Она помотала головой.

— Но ты не можешь быть Люциферой, — продолжал он, смотря ей в глаза. — Все это может убедить какого-то фактотума, но не меня, — он поднял мешочек и показал его Изабель. — Что здесь?

— Я не могу смотреть сквозь ткань, — пожала плечами императрица.

Нойко, отступив на несколько шагов и оказавшись в центре, развязал мешочек.

— Хорошо, а это тебе знакомо? — спросил он, доставая куклу и отломанные крылья.

Лицо Изабель вытянулось, она изумленно уставилась на игрушку и потянула к ней руки.

— Э-нет, Ваш-Величество, — Нойко прижал находку к груди. — Сперва ответ.

— Кукла это. От паучихи-марионеточницы. Моя старая кукла, — опустив руки, отозвалась императрица. — Я сломала ее, и мне подарили новую.

— Это можно было сказать, всего лишь взглянув на нее, — презрительно фыркнув, бросил Нойко. — Скажи то, чего никто не может знать. Никто, кроме Люциферы.

Императрица поджала губы и, запрокинув голову, горько усмехнулась.

— Крылья сломались потому, что я упала с ней с крыши. Думала, если очень захотеть — буду летать. Я отделалась ушибами, а у нее отломались крылья, — она повела плечом, опустила голову, подняла к глазам руку. — А на предплечье у нее, — расстегнула запонки и, закатав рукав, обнажила руку. Но кроме шрамов там не было ничего. — У нее на предплечье число, которое было и остается для меня самым важным — сто восемь. Я вырезала гвоздем. А у Люциферы было такое клеймо на запястье — кошки в войну оставили. Символично, правда?

Нойко ошарашенно посмотрел на нее, не веря.

— Нет, это можно было подсмотреть.

Императрица только пожала плечами.

— Что на лодыжке?! — отчаянно крикнул он, пряча куклу обратно в мешочек.

— «Тереза», — медленно произнесла она и глубоко вздохнула.

— Кто. Такая. Тереза? — дрожащими руками завязал он мешочек и прижал к груди, вмяв в камзол крыльями.

— Мое имя. До Имагинем Деи. Так Мерур назвал, самое первое имя, которое дал клан Лошадей, я не помню, — сильно зажмурившись, ответила она.

— Кто тебе это рассказал?! — взревел Нойко, оборачиваясь. Можно было пробежать между Лионом и Химари. Можно было! Если забыть, что они оба куда опытнее и догонят вдвоем хоть по небу, хоть по лесу.

— Никто, — императрица закачала головой.

— Я не верю тебе, ты все лжешь! — кричал он и метался меж деревьями. Птица-синица.

— Ты же понимаешь, что я говорю правду, — спокойно и твердо отвечала она.

— Нет, — всхлипнул он и замотал головой. — Я не хочу в это верить. Пусть это будет не так!

— Нойко, милый…

— Ну пожалуйста! Пусть это будет не так! — кричал он, умоляюще смотря ей в глаза.

Она лишь качала головой — нет.

— Я не хочу тебя знать! — в бессилии бросил он и кинулся мимо Лиона.

— Оставь его, — резко сказала императрица, и тот посторонился, пропуская цесаревича. — Пусть идет.

Лион проводил Нойко взглядом и глубоко вздохнул.

— Не так я себе это представлял, — протянул он, подходя к императрице.

— А получилось так, — горько прошептала она, опустив голову.

— И Раун, наверное, с ума сходит, — он бережно поднял ее руку и, раскатав рукав, принялся застегивать его. Она молча отдала запонки. — Люлю, ты как?

Химари и Хайме переглянулись, тот, поняв ее без слов, в мгновение обернулся белым тигром и ушел лесом за Нойко. Шисаи же подошла к паре поближе.

— Люция? — тихо позвала она, становясь между ними третьей. — Я надеюсь, ты все так же не умеешь жалеть о своих поступках. Я считаю, это было правильным.

— Я не жалею никогда и ни о чем, — она скривилась, как от зубной боли. — Просто теперь я не знаю, что будет дальше. А может быть все, что угодно.

— И когда тебе это мешало? — рассмеялась Химари и кивнула в сторону храма на горе. — Пошли, у меня на ужин лошадиное бедро, как ты любишь, — промурлыкала она, увлекая императрицу и императора под локти за собой.

Люцифера расхохоталась.

— Уговорила. Только пусть за Нойко кто-нибудь последит, — она бросила взгляд на море и покачала головой.

— Уже! — кивнула шисаи и медленно повела их в сторону гор. — Отвлекись, ну? Справится твоя Ящерица с Вороном, не маленькая. И Хайме Нойко в обиду не даст.

— Спасибо, — слабо улыбнувшись, произнесла Люция. — Ты мой самый лучший враг.

#24. Истина — дочь времени

Нойко впервые в жизни молился Самсавеилу.

Поскользнувшись на оставленных приливом водорослях, прокатился по каменистому берегу и рухнул в воду. Волны обрушились на него сверху и, будто испугавшись, отхлынули. Нойко с трудом сел, отбиваясь от неподъемных крыльев, и взмолился.

— На все воля твоя, Самсавеил, — горько шептал он, смотря на свое непрерывно дергающееся отражение. Каждая новая волна так и норовила забраться повыше по одежде, плеснуть в лицо соленых брызг. Нойко перебирал под водой гладкие камешки и, стуча зубами от холода, все повторял и повторял. — Боже, все возможно тебе.

Твердил, даже не надеясь, что его услышат.

Его и не слышали.

Опустив голову, он изо всех сил зажмурился и сдавленно простонал:

— Почему все так?

Самсавеила рядом не было. Море молчало, только лизало руки, скакало вокруг преданным щенком, пытаясь достать до лица и волос, мыкалось в крылья, со спины сыпалось галькой.

— Я просто хочу найти маму, — бессильно шептал он, вытирая глаза руками, но так только сильнее щипало. — Даже если она не Люцифера. Не легенда. Не чудовище. Я просто хочу ее хотя бы увидеть.

Свернувшись в комок, он едва не взвыл.

Волны накрыли с головой, сбив дыхание. Следующая волна ударила в крылья, как будто толкая прочь от моря.

Насилу выдохнув, Нойко поднялся. Сильный ветер поволок за мокрые крылья назад, он и не сопротивлялся.

Простуженное горло быстро отозвалось едва унятой болью, тело пробил озноб, спина заныла невыносимо. Цесаревич огляделся в поисках укрытия, но рядом были лишь покосившиеся домишки рыбаков. Где-то дальше вдоль берега виднелось прибрежное поселение. Мельком бросив на него взгляд, Нойко узнал в нем столицу округа Осьминога. На одном из фестивалей он здесь точно бывал, но не помнил почти ничего из того прошлого. Каких-то нянек-осьминожих, разве что. Тогда они его очень жаловали и возились чуть ли не круглыми сутками, пока Изабель была занята.

Стоило поторопиться, пока не началась лихорадка, и согреться как можно скорее.

Кое-как выжав на суше насквозь мокрые крылья, Нойко поплелся в сторону поселения. Сапоги мерзко чавкали морской водой, соль впитывалась в натертые ноги и жгла неимоверно. Все еще мокрые крылья, волочась по берегу, собирали всякий мусор и мелкий песок с камешками под ноги. Одежда вмиг встала колом на холодном ветру и потянула вниз. Отросшие волосы застыли сосульками, кожу стянуло. Нойко глухо закашлял, и застуженные легкие, не долеченные травами, отозвались болью.

Но цесаревич и не думал останавливаться. Где-то в глубине души слабо теплилась надежда, что с кровью Люциферы передалась и ее анальгезия, а значит вот-вот боль должна пройти. Она и не думала проходить, но сама эта мысль грела и толкала идти дальше вдоль берега к людям. Нойко никого и ничего не боялся — привилегии херувима распространялись по всей империи, разве что Изабель… Люцифера их приказала отменить. Но вряд ли она могла так поступить. Лион с его здравомыслием ей бы не позволил.

Деревянные хибарки сменились добротными домиками, у маленьких пирсов которых были привязаны лодочки. Но никого не было. Солнце садилось в туман, опустившийся на море, погружая городишко в полумрак. Где-то в глубине улочек потихоньку зажигались масляные фонари. И судя по голосам, крикам, музыке, вся жизнь была где-то внутри города, подальше от моря.

Сорвавшийся с губ стон был больше похож на хрип.

Выбрав дорогу наугад, Нойко слепо пошел по ней. Холод пробирал все тело, и сложно было отличить, виной ли тому поднявшийся ветер, насквозь мокрая одежда или болезнь. Одно Нойко понимал совершенно ясно — нужно согреться. Как можно скорее. Согреть внутренности едой и горячими напитками, тело — ванной; набравшиеся воды и соли вещи заменить на сухие и чистые. Вот только где все это найдешь одновременно? Надо с чего-то начать.