— Улетел, это же очевидно, — Изабель улыбнулась уголком губ. — Семнадцать лет назад, если тебе это о чем-то скажет.

Ворон кивнул, как будто это действительно ему о чем-то говорило. Бросил неясную догадку, вдруг пришедшую в голову:

— С Евой? — совсем не надеясь на ответ.

— С Евой, — отозвалась императрица.

— Значит, мне нужно только дождаться его? — непонимающе протянул он, хотя не понимал он разве что себя. Он искал Райский сад, надеясь получить ответы. Ответы на вопросы, которых он и не задавал. Ему казалось, что он придет сюда, отопрет сад Самсавеила и все-все поймет. Но вот он сидел у святого источника, и совершенно не знал, как быть. Вместо понимания — какая-то ноющая пустота, и некому было ею поделиться. Изабель оно без надобности, да и слова сами собой не подбирались, мысли отказывались формулироваться.

— Он никогда не возвращался. Твоя единственная надежда, что его бесконечно смертная Ева умрет, и он будет ждать здесь, когда она возродится и станет взрослой, — Изабель развела руками. — Я не думаю, что это случится скоро, мой дорогой фактотум. Ты наверняка столько не проживешь.

— Вы его знали? — Раун поискал взглядом ту расколовшуюся ступень, на которой сидела Изабель, и подошел к одному из камней. — Вы видели его? — императрица молчала. — Говорили с ним?

Ворон с опаской присел, но огромный камень оказался теплым, даже как будто грел. Необычно. Непривычно.

— И вы, и император Лион говорите так, будто знакомы с создателем, — добавил Раун, оправдываясь. Изабель скривилась.

— Он не создатель. Но я действительно с ним говорила.

— Что он сказал?! — выпалил Раун быстрее, чем подумал. Изабель расхохоталась. — Простите?

— Я не помню. Никто не помнит. Любые воспоминания о нем стираются из памяти, если постоянно не повторять их. Я предпочла забыть некоторые из разговоров. Лион — нет, он записывал каждый разговор, но я сомневаюсь, что он поделится с тобой даже фразой, — Изабель поджала губы и, повертев в руках диадему, надела ее на голову. Поправила хвост волос, пригладила стоячий воротник формы охотниц.

Раун покачал головой, вспоминая последний разговор с императором. Он явно не был рад ответам, что получил в свое время от Самсавеила. И ведь даже обмолвился ненароком.

— Я не думаю, что тебе удастся поговорить с Самсавеилом. Но все верят, что он всеслышащий и всевидящий, может, он услышит твой вопрос и так? — осторожно бросила Изабель.

— А еще все верят, что он всемогущий, но это всего лишь ложь. Раз он, как Бог, не смог найти свою Еву самостоятельно, раз он использовал всех остальных, как жалких марионеток, значит, он совсем не всемогущ, — Раун склонился над озером, пытаясь разглядеть в нем отражение. Оно плясало, играло, но неизменно показывало лицо Рауна и его угольно-черные крылья, сложенные за спиной. Такая же черная форма, застегнутая на все крючки, еще больше делала его похожим на ворона. Устав требовал совсем иного облачения, фактотум обязан был носить белые одежды, но Изабель в свое время махнула на это рукой.

— Тебе обидно быть марионеткой? — фыркнула императрица.

Раун качнул головой, занес руку над озером, внимательно глядя на отражение. Стоило воде перестать дрожать, как в глади озера показалась ладонь, изрезанная кристаллами, с застрявшими в кровоточащей плоти осколками. Капля крови скользнула в отражении по лиловому осколку и, вдруг действительно сорвавшись, ухнула в воду. Расползлась алым в лиловом и растворилась. Ворон, судорожно сглотнув, сжал руку в кулак, медленно перевел взгляд по берегу, ловя другие отражения. Мелькнули бело-бурые крылья, и тут же исчезли. Раун дерганно поднял голову — императрица отошла к одной из яблонь.

— Простите? — просипел он, понимая по лицу Изабель, что она что-то говорила, он не слышал.

— Я спросила, обидно ли быть марионеткой, — повторила она, перебирая запутавшиеся ветки яблони. Листья приветливо звенели ей в ответ.

— Нет. Прошлое мне интересно, но оно не волнует меня, ведь я не способен его изменить.

— Никто на это не способен, — Изабель слабо улыбнулась кончиками губ.

— Хотите откровение? — вдруг выпалил он, отодвигаясь от воды и пытаясь забыть увиденное как страшный сон.

Императрица скосила глаза и, помедлив, кивнула.

Раун некоторое время вертел рукой, собирая тревожные мысли в кучу и наконец, озвучил их:

— Я знаю, что был его марионеткой. Знаю, что он просто использовал меня, не заботясь ни о моей жизни, ни обо мне самом. Ему не было до меня никакого дела, а я лишь играл в написанный им сценарий, не более того. Я должен был сыграть свою роль, что-то совершить, чтобы он снова был со своей Евой, и я справился с его задачей, — Раун все говорил и говорил, а Изабель становилась все угрюмее, словно в глубине души ее тоже что-то очень тревожило всю жизнь. — Но ведь Ева теперь с ним, моя роль сыграна. Она сыграна уже как тринадцать лет.

Изабель пристально смотрела на него, неожиданно всерьез восприняв слова, которые он сам считал полной чушью.

— А дальше-то что? — выпалил Раун. — Что мне делать теперь?

— А чего ты хочешь? — Изабель прислонилась к дереву плечом и одну руку положила на локоть второй.

— А для чего люди живут? — ворон развел руками. — Для Самсавеила? Так он улетел, мы больше не ведомы его сценарием. Теперь-то для чего мы все еще живы?

Изабель рассмеялась. Так открыто, совсем не скрывая своего пренебрежения. Утерев несуществующую слезу в уголке глаза, она замотала головой.

— Нет, мой дорогой фактотум, нет никаких «мы». Нет никакой судьбы. Он улетел, а тебе осталась жизнь. В благодарность ли за услугу, в наказание ли или просто так — не суть важно, правды ты не узнаешь. Распоряжайся своей жизнью с умом, вот и все, — она принялась поправлять замызганную после тренировки форму, обстукивать сапоги.

— А делать-то что? Как будет правильно действовать дальше? Как я должен поступить, зная все это? — Раун все пытался поймать ее взгляд, но она как будто нарочно приводила себя в порядок. Специально, совсем не умеючи, чистота сапог ее почти никогда не заботила, а тут едва не перья чистила.

Императрица остановилась, застегивая запонки на манжетах заново, усмехнулась:

— «Правильно»? Для кого? Кто судья? Кто тебя принудит? Ты сам. Вот сам и решай, что там правильно, и как поступать, — Изабель похлопала рукой по стволу дерева. — Раз уж пришел — посиди, подумай. Как правильно для тебя, чего ты сам хочешь, что лично тебе важно. Некому больше диктовать, что ты должен делать, думать, чем жить, как дышать. Не можешь без указки и подсказки — приказывай себе сам.

— Это место священно, да? — Раун покорно пересел под ближайшее дерево, сложив ноги и опустив тяжелые крылья. Приготовился думать, медитировать, ведь священные места наполнены силой.

— Место как место, — Изабель пренебрежительно махнула рукой. — Видишь ли, фактотум, здесь нет какой-то благодати, покоя или божественного прозрения. Это просто красивый сад, который очень много значил для его хозяина. Просто сад, Раун. Эти деревья, эта вода, этот свет будут просто вторить тому, что ты сам в себе принес. Принесешь покой — будет тебе покой, приумноженный садом в тысячи раз. Ничего больше.

Раун поджал губы и опустил голову.

— Вот ты сюда принес свои страхи, свою боль. Я уйду, и они поглотят тебя целиком. Задушат. Порвут на кусочки. Но, быть может, именно это и нужно, — Изабель оттолкнулась от дерева и, придержав рукой одно из крыльев, поврежденное в тренировке, направилась к расщелине.

— Бель! — окликнул ее Раун у самого выхода из грота. — А что вы сюда принесли?

— Я прихожу сюда все тринадцать лет, Раун. Что я только не приносила, — она, не оборачиваясь, повела крылом. — Меня всегда тянет сюда. Что-то давно забытое, потерянное. Оно зовет меня, будто хочет о чем-то поведать, и я прихожу.

— И… и вы поняли?

— Мой дорогой фактотум, меня не тревожит то же самое, что тревожит тебя. Я всегда жила так, как считала правильным сама. Я в состоянии решить, как будет правильно для меня. Мы с тобой разные.