Полковник издал какой-то гортанный звук, видимо, это был смех на невеселую шутку.
Бекасов попросил папиросу. Генерал Деникин сам поднес ему спичку.
-Задание, вижу, очень непростое, господин ротмистр,-сказал Антон Иванович. -Почти невыполнимое. Но мы сейчас все решаем практически нереальные задачи. От нашей решительности, самопожертвования зависит судьба России. Ну а если без громких слов...мы надеемся на вас, господин Бекасов. Вы,конечно, можете отказаться, даже подать рапорт об отставке, но... кто кроме вас? Думенко поверит только вам.
Выкурив папиросу и затушив ее в чайном блюдце, ротмистр решительно поднялся, оправил алексеевский китель:
-Я готов, господа, взять на себя это особое задание. Только.... как я устрою побег из тюрьмы и каким образом доберусь до разъезда? До него отсюда добрых 90 верст.
Полковник Васнецов сказал, что детали операции сообщит ему позже. Надел черные лайковые перчатки, размял в них пальцы, а потом с размаху ударил ротмистра в лицо. Бекасов отлетел к стене, повалив на себя полку с посудой и коробками.
Генерал Деникин поднялся со стула, заморгал:
-Что вы, полковник!
Однако Васнецов поднял руку, успокаивая командующего. Помог подняться Бекасову, на правой щеке которого расплылся огромный синяк. Распухшая в момент бровь, нависла над глазом, из носа потекла кровь.
-Так-то оно лучше,-удовлетворенно кивнул контрразведчик.- Подпоручик!
В комнату влетел испуганный адъютант командующего Клейменов. Он услышал в штабе грохот. Васнецов схватил Бекасова за мундир, рванул. На пол посыпались пуговицы, туда же полетели погоны.
-Снимите с него алексеевскую форму , облачите в какое-нибудь тряпье. И в кутузку на Озерной улице.
Поручик застыл не зная, как реагировать на приказ полковника, перевел удивленные глаза на Деникина. Командующий вздохнул, обжал ладонью белую бородку, кивнул.
Ротмистр Бекасов стер с подбородка рукавом кровь. Недобро взглянул на Васнецова, заложил руки за спину, пошел к двери. На пороге обернулся:
-Не люблю когда меня бьют,- сплюнул он на пол.
В сыром подвале скобяной лавки, где располагалась тюрьма для пленных, Бекасов лежал с закрытыми глазами в дальнем, темном углу. Почти заснул. Вдруг кто-то пихнул его в колено. Перед ним на корточках сидел казак с длинным и красным, как морковь, лицом. "Морковь" была здорово расцарапана во многих местах. Этот овощ венчала пушная черная шевелюра. На нём были только штаны и обмотки. На шее со вздутыми венами, висел оловянный крест. Казак почесал голую грудь, поскреб всклоченную, давно не стриженную бороду в опилках.
-Что, товарищ, досталось?-участливо спросил он Бекасова, прислонившегося лбом к холодному, влажному камню стены.
По дороге в тюрьму, бойцы из охранной роты, по указанию полковника Васнецова, ему еще здорово наподдали. Для большей убедительности. Да так, что голова теперь гудела как вселенский колокол. А что с лицом, было страшно даже подумать. Изображать из себя мученика и не надо было.
-Кому достанется, у того всё потом станется,- хмуро пробубнил ротмистр.
-Терпи и мне вона как досталось. От кадетов доброго не дождешься. Еще до войны понял кто такое "ваше благородь", звери, не люди. Как что, так в зубы, а то и кнутом по хребту. Потому и к большевикам подался. Чтоб отомстить за все свои унижения. А теперь уж и не знаю,- вздохнул он.
-Чего ж ты не знаешь, Илья?-спросил казака большой, как сказочный великан солдат в рваной гимнастерке и кальсонах без завязок. Доброе, простое лицо с картофельным носом и назревшим прыщом на кончике.
За таким в атаку ходить хорошо,-подумал Бекасов,- ни одна пуля тебе не достанется. Видно, не просто было этого борова заломать. Штаны- то кому его понадобились? Хоть и печется Антон Иванович Деникин о гуманном отношении к врагам, но одно дело приказы, другое-жизнь.
-А вот то и не знаю,- ответил с вызовом Илья, по-турецки поджав под себя ноги,- верно ли сделал, что к большевикам подался. Да, били всю жизнь господа, но нет- нет и пряником жаловали. А от жидов пархатых, пожалуй, и того малого не дождешься. Ить среди комиссаров одни жиды и масоны. Раньше не верил тому, пока своими глазами не увидел. От иудеев одни беды. И теперь из-за них вляпался. Верно, расстреляют.
В углу зашевелился человек в офицерском мундире без погон. С дырой там, где вероятно, была награда. Большевистская.
-Как вы можете так рассуждать, товарищ,- укоризненно сказал он.- Вы боец Рабоче-крестьянской Красной армии, защищаете идеалы национального и расового равенства и братства. Все мы, живущие на планете, одной нации-земляне. Нет наций плохих и хороших, есть хорошие или плохие люди. При буржуазном строе- купи-продай-, люди друг другу волки. Мы же боремся за новый мир, мир справедливости, добра и равных прав, где все люди были бы честными и порядочными. Что ж, может, нас расстреляют, но наша жертва будет не напрасной, за нас отомстят.
-Да плевать я хотел на твои идеалы, комиссар,- повернулся на говорящего тот, кого называли Ильей. Его морковный нос смешно дергался.- Наслушался уже вашей пропаганды, зубы от нее ломит. Мои идеалы- жена и пятеро детишек. Отправят меня на небо, ты что ль их кормить будешь, Ларнак?
Бекасов сразу и не понял, что означает слово "ларнак", а потом догадался, что это фамилия.
-А я так думаю,-заговорил солдат-великан в рваной гимнастерке,- всех белых и красных давно пора в расход пустить. Но... пока все же лучше к деникинцам записаться. Я-то не по своей воле у красных оказался. Казаков из моей станицы, кто смог зерном откупиться, не тронули. А я комиссару из продотряда, видно, рожей не понравился. Если, говорит, к нам добровольно не запишешься, все закрома твои вычистим, а ежели согласишься в наш отряд вступить, то половину оставим. У меня ведь тоже трое по лавкам. И куда деваться? Записался. А добровольцы, слышал, по сто рублей в месяц артиллеристам платят, да еще форма из английского сукна. У красных токмо важные комиссары в кожанках расхаживают, остальные в фронтовых обносках, как наш Ларнак. То же ить еврей. Нет, я, пожалуй, к Деникину попрошусь. А ты, комиссар, нам теперь не указ.
Офицер лишь хитро улыбался. Черной, кучерявой головой, крючковатым носом, узким средиземноморским лицом он действительно был похож на иудея. Только голубые, пронзительные глаза вызывали вопрос. Впрочем, подумал Бекасов, глаза обманчивы, не раз встречались чистокровные евреи именно с "озерными" очами. И не в нации конечно, дело, прав этот Ларнак, среди всех народов полно подонков. А уж как теперь поступают по отношению друг к другу русские...Да-а, потомки воинственных варягов-русей, несокрушимых ордынцев, отчаянных славян. Гремучая кровь, как серная кислота, растворяет даже железо.
-Попросишься к Деникину, ежели раньше к стенке не поставят, Тимофей,- сказал Илья.
-Как вам не стыдно!- вскричал Ларнак.- Выберемся отсюда, я вас под революционный трибунал отдам.
-Ты сначала выберись,- ухмыльнулся Тимофей, растянувшись на каменном полу. Заложил руки за голову, закрыл глаза. Остальные пленные, которых было человек десять, в разговор не встревали, вероятно, думали о своей участи.
- Вы тоже собираетесь переметнуться к белым?- обратился Ларнак к Бекасову. И тут же представился.- Комиссар 1-ой кавалерийской роты крестьянского полка Мокей Борисович Ларнак. Мой командир- Борис Мокеевич Думенко. Уловили? Мое имя, только отчество наоборот. Забавно, да? Меня в Красной армии просто зовут- товарищ Мокей.
-Думенко?-приподнялся Бекасов и тут же схватился за распухшую щеку, за которой еле просматривался глаз, застонал.
-Эва, как вас отделали,- вздохнул Ларнак. Оторвал от своей нижней рубашки лоскут, намочил в чашке с водой, приложил ко лбу ротмистра. Тот поблагодарил. Сказал, что не хочет больше ни с кем воевать, а, значит, слово "переметнуться" по отношению к нему неуместно.
- Наш отряд взяли у станицы Хомутовской, везли в Тихорецкую собранную с казачков продовольственную дань,- говорил Ларнак.- Я тоже против бессмысленного насилия над населением, но революцию надо кормить. Она всегда хочет есть, как прожорливый птенец. Сожрала бы и своих родителей, коль представилась бы возможность. Впрочем, все еще впереди. Вы-то как сюда попали, раз ни с кем не собираетесь воевать?
