— Тянешь, ушастая, — Райга дернул за ухо и несильно потряс.

— Они разрушают семьи. Я свою никогда не создам — я не могу иметь детей. Но и смотреть, как уничтожают чужое детство, мне больно.

Братья переглянулись.

— Мы, в общем-то, тоже не можем, — одновременно. — Но разве это так важно?

Тора опустила голову и прижала уши. Важно. Для нее оно было очень важно. Она никогда не хотела быть матерью, но мысль, что для нее это просто физически невозможно, сильно давила и угнетала. Из выбора это превращалось в злой рок.

Помедлив, Тайгон первым обнял ее плечи и уткнулся лигриным носом в шею. Следом за ним, обхватив сестру за талию, прижался Райга. И Тора едва не взвыла, сама не поняв, от чего — то ли от боли, так гудело все тело, то ли от разделенной с ними безнадежности.

— Я хочу, чтобы они жили. Я хочу, чтобы Имагинем Деи больше не было. Чтобы у всех были семьи, чтобы все жили так, как когда-то жила я. Счастливо, — шмыгая носом, шептала она, вжимаясь в братьев. — Я хочу позаботиться хоть о ком-то.

— Куда же ты пойдешь, ушастая? — марципан сунули поближе к носу, и рыдания заглушились.

— Сперва в мужской храм в округе Кротов, — с набитым ртом едва разборчиво отозвалась она. Проглотила. — Я почувствовала где-то там вспышку силы Самсавеила. Видимо, это последние толчки. Потом все исчезнет. Затем буду думать. Наверное, пойду к императрице. У нее под ногами двенадцатый храм кошек, там должен быть хороший тайный архив. Еще с шисаи этими. Дел по горло.

Братья переглянулись за спиной, чему-то кивнули.

— В пустыню Скорпионов, значит?

Тора закивала, подняла на Тайгона мокрые глаза.

Затылок вспыхнул болью.

И в следующее мгновение все поглотила тьма и безвременность.

Лигрица завалилась на бок, выронив марципан. Райга, поморщившись, потер руку.

— Чуть не промазал, — толкнул сестру в плечо, но она действительно была без сознания. Забрал марципан, завернул в бумагу и отдал Тайгону. Его кимоно следом, а ее хаори запахнул посильнее.

— Она бы нас порвала, если бы ты промазал. В гневе ей крышу сносит к кумо, — брат удобнее подхватил бо и помог поднять девушку. Райга закинул ее на плечо и задумчиво уставился на мокрые лапы. Штаны, стянутые обвязками по голени, намокли и уже покрылись слоем соли. Мех как-то неровно торчал, на свежих ранах бугрилась кожа. Звериные лапы от плюсны казались тоненькими для лигрицы, сухой мех обычно скрывал это. Когти обломаны, одна из подушечек кровит.

— Я лечить ее не буду, даже не проси — сама виновата. Я бы еще уши оторвал за болтание ногами в соленой воде с таким набором ран, — поправил хвост, все же проверив, не сломан ли он.

— Потом обсудим. Сейчас куда?

— В пустыню, куда же еще. В храм этот ее, будь он неладен, — Райга подбросил лигрицу поудобнее и двинулся через горы в сторону гавани, стоило запастись хотя бы провиантом.

***

Раун слишком быстро приземлился посреди кладбища и по инерции пробежал еще несколько метров. Остановился, сложил крылья и, уперев руки в колени, отдышался. Надо было сразу искать ее здесь, а не летать по горам и бегать по лабиринтам замка и подземелий. И как только сразу не подумал.

Императрица стояла в ногах кладбищенской девы — Люциферы. Огромная статуя выделялась среди прочих — крылья гарпии распахнуты, укрывая мертвых. Руки сложены птицей на груди, будто в мольбе за их души перед Самсавеилом. Коленопреклоненная дева защищала собой тысячи песочных часов. В каждом городе она была одинаковая — воинственная, великолепная. И только Раун знал, каким чудовищем она была. Адовым проклятием. Совершенством. Безумием воплоти.

Ряд статуй охранял такие же пьедесталы, но в них не было той величественности, скульпторы воспевали скромность. Статуи кошачьих императоров — с тех времен, когда империя не принадлежала ангелам — долгие годы были укрыты от посторонних глаз полотнами. Но Изабель лет с десять назад все сняла. Теперь кладбище было еще более зловещим. В пьедесталах ровными рядами стояли песочные часы с перемолотыми сердцами умерших. И те пульсировали, будто все еще бились. Пусть лиловый песок больше не перетекал в застенках, но все равно едва различимо шептал.

За кошачьей частью кладбища начиналась новая — с императора Феникса. Он все так же волевым усилием держал руку над вечным лиловым пламенем в чаше, и все так же укрывал крыльями пьедестал с часами мертвых. За императором — Люцифера, скульптуру которой императрица Изабель заказала, когда ей было от силы лет девять. И теперь она приходила к ней все реже, как будто не было мертвых, по которым она могла тосковать. Как будто больше не хотела видеть свою Люциферу — гарпию, которую боготворила всю жизнь.

Из-под четырех белоснежных крыл было видно лишь солдатские сапоги, да и только. Все в песке, замызганы по щиколотку. Охотницы не солгали — императрица ушла с общей тренировки под конец. И, может, даже опять летала по горам.

— Ваше Императорское Величество, — окликнул он ее, и Изабель вздрогнула. Верхние крылья чуть опустились, больше не скрывая волосы, туго стянутые в хвост и после в рыбью косу. Диадемы не было, макияжа, как и всегда на тренировках — тоже.

— Да, мой дорогой фактотум, — тихо отозвалась она, даже не повернувшись.

— Я выполнил ваше поручение, хотел отчитаться. Насилу вас нашел, — ворон поправил черную форму, пошевелил плечами, по уставу складывая смоляные крылья, собрал разваливающуюся кипу бумаг.

— Отчитывайся, — устало кивнула императрица и продолжила что-то разглядывать на пьедестале. За крыльями не было видно ничего.

— Я провел заседание совета, вопрос касательно побегов ангелов и охотниц решено провести через пару недель, — Раун поднял перед глазами календарь. Если быть точным, то через семнадцать суток, но все равно придется напоминать императрице за несколько дней еще раз. — За это время все советники подготовят информацию по их округам, и тогда мы сможем оценить масштаб ситуации и ее реальную продолжительность по времени.

— Что по Алисе и Киране? — голос не дрогнул, но императрица повернула голову в пол оборота. Наверняка этот вопрос ее беспокоил.

— Под стражу не взяты, все полномочия им оставлены, как вы и просили.

Изабель благодарно кивнула и снова отвернулась.

— Есть еще пара вопросов, но я думаю, они подождут, — ворон с интересом разглядывал императрицу. Крылья в пыли, пух на спине местами вырван. Но все это весьма привычно. И даже стойкий, практически въевшийся, запах сильных обезболивающих и Конфитеора. Все как всегда. Но сейчас было что-то еще. Так пахли яблоки, что каждый месяц привозили в императорский дворец. Яблоки, которые императрица терпеть не могла, но обожал Нойко.

— Да, подождут, — пробурчала она и ловко закинула огрызок за ограду кладбища. Сверкнули только лиловые косточки.

— Вас что-то тревожит, моя императрица? — осторожно спросил Раун, увидев за дернувшимися крыльями ровный ряд новых песочных часов. Не их ли она рассматривала?

Императрица на минуту задумалась, пожевала губами, а затем глянула через крыло. Внимательно посмотрела ворону в глаза и, помедлив, кивнула.

Он готов был к разговору о Нойко, ее любимейшем сыне, но она начала совсем с другого. Сложила крылья и, обернувшись, подпустила Рауна к пьедесталу. Так и было — в ногах у коленопреклоненной Люциферы стояли песочные часы. Совсем новенькие, с утренней церемонии похорон. Раун взял ближайшие, повертел в руке, опрокинул сосуд, и лиловый песок заструился по стеклу. На подставке было вязью выгравировано — «Нареченная Инессой». Все остальные тоже принадлежали «Нареченным».

— Восемнадцать. Столько детей умерло за последние трое суток, — глухо прошептала Изабель.

Раун внимательно оглядел ее. Форма тренировочная — штаны да рубашка. На животе въелась грязь — где же она лазила? Колени потерты. Наручи ослаблены, меч в перевязи весь в пыли. А в руке сверкающая императорская диадема. Изабель сжимала ее до побледневших костяшек, и раны на кулаках оттого казались еще болезненнее.