— Я больше не могу. Я тут умирать буду.

— В таком случае пышных похорон и душераздирающих богослужений вам не дождаться, ваше сиятельство, — резко ответил герцог, но убедившись, что девушка действительно обессилена, обречённо чертыхнулся, — у вас талант, мой друг, толкать меня на несвойственные мне безумства вроде дуэлей за честь женщины. Теперь мне ещё и придётся тащить вас на себе.

— Некоторые полжизни бы отдали, чтобы оказаться на вашем месте, — парировала Регина.

— Не пытайтесь причислить меня к армии ваших поклонников, графиня. При всём моём уважении к вам, нести вас на собственном горбу по этой крысиной норе — весьма сомнительное удовольствие!

Но Регина уже не обращала внимания на его колкости. Она сидела на холодном пыльном полу и горько, молча плакала. У герцога просто сердце оборвалось от жалости. Он сгрёб плачущую девушку в охапку, как ребёнка, и понёс к выходу, не пытаясь утешить, потому как не знал, чем сейчас можно ей помочь.

Когда они, наконец, выбрались из этого бесконечного перехода, Регина уже теряла сознание. Она успела только увидеть высокие деревья и глубокое тёмное небо и уплыла в душном, захлестнувшем её с головой, жарком потоке.

Очнулась она от того, что кто-то положил ей на лицо смоченный в холодной, горько пахнущей травами воде платок. Регина резко вздохнула, закашлялась и смахнула его. Чьи-то руки подхватили её за плечи, помогли сесть. Она подняла глаза и в неверных отблесках свечи разглядела лицо Этьена Виара. С бледного, взволнованного лица юного священника ей сияла нежностью и жалостью его улыбка. Регина огляделась по сторонам: находилась она, судя по всему, в охотничьем домике, мимо которого проезжали утром с Филиппом и Гизом.

Из объяснений Этьена девушка поняла, что он спал в отведённой ему комнате во флигеле Гиза, когда услышал тихий стук в дверь. Незнакомый голос ругался на чём свет стоит и требовал открыть. Поняв, что дело действительно серьёзное и срочное, он зажёг свечу и пошёл открывать. В дверях стоял перепачканный, как чёрт, герцог Жуайез. Ничего не объясняя, он велел Этьену захватить что-нибудь из одежды и немедля ни секунды следовать за ним. На все вопросы Этьена он отвечал только, что от его молчания и расторопности зависит человеческая жизнь. Взяв из конюшни лошадей, они как можно незаметнее выбрались из замка и помчались к лесу. Здесь, в охотничьей избушке Этьен и увидел лежавшую в глубоком обмороке, избитую графиню, закутанную только в модную, расшитую золотом рубашку Жуайеза.

Герцог велел ему позаботиться до утра о графине, а на рассвете выезжать в Париж и окольными дорогами, ни в коем случае не попадаясь на глаза людям короля. Рядом с Шатодюном был небогатый постоялый двор, где они должны были дожидаться Жуайеза, чтобы в его сопровождении добраться до Парижа.

— А где сейчас его светлость? — слабым голосом спросила Регина.

— Вернулся в замок. Сказал, что поехал выяснить обстановку и замести какие-то следы. Я плохо понял, что он имел в виду.

— Кто бы мог подумать, что в ближайшем окружении короля есть добрый и благородный человек. И уж меньше всего я ожидала помощи от королевского любовника, — непослушными губами пробормотала Регина.

— Может, вы скажете, что случилось? Кто вас обидел? Я ваш духовник, мне вы можете всё объяснить, — мягко начал уговаривать графиню монах.

— Что объяснить? — резко вскинулась девушка, — Рассказать о том кошмаре, который я пережила? О своём позоре? О человеческой трусости и подлости? Обо всей той мерзости, которая от пола до потолка затопила Блуа? Зачем? Через несколько лет вы станете таким же продажным лицемером, как и все!

Неожиданная выходка Этьена заставила её замолчать: монах осторожно взял её лицо в ладони и начал тихо целовать заплаканные глаза и бледные щёки. Так целуют больного беспомощного ребенка. Силы окончательно оставили девушку и она разрыдалась, обхватив Этьена руками за шею, а проплакавшись, забылась беспокойным, тяжёлым сном на коленях у него.

Утром, едва забрезжил рассвет, Этьен помог Регине сесть на коня и они лесными окольными тропами поехали к Шатодюну. Графиня молчала всю дорогу, лишь изредка односложно отвечая на вопросы священника. Этьен то и дело обеспокоено поглядывал на неё, и его сомнения в том, что она едва ли выдержит дорогу до Парижа, крепли в нём с каждым лье. Регина выглядела ужасно: обезображенное синяками лицо, коротко обкромсанные волосы, глубокие тени под глазами и горькие складки в углах обескровленных губ. Это был призрак прежней гордой и яркой красавицы, тень графини де Ренель. Но больше всего пугало Этьена застывшее немое отчаяние в её глубоких глазах. И он не мог понять, какая сила продолжала удерживать в седле измученно тело, какой стальной стержень не позволял склониться этой гордой голове и сгорбиться этим прямым плечам. Закусив побелевшие губы, графиня упорно ехала следом за Этьеном до самого постоялого двора, не жалуясь и не плача. Возможно, если бы рядом были Филипп или Луи, Регина позволила бы себе слабость. Без них же, в одиночестве — ибо компания священника в её случае в расчёт не принималась — она не имела права сломаться.

Но дорогу от Блуа до Парижа она потом знала только по рассказам Этьена и Жуайеза. Сама же не помнила ничего. Ни постоялый двор в окрестностях Шатодюна, ни приезд Жуайеза, ни весь оставшийся путь и ночёвки в придорожных тавернах. Всё это превратилось в один сплошной туманный сон, мучительный и страшный. Болело её оскорблённое тело, над которым скотски надругались, болела её избитая душа, болело измученное, напуганное сердце. Понимая, что падает в бездну помешательства, она уцепилась за мысль о том, что дома её ждёт Луи. Он встретит её у ворот города, возьмёт на руки, принесёт в дом и она, свернувшись калачиком, выплачет в его объятиях свою беду. Только эта мысль согревала её и держала до самого Парижа.

И когда в утреннем тумане она различила городские ворота и не нашла взглядом знакомого силуэта, силы покинули её. Без единого звука она соскользнула с седла и упала бы на пыльную дорогу, если б Жуайез, ехавший с ней бок о бок, не подхватил её. Держа в руках бесчувственное тело, он беспомощно посмотрел на священника:

— И куда нам теперь её везти?

— На улицу Де Шом, к герцогине де Монпасье, — не раздумывая ни минуты, ответил Этьен.

Они ехали по маленьким узким улочкам окраин, стараясь как можно незаметнее выбраться в квартал Тампля, и уже оттуда выйти к дому Гизов. Глаза редких ранних прохожих скользили мимо странной компании. Судя по всему, молодой дворянин в сопровождении священника вез больного или раненого, а может, просто очень пьяного друга или брата домой.

Дверь после долгого упорного стука открыл недовольный дворецкий Гизов, но узнав в больной женщине любимую подругу хозяйки, бросился вверх по лестнице в покои герцогини, забыв даже пригласить Этьена и герцога войти. Жуайез внёс графиню до угасающего камина и осторожно уложил в кресло. Этьен тем временем взял с каминной полки и начал приводить Регину в сознание. Пока Жуайез искал нюхательные соли, он смочил губы девушки вином, снял с озябших ног туфли и принялся растирать ей ступни.

Эту трогательную сцену и застал с грохотом вломившийся в дом младший Гиз, от которого за версту разило выпитым за ночь бургундским. Сказать, что он был пьян, значило ничего не сказать. Судя по его виду, изо всей жидкости, присутствующей в человеческом организме, в нём плескалось одно вино. То, что с ним произошло при виде Регины, могло быть не иначе как чудом. Этьен в первый и в последний раз в жизни видел, как смертельно пьяный человек трезвеет на глазах за считанные секунды. Только что в дверях висел, держась за косяки, совершенно невменяемый мужчина и вот уже к ним подходит иссиня-бледный и растрёпанный, но вполне трезвый герцог Майенн.

Он опустился на колени перед графиней, отодвинув плечом Этьена, и несколько бесконечно долгих мгновений смотрел на обезображенное синяками и кровоподтёками нежное лицо. Потом он растерянно начал гладить дрожащими пальцами жалкие остатки локонов и крупные слёзы медленно катились по его щекам.