— Они не стали ни ангелами, ни охотницами, — продолжала она, смотря в одну точку. — Они просто умерли.

— Вас это тревожит? — осторожно спросил он, не понимая, к чему она клонит.

— Скажи, для чего эти дети умирают? — Изабель посмотрела ему в глаза и покачала головой. Под тенью крыльев Люциферы она казалась постаревшей. Хотя ей было чуть больше сорока. Последние несколько дней после побега Нойко вымотали подчистую.

— Почему вы думаете об этом? — он не нашелся, что ответить. Но она не нуждалась в его ответах и как будто не слушала.

— Я никогда раньше не задавалась этим вопросом. Я никогда раньше не думала, что тоже могла оказаться среди них. Я никогда раньше не спрашивала, что происходит с теми, у кого Имагинем Деи забирает детей. Забирает, чтобы потом предать их сердца песочным часам, — она провела рукой, переворачивая все сосуды, и они тихо в унисон зашуршали лиловым песком. — Я потеряла сына, мой дорогой фактотум.

Он готов был услышать проклятья, гнев, обиду. Но их как будто не оказалось в сердце императрицы. Она пустыми голубыми глазами смотрела на сердца, и продолжала.

— Для чего я его потеряла? Зачем? Чтобы кто-то попытался его сломать и вылепить кого-то другого? — Изабель покачала головой.

— Но ведь Нойко и все эти дети — несколько разные вещи, Ваше Императорское Величество, — Раун поставил часы Инессы в ряд, рукавом протер стекло от следов пальцев. — Дети нужны империи, как воздух и вода. Не будет этих жертв — не будет ни ангелов, ни охотниц. Понимаете, Изабель? Без этих жертв не было бы нас самих.

Изабель прыснула смехом за его спиной.

— На этом зиждется власть. Ваша власть, Изабель. Это гарант...

Закончить он не смог, запоздало поняв, что это был вовсе не смех. Медленно обернулся.

Изабель крепко сжимала диадему двумя руками и смотрела на нее, качая головой. Нервно тряслись крылья. Она смеялась и рыдала как будто одновременно. Но без слез и без громкого хохота. Давилась своей болью, душила ее.

— Мой трон стоит на детских черепах, — сипела она, укрывая себя крыльями. — Моя власть зиждется на детских сердцах. Моя диадема — из измученных детских душ.

— Изабель, — он осторожно приблизился и сжал кулаки. Что с ней делать? Самым разумным будет позвать Лиона или отвести ее к нему. Но сперва этот приступ надо как-то успокоить. Но как?

— Я не хочу так! — она подняла голову и с каким-то остервенением глянула на гарпию. — Я не хочу быть как Люцифера.

Раун смог выдохнуть лишь с третьего раза. Ее слова задели в нем давно оборванные струны. Он тоже запрокинул голову и посмотрел на крылатую деву. Как будто наяву ему вспомнились ее жестокие жизненные слова — «Кто победил, тот и добро. Каждый победитель объявляет себя добром, а поверженного — злом». Его императрица хотя бы не была такой безумной и самовлюбленной фурией. И, к счастью, навсегда похоронила свою мечту стать подобной ей.

— Будут приказы, Ваше Императорское Величество? — улыбаясь, спросил он.

— Будут, мой дорогой фактотум, — усмехнулась она, надевая диадему, — будут! Завтра утром мы идем в самое сердце Имагинем Деи, к Верховному Магистру.

— Его предупредить, моя императрица? — лукаво прищурившись, уточнил он, уже зная ответ.

— Не вздумай! — она развернулась на пятках и с нескольких шагов взлетела.

— Что же вы задумали? — прошептал он ей, не оборачиваясь. Все равно не ответила бы.

Песочные часы нареченных стихли, Раун осторожно собрал их и принялся расставлять в отдельный ряд в самом низу. Здесь всегда стояли дети, не ставшие ни ангелами, ни охотницами. Их жертва все равно стоила дорого. Не каждый в империи вообще мог заслужить кристальную смерть.

На втором сверху ряду покоились важные лица империи, которые своими делами и идеями принесли империи пользу. Их помнили, их чтили, их часы хранили на самом главном кладбище — императорском. К некоторым из них приходили близкие во время своих поездок в город ангелов. И было даже видно, кого помнят до сих пор — часы протерты от пыли, песок сияет, будто его недавно заставляли перетекать в застенках.

Одни из часов так обросли пылью, что Раун не смог прочесть имя мертвеца. Провел рукой, стер слой пальцем. «Хоорс» и дата. Недоверчиво протер цифры еще раз, но ошибки быть не могло — тот самый Хоорс, возлюбленный Изабель, убитый Алисой тринадцать лет назад. Она любила его до безумия, просто обожала. И теперь даже не переворачивает его часы? Тусклый песок едва мерцал. Как вообще вышло, что после его смерти она, не горюя дольше сорока дней, вышла замуж за Лиона, генерала в отставке? Никогда не любила? Ложь, Раун прекрасно помнил их страстный роман. Все помнили и видели своими глазами. Явно было что-то, чего он не знал. Слишком странно. Раун вернул часы на место и, подумав, все же перевернул их. Песок благодарно зашептал.

#5. Глупо спорить с судьбой,..

Утро разрывало полумрак, бледное солнце медленно поднималось из-за гор вдалеке и опутывало кладбище паутиной света. Нойко, укрывшись крыльями, мирно спал в ногах у Люциферы.

Тихо шептали песочные часы в пьедесталах своих хранителей. И этот шепот мертвых успокаивал, мешая проснуться окончательно.

Пытаясь растянуть утро еще хоть на несколько минут, Нойко стал припоминать и где он находится, и сколько всего нужно сделать сегодня. Чем быстрее начнет, тем быстрее закончит. Осознав, что промедление все портит, он опустил крылья и поежился.

Кладбище было пустым, а в свете холодного весеннего солнца еще и недружелюбно переливалось лиловым прахом в застенках часов. Но цесаревич этого совершенно не замечал. Он довольно потянулся и прижался щекой к мраморным крыльям Люциферы, касающимся пьедестала маховыми перьями. Они обожгли кожу льдом, но отрываться не хотелось.

— Мам, — Нойко погладил аккуратно высеченные перышки и переполз на край постамента. — Спасибо, что охраняла мой сон, — кивнул статуе и, задрав голову, еще раз ее оглядел. Коленопреклоненная Люцифера смотрела в небо, словно молилась — точно такая же, что и на императорском кладбище. Волосы собраны, очерченный профиль и впрямь будто птичий. Ангельская форма, копия ее меча, что хранился в музее. Дикая гарпия, как они ее звали шепотом. Какая-то слишком строгая и вместе с тем возвышенная. Какой она была на самом деле? И почему изобразили такой? Все вопросы к заказчику статуи, но спрашивать хоть что-то у Изабель не хотелось. Никогда. Ни за что. Все равно солжет.

Но можно было спросить у тех, кому незачем врать. Например — у кого-нибудь, кто точно знал Люциферу лично. Хотя бы ребенком. Хотя бы молодой ангелицей, до того, как она, по слухам, сошла с ума. Молва переменчива, тем и глупа. Изабель им всем напела, что их любимая гарпия обезумела — они и поверили. Глупцы, разве она могла? Надо искать и спрашивать осторожно.

— Я обязательно тебя найду. Я клянусь, — он спрыгнул на вымощенную дорожку и, помахав на прощанье рукой, убежал в сторону давно покинутого замка Быков. Нынешний правитель даже не стал восстанавливать его, решив, что проклятое место принесет лишь горе.

Нойко остановился у развалин на некоторое время, скептически оглядел. Выгорело абсолютно все, остались только каменные стены, черные от копоти. Даже пятнадцать лет дождей не сильно изменили их вид. А если и изменили, Нойко не желал знать, насколько кошмарным выглядел замок тогда.

Хотелось верить, что где-то там остались комнаты, уцелевшие после пожара, но сколько он ни обходил замок, сколько ни заглядывал в зияющие глазницы окон, было черно и пусто. Ни следа Люциферы. Берег озера за замком давно зарос, и когда Нойко ступил в воду, врассыпную бросились сонные после зимы лягушки. Он закатал рукава повыше, задумчиво осмотрел бурый узор на предплечьях, родимое пятно — как говорили в Имагинем Деи, но совершенно непонятно было, почему оно так симметрично и витиевато. Может, Люцифера будет знать ответ. Как и на вопрос, почему ладони и пальцы с детства как будто пиявками искусанные — в мелких едва различимых кружочках. Кто-то же должен знать.