Имев уже к тому времени одно высшее образование – матмех факультет ЛГУ – быв кандидатом физико-математических наук и работая старшим преподавателем Башкирского государственного университета.

Было мне в ту пору чудесную 30 лет – тогда мыслилось «уже», сегодня ясно, что «еще».

Примерно в том же возрасте находились и мои дорогие сокурсники.

Среди них был еще один – Штурман.

Прозаик и драматург Виктор Адольфович Белый (отчество своего тезки я привел лишь в силу одиозности) – в миру действительно штурман аэрофотосъемки, бывший дельтапланерист, будущий бизнесмен и владелец собственного самолета.

Вити Белого уже давно нет на этом свете – но тогда колоритный Штурман был полным сил любителем жизни.

* * *

Да и остальные мы были любителями всех проявлений.

О последних я подробно писал в мемуарной книге «Литературный институт», доступной сейчас на нескольких издательских площадках России. Здесь повторяться не буду, общежитие Литинститута на улице Добролюбова к Лизе Ганопольской отношения не имеет, поскольку она там никогда не жила.

А вот мы жили. Причем так, как положено жить молодым художникам слова (да и любым художникам вообще…), уже вступившим в пору творческого расцвета и еще верящих в своего будущее.

Предавались тем порокам, первостепенность которых в жизни российского художника обозначил еще Юрий Нагибин.

Но, опять-таки, к Лизе это отношения не имеет.

Я просто хочу восстановить ту атмосферу веселой чувственности, в которой пребывали мы, будущие светила современной русской словесности.

* * *

Еще в институтские времена, сочиняя стилизованное стихотворение «Алексею Ланкину», я написал так:

Пусть Сиромаха псообразный

Воспышет ядом, аки змей –

Веселий круг разнообразный

Един вмещен в душе моей:

Узреть украдкой Лизы ножки,

Иринку ущипнуть немножко,

И с Оленькой романс пропеть,

На Лену ж… просто поглядеть…

Персоналии просят уточнения.

Петербургский прозаик, читинец Ланкин был моим недолгим сокурсником. Недолгим по той причине, что, имея диплом иняза ЛГУ, Литинститут бросил после 1 курса. Но я никогда не забуду Лешу хотя бы потому, что за всю свою жизнь не встречал я другого такого замечательного человека и совершенно космического рас… раздолбая. Раздолбайством своим мой бородатый друг гордился: однажды хвастался, как где-то в Швеции или Норвегии (а работал он переводчиком в какой-то скандинавской компании, торговавшей судами) купил себе роскошный чемоданчик системы «дипломат» и лишился обновки в первый же день – поставил на мостовую, по которой спустя несколько секунд проехал грузовик…

Доцент Сиромаха попал в стихи из-за того, что поставленная его рукой «четверка» по языкознанию осталась одной из трех неотличных оценок моего второго диплома.

Иринка – украинская поэтесса Ирина Шведенко – была BBW. (Не знающих аббревиатуры отправляю в Интернет.) Со всеми вытекающими последствиями по отношению к ней.

Околобальзаковская Оленька работала методисткой заочного отделения и любила, когда нескромный автор этих строк заходил в учебную часть спеть пару романсов на стихи Лермонтова.

Поэтесса Елена Передреева заняла не больше, не меньше, как 3 место на 1 Всесоюзном конкурсе красоты 1988 года. (Победительница Маша Калинина исчезла в небытие, 2-я королева Оксана Фандера стала киноактрисой и в зрелом возрасте мне нравится.) Леной мы любовались всем курсом все 5 лет.

(Не вошла в эту строфу моя страстная любовь на первых курсах – Анна Дубчак.

«Королева психологического триллера», выпустившая без малого полторы сотни остросюжетных романов в издательстве «ЭКСМО», всему читающему миру известная под псевдонимом «Анна Данилова».

Ане посвящена целая глава в упомянутой книге про Литинститут.)

* * *

Но все-таки перечисление ярчайших представительниц противоположного пола, освещавших мою литинститутскую жизнь, я начал именно с Лизы Ганопольской.

* * *

В те времена я не размышлял над женскими возрастами, поскольку сам был достаточно молод.

При написании книги я нашел информацию в Интернете и уточнил, что Лиза моложе меня десятью годами, то есть при поступлении Литинститут ей было около двадцати.

Сокурсница находилась в пору своего первого расцвета, и мне казалась не молодой, а просто-таки юной.

Признаюсь честно: стихов Лизиных в институте я не читал.

Жизнь моего позднего студенчества была слишком загруженной и насыщенной.

Приезжал я на сессии всего раз в год, поскольку «производственная необходимость» университетского преподавателя не позволяла выкраивать по целому месяцу из каждого семестра. И потому экзаменов и зачетов мне всегда приходилось сдавать сразу двойную порцию против сокурсников.

Вечера проходили в театрах: Ленинградский период жизни я посвятил классической музыке, Московский отдал драме.

А все свободное время отдавалось текстам, которые обсуждались нами на творческом семинаре – причем в те годы еще не только никто не знал е-ридеров, но даже принтеры были редкостью, читать все приходилось со слепых машинописных экземпляров.

Елизавета Ганопольская – поэт открылась мне гораздо позже, а тогда она занимала совсем иное место в моей жизни.

* * *

Лизой я был покорен эстетически – с первого взгляда, упавшего на нее.

* * *

Читатель, знающий меня поверхностно, может не поверить, что именно я увидел в Лизе прежде всего.

Но это было так и не могло быть иначе.

Знакомство наше произошло промозглой весной первого курса, в первый день моей первой сессии.

Та весна была именно промозглой, но меня не угнетала, потому что 8 лет своей юности я провел в Ленинграде, где солнце светило раз в неделю, а 300 дней в году приходилось ходить с мокрыми ногами.

Я приехал из общежития рано, но Лиза приехала еще раньше.

И сидела в пустом коридоре перед запертой потоковой аудиторией нашего курса.

Сидела тихо и смирно, закутавшись в длинное (кажется, темно-синее) пальто, и смотрела во все стороны сквозь большие очки в черной оправе.

Я подошел к ней: разве мог я – всю жизнь имевший женщин главной ценностью жизни – не представиться новой девушке, оказавшейся в кругу общения?

Незнакомка обернулась и я увидел ее неожиданно огромные под уменьшающими линзами, невыразимо выразительные черные еврейские глаза.

* * *

Именно еврейские, что расположило меня к ней сильнее всего последовавшего.

Ведь первая моя школьная любовь, девятиклассница Ирина А., была стройной евреечкой с чертами Сикстинской девы Марии (хоть и не в синей накидке, а обычном шерстяном платье, расчерченном красными и черными клетками).

Мой лучший друг детства был евреем.

Я никогда не забуду чету уфимских врачей – Дору Львовну и Марка Наумовича Фридманов

В Башкирском государственном университете меня лучше всех понимал и любил только ребе – глава местной общины профессор Семен Израилевич Спивак.

А одним из главных огорчений тех лет для меня стал отъезд на историческую родину моего коллеги по кафедре математического анализа –доцента Израиля Айзиковича Соломеща.

Еврейская тема не раз затрагивалась в моих произведениях, и не случайно главным героем эпохального романа «Снайпер» стал скрипач Айзик Фридман.