Это не просто предсвадебное волнение. Грейс была готова ко всему. Дальше.

Пациентом номер два был шестидесятичетырехлетний мужчина по имени Рузвельт, жену которого убил вооруженный грабитель, ворвавшийся в их винный магазин на юге Лос-Анджелеса. Здесь главная проблема – чувство вины, потому что в ночную смену всегда выходил Рузвельт, а в тот день его заменила Лукреция, чтобы он мог встретиться со старыми товарищами по университетской футбольной команде.

Несчастная женщина получила пулю в голову через несколько минут после того, как пришла в магазин. Шесть лет назад. Лечение Рузвельта длилось три года. Грейс помнила дату убийства. Сейчас наступала очередная годовщина.

Рузвельт был милым человеком – тихим, вежливым, трудолюбивым. Грейс он нравился. Хотя ее чувства не имели значения. При необходимости она успокоила бы и росомаху.

На третий сеанс должна была прийти супружеская пара, Стэн и Барб, сын которых по имени Йен покончил с собой. С его стороны это не было отчаянным криком о помощи – он решительно вспорол артерии и быстро истек кровью. К концу процесса парень добрался до спальни родителей, сумел включить свет и замертво рухнул перед людьми, которые дали ему жизнь.

Грейс видела медицинскую карту бедного мальчика – явные свидетельства прогрессирующей шизофрении. С точки зрения врача, в его поступке не было ничего удивительного, но это не уменьшало ужас, который испытывали его отец и мать. Воспоминания, которые Стэн называл «садистским зудом». От них Барб всегда морщилась, и ее начинало подташнивать. Несколько раз она убегала в туалет для пациентов, где ее рвало.

Совершенно очевидно, что Стэн и Барб ничем не могли помочь мальчику – его мозг разрушался. Но они все равно изводили себя. Грейс потребовалось больше двух лет, чтобы ослабить их боль, и теперь сеансы стали реже – всего два раза в месяц. Пока все идет как надо.

Четвертым пациентом был Декстер, молодой человек, потерявший обоих родителей в авиакатастрофе. Обычное дело для малой авиации: неопытный пилот за штурвалом одномоторного самолета и, возможно, сердечный приступ. Тем не менее тут приходится иметь дело с океаном гнева.

Пятой была женщина, единственный ребенок которой, зачатый с помощью ЭКО, умер в младенчестве от редкой болезни печени. Грейс не хотелось углубляться в этот случай, потому что дети – это эмоции, а ей нужно было беречь себя, чтобы она могла быть полезной. Если она почувствует, что у нее не хватает опыта, то всегда может обратиться к Делавэру.

Последним – и, возможно, самым легким – был новичок, мужчина по имени Эндрю Тонер из Сан-Антонио, штат Техас, который ждал семь недель, когда в ее расписании появится окно. Теперь доктор подумала, что это не очень похоже на случайность. Хотя кто знает… завтра все выяснится.

Пока ей было известно, что его обращению она обязана самой себе: судя по тому, что записала служба регистрации, мистер Тонер наткнулся на одну из ее опубликованных статей. Отличную от тех работ, посвященных стрессу и психологической адаптации, которые они с Малкольмом выпускали на протяжении нескольких лет.

По настоянию Малкольма эту статью она написала одна.

Грейс считала данную публикацию – как и все остальные статьи – давно пройденным этапом, однако упоминание о ней кое-что говорило об Эндрю Тонере. Велика вероятность, что он вырос в ужасной семье.

Возможно, ему требовалось всего лишь разрешение порвать с какими-нибудь токсичными родственниками. Если так, то этот случай гораздо проще, чем у Бев, Хелен или бедных родителей парня, вскрывшего себе вены.

Блейдс знала это наверняка.

Вернув журнал записи пациентов в портфель, все еще разогретая ванной, она сбросила кимоно и направилась к стеклянным дверям, ведущим на террасу. Там выключила тусклую лампу, шагнула на выцветшие доски – и замерла, обнаженная и беззащитная, как новорожденный младенец.

Она стояла, впитывая успокаивающий рокот волн, накатывающих на берег, и их прощальный шелест, когда они пускались в обратный путь к Азии.

Вдруг что-то идущее от воды захлестнуло ее. Внезапный сгусток энергии… С Гавайев? Из Японии?

Грейс оставалась на террасе, пока это ощущение не прошло. Наконец она почувствовала, что у нее слипаются глаза, и вернулась в дом. Пора было уже проголодаться, но есть не хотелось. Она любила ложиться спать на голодный желудок. В этом у нее богатый опыт.

Разумеется, теперь голодный желудок можно было наполнить обильным завтраком. Жизнь приятна, когда ты сам себе хозяин.

Заперев стеклянные двери, врач легла в кровать, забралась под одеяло и натянула его на голову. И не забыла, как всегда, сунуть руку под пружину матраса, чтобы дотронуться до футляра из прочного черного пластика на ковре под кроватью. Он вселял в нее уверенность.

Дома она держала девятимиллиметровый «Глок», такой же, как у полиции. Незарегистрированный, в превосходном состоянии, как и пистолет 22-го калибра у нее в сумочке. Скорее всего, ни тот, ни другой ей никогда не понадобятся. Как и два револьвера «Смит-и-Вессон», которые она купила на выставке оружия в Неваде и спрятала в картотечном шкафу в своем кабинете.

Спокойной ночи, любимые орудия разрушения.

Свернувшись калачиком, Грейс сунула палец в рот и принялась жадно его сосать.

Она проснулась на рассвете, голодная, и через стеклянную дверь стала наблюдать за пеликаном, нырявшим в волны за своим завтраком. Вдоль линии прибоя бродили ржанки. Внимание Грейс привлекла черная точка, то появлявшаяся, то исчезавшая в волнах. Женщина встала, завернулась в желтое кимоно и вышла на террасу.

Устремив взгляд туда, где она в последний раз видела черную точку, Блейдс ждала. Вот опять, в нескольких ярдах к северу… Калифорнийский морской лев медленно плыл по волнам, время от времени ныряя на глубину. Красивый, благородный хищник.

Грейс немного полюбовалась им, а потом сварила кофе и выпила первую из трех чашек, пока делала себе яичницу из четырех яиц с сыром, генуэзской салями, вымоченными в воде сушеными белыми грибами и душистым луком. Намазав маслом две булочки, врач съела все до крошки. В половине восьмого она была уже на шоссе, не сдерживая «Астон Мартин» и готовясь к встречам с пациентами, которыми будет заполнен весь ее день.

Беверли, готовившаяся к свадьбе, была гораздо лучше одета и причесана, а также явно лучше владела собой, чем та молодая вдова с красными от слез глазами, которая впервые появилась в кабинете Блейдс. Тогда она вся дрожала и едва могла говорить. Сегодня утром ее глаза были ясными, и сердечность и ожидание перемежались в них со вспышками тайного жара – Грейс знала, что это признак вины.

Не слишком сложная задача: в тот момент, когда будущий муж должен получить свой официальный статус, бедняжка могла думать только о бывшем муже.

Когда Бев познакомилась с тридцатилетним пожарным Грегом из Портленда, он отличался невозмутимостью и непринужденностью человека, тело которого работает, как часы. А потом часы сломались.

Рак, отнявший у него жизнь, был той редкой формы, лекарства от которой не существовало. Беверли видела, как тает муж.

Кто мог винить ее за то, что она утратила надежду? Грейс потребовалось много времени, чтобы убедить эту милую, добрую молодую женщину, что понятие «будущее» для нее тоже имеет смысл. Теперь Бев собиралась предпринять вторую попытку, и это отлично!

– Я не боюсь, доктор Блейдс. Думаю, я просто… волнуюсь. Ладно, хотите честно? Я напугана до смерти.

– Значит, вы во всеоружии, – сказала психотерапевт.

– Прошу прощения?

– Если вы в ужасе, это совершенно понятно, Бев. Все, что слабее ужаса, можно расценивать как героизм.

Бев смотрела на собеседницу во все глаза.

– Вы не шутите?

– Нет.

На лице пациентки отразилось сомнение.

– Когда вы начали волноваться? – Грейс намеренно избегала слова «страх». Менять контекст – это ее работа.

– Пожалуй… недели две назад, – сказала Бев.