсных смесей.

Дни праздника мелькнули незаметно. Лючия вот-вот должна была возвратиться. Несмотря на отчуждение, воз­никшее между молодыми супругами, отлучка жены из дому обнаружила, что они всё-таки связаны, то ли привычкой, то ли ещё чем, необъяснимым. Как бы то ни было, но Хуан со­скучился по своей Лючии, и, когда она, вечером, по приезде, вошла, наконец, в дверь, его объятие было горячим, почти как прежде. Однако на Лючию это выражение чувств, - кото­рое, казалось, должно было её обрадовать, - произвело странное действие. Она будто почувствовала себя неловко, ей как будто стало чего-то совестно. Высвободившись из объя­тий, она стала поспешно и будто между делом рассказывать о своих днях в Алаканташе. Хуан слушал её болтовню вполуха, но потом вдруг насторожился и внутренне собрался. Это произошло почти автоматически, в силу обостренной ин­тенции зверя, направленной на всё, что относится до охотни­ка, как только он услышал (после новостей о кузине и совсем по­ходя, между прочим) что Лючия познакомилась, якобы в ка­фе, с каким-то типом, который, как оказалось, служит в уго­ловной полиции, - ни больше, ни меньше. “В уголовной ли? Может быть в политической?!”

- Представляешь? Ха-ха! Я совсем не ожидала. Мы гуляли вечером, было уже довольно поздно, и, знаешь, там, на Калье де Рохас, есть оказывается такая приёмная у них, работает круглосуточно… Мы зашли туда, просто так, из любопытст­ва, у него там, оказывается, один знакомый как раз дежу­рил…, по ночам, ему так выгодно… Поболтали немного и сразу вышли… Жутко интересно… Ха-ха.