Как позднее вспомнит Уайтли, Баклз сразу утратил интерес к рассказу, стоило упомянуть хиппи.
– Не-а, – протянул он, – мы уже знаем, что стоит за этими убийствами. Дело в передаче из рук в руки крупной партии наркоты.
Уайтли вновь подчеркнул ряд странных совпадений. Во-первых, способ убийства. Во-вторых, надпись на стене. И там, и здесь – печатные буквы, нанесенные кровью жертв. И в обоих случаях упоминаются «свиньи». Любое из этих совпадений покажется подозрительным, а уж все сразу… вероятность того, что они случайны, крайне мала.
Сержант Баклз, ДПЛА, ответил сержантам Уайтли и Гуэнтеру, ОШЛА, буквально следующее:
– Если через недельку мы с вами еще не свяжемся, значит, распутываем что-то свое.
Немногим более суток спустя после обнаружения тел Департамент полиции Лос-Анджелеса получил из Офиса шерифа Лос-Анджелеса ниточку, потянув за которую смог бы быстро раскрыть дело.
Баклз так и не перезвонил коллегам, не посчитав информацию достаточно важной, чтобы передать ее начальству в лице лейтенанта Роберта Хелдера, ведшего следствие по делу об убийствах на Сиэло-драйв.
Вняв просьбе лейтенанта Хелдера, доктор Ногучи не стал вдаваться в подробности, встречаясь с репортерами. Он не упомянул точного количества нанесенных ран, как не распространялся и о том, что две из пяти жертв находились под воздействием наркотиков. Он вновь отмел многократно повторенные прессой слухи о сексуальном насилии и/или увечьях.
Отвечая на вопрос о ребенке Шэрон, он сказал, что миссис Полански была на восьмом месяце беременности, и, если бы мальчика извлекли в ходе посмертного кесарева сечения не позже двадцати минут после ее гибели, он мог бы выжить. Но к моменту обнаружения тел было уже слишком поздно.
Лейтенант Хелдер тоже встретился с представителями прессы в тот день. Да, Гарретсон все еще содержится за решеткой. Нет, он не станет комментировать улики, изобличающие Гарретсона; в данный момент полиция опрашивает его знакомых.
Не выдержав дальнейшего натиска, Хелдер признал:
– Пока что у нас нет твердых улик, способных убедить следствие в том, что преступник действовал в одиночку. Их могло быть двое или трое. Но лично я, – добавил он, – не считаю, что по округе разгуливает маньяк-убийца.
В 16:25 в Центре Паркера лейтенант А. Г. Бердик приступил к допросу Уильяма Гарретсона на детекторе лжи.
Бердик не стал сразу же закреплять датчики. В соответствии с обычной процедурой, первый этап допроса носил характер беседы, и экзаменатор старался заставить подозреваемого расслабиться, одновременно выудив как можно больше дополнительной информации.
Сперва заметно испуганный, Гарретсон понемногу разговорился. Он сообщил Бердику, что ему девятнадцать, родом он из Огайо и в марте его нанял Руди Альтобелли, который сразу же уехал в Европу. Работа простая: содержать гостевой домик в порядке и присматривать за тремя псами. Взамен Гарретсон получал жилье и тридцать пять долларов в неделю, а еще Альтобелли обещал по возвращении купить ему обратный билет до Огайо.
По словам Уильяма, он редко соприкасался с людьми, жившими в основном здании. Это подтверждали и другие его ответы. Например, он по-прежнему называл Фрайковского «молодым Полански», тогда как Себринга не знал вовсе, хоть и замечал время от времени черный «порше» на подъездной дорожке.
На просьбу описать, чем он занимался незадолго до убийств, Гарретсон сказал, что вечером в четверг его навестил приятель, явившийся в компании с девушкой. Они принесли упаковку пива и немного травки. Гарретсон уверен, что дело было в четверг, потому что приятель женат «и он уже приходил с этой девушкой ко мне, ну, понимаете, по четвергам, когда жена отпускает его погулять».
– Они расположились на твоем диване?
– Ну да, а пока они там барахтались, я потягивал себе пиво…
Гарретсон припомнил, что выпил четыре банки, выкурил два косяка и принял порцию декседрина, после чего всю пятницу чувствовал себя неважно.
Около 20:30 или 21:00 в пятницу он спустился к Сансет-Стрип купить пачку сигарет и телепрограмму. Часов у него нет, и время возвращения он не помнил – около десяти. Проходя мимо основного здания, он заметил свет в окнах, но никого не видел. В глаза не бросилось ничего необычного.
– Без четверти двенадцать или около, – рассказывал Уильям, – заявился Стив [Парент]; он, знаете, притащил с собой приемник. У него было радио, такой приемник с часами; а я не ожидал, что он придет, и удивился, а он просто спросил, как у меня делишки, все такое… – Парент включил приемник, чтобы продемонстрировать его работу, но Гарретсон не пришел в восторг. – Я угостил его пивом… ну, он его выпил и давай звонить кому-то… в Санта-Монику или Догени… и сказал, что поедет прямо туда, в общем, потом он ушел, и, знаете, вот тогда… я видел его в последний раз.
Обнаруженные в автомобиле Парента часы остановились в 00:15 – приблизительно во время убийств. Конечно, это могло быть исключительным совпадением, но логика подсказывала, что Парент установил их, показывая Гарретсону, и выключил перед самым уходом. Это совпадало с оценкой времени самого Гарретсона.
По словам подозреваемого, после ухода Парента он написал несколько писем и слушал пластинки, а спать отправился лишь незадолго до рассвета. Заявив, что в течение ночи не слышал ничего необычного, Гарретсон признался, что был напуган: вскоре после ухода Парента он заметил, что дверная ручка опущена вниз, словно кто-то пытался открыть дверь. А потом, подняв трубку телефона, чтобы узнать точное время, он не услышал гудка.
Как и прочие офицеры, Бердик счел маловероятным, чтобы Гарретсон, якобы проведший на ногах всю ночь, ничего не заметил, – тогда как живущие поодаль соседи отмечали выстрелы или крики. Гарретсон настаивал, впрочем, что не видел и не слышал вообще ничего, зато не был столь же уверен в другом: выходил ли он на задний двор, выпустив собак Альтобелли; Бердику показалось, что ответы Гарретсона в этот момент стали уклончивы. Впрочем, со двора основного здания не видно.
Насколько могли судить офицеры ДПЛА, приближался момент истины. Бердик начал закреплять контакты детектора, одновременно перечисляя вопросы, которые собирался задать. Психологическая уловка, разумеется: зная, что конкретный вопрос будет задан, но не зная, когда именно, подозреваемый должен занервничать, и это усилит реакцию. Когда все было готово, Бердик начал допрос.
– Гарретсон – твоя настоящая фамилия?
– Да.
Реакция незначительна.
– Виновен ли ты в смерти Стива?
– Нет.
Сидя спиной к аппарату, Гарретсон не видел выражения лица Бердика. Переходя к следующему вопросу, тот старался говорить спокойно, никак не показав, что на бумажной ленте детектора остался мощный всплеск.
– Ты понял мои предыдущие вопросы?
– Да.
– Ты чувствуешь себя виновным в смерти Стива?
– Что он вообще знал меня, да.
– То есть?
– Ну, что мы были знакомы. Если б он не приехал той ночью, с ним ничего бы не случилось.
Бердик поправил датчик на руке Гарретсона, попросил расслабиться, несколько минут говорил с ним неформально. Затем снова начал задавать вопросы, уже чуточку другие.
– Гарретсон – твоя настоящая фамилия?
– Да.
– Стрелял ли ты в Стива?
– Нет.
Реакция незначительна.
За рядом тестовых вопросов последовало:
– Известно ли тебе, кто виновен в смерти миссис Полански?
– Нет.
– Это ты убил миссис Полански?
– Нет.
Реакция по-прежнему незначительна.
Бердик принял объяснение Гарретсона, что тот чувствовал себя ответственным за смерть Парента, но не принимал участия ни в этом конкретном убийстве, ни в остальных. Допрос продолжался еще около получаса, и Бердик отмел несколько возможных направлений следствия. Гарретсон не был гомосексуалистом; он никогда не занимался сексом с кем-либо из погибших, никогда не продавал наркотики.
Если Гарретсон и лгал, аппарат никак на это не реагировал; тем не менее подозреваемый заметно нервничал на протяжении всей процедуры. Бердик спросил, в чем дело. Гарретсон объяснил, что по пути в камеру один из полицейских показал на него со словами: «Вот он, тот самый, что убил всех этих людей».
