— Что это?.. Зачем это?.. — чувствуя, как его сильная рука расстегивает пуговицы, спрашивала Нина, прижимая ее к себе.

Для него это было своеобразным сигналом к продолжению, и он действовал. Добиваясь своего, ласкал сильными руками уже оголенные бедра, игривую талию. Целовал губами набухшие «землянички» сбитых грудей. Это было так приятно, волнующе, что у нее не было сил противостоять его стремительному порыву. Как не было желания закричать, сказать нет или заплакать, чувствуя, как с первым толчком его тела в первозданном совершенстве ее плоти произошли перемены.

Это длилось недолго, но превзошло все ожидания обоих. Одновременно пережив горячую волну накатившей неги, стискивая друг друга из последних сил, оба находились в оглушительном упоении. Глядя глаза в глаза, не могли надышаться и переосмыслить произошедшее: что это было? А когда без сил разделились на две половинки, какие-то мгновения с закрытыми глазами возвращались к действительности.

— Зачем ты так? — набравшись духу, слабым голосом спросила она.

— Не знаю, как это получилось… — в тон ей ответил он.

— Ну да, он сам туда случайно попал, — тяжело вздохнула она. — Кому я теперь нужна такая?

— Мне.

— Что тебе? — вздрогнувшим голосом переспросила она.

— Мне нужна.

— Нашто? Вот так получить свое — и прочь?

— Зачем так говоришь? Жениться на тебе хочу. Как вернусь в город, у отца благословения просить буду.

— А что, со мной нельзя поехать сразу?

— Куда сразу? У нас и место только для двоих.

— Пешком следом побегу, только слово скажи! — поднялась на локте она.

— Вот уж и побежишь! — так же приподнявшись, приблизившись к лицу на расстояние ладони, усмехнулся он. — Без малого до Томска тысяча верст, разве можно?

— Пролетку такую же закажи. Пусть твой товарищ один едет, а мы следом, — подрагивая уголками губ, настаивала она.

— Как можно? У нас еще дело не завершено. В Красноярск завернуть надо.

— И я с вами! Как собачка буду сзади следовать. Скажешь сидеть — сяду. Скажешь лежать — лягу. Коль захочешь — воду с твоих омытых ног пить буду, только скажи! — взволнованным голосом, где чувствовались подступающие спазмы рыданий, просила она.

— Не надо всего этого, — нежно обнимая Нину, ответил Веня. — Лишнее все. Я и так твой буду, дай срок. Надо только подождать немного.

— Немного — это сколько? — затаив дыхание, напряглась она.

— Два, крайний срок, три месяца. Сделаем все формальные бумажные дела и вернемся сюда. Все равно за зиму надо экспедицию собирать.

— Три месяца… — как заклинание прошептала она. — Это же так долго.

— Вот уж и долго? — приободрил он. — Сейчас июль. Следующий август, сентябрь и октябрь. Думаю, к большим снегам, пока дороги не завалило, здесь надо быть.

— К большим снегам? Это правда? Не обманываешь? — как лучинка, вспыхнула и загорелась она.

— Что обманывать, коли в планах так?

— И вместе жить сразу начнем?

— Сразу начнем, — глядя прямо глаза, вторил Веня.

— А где жить будем?

— Не знаю, может, где на дому комнатенку снимем.

— Зачем снимем? У меня вон тетка одна живет, у нее комнатенка свободная. На лето старателей пускает, а зимой пустует.

— Можно и так, — принимая ее волнующее дыхание, быстро набирался сил он. Осторожно запустил руку под платье, зашептал:

— Какие они у тебя!.. Будто ртутью налитые, пальцами не охватишь, не продавишь…

— Для тебя растила, берегла, — прижимаясь к его щеке, прошептала она. — Еще доселе никто не касался… — И замерла в ожидании его поцелуев.

Нежаркое таежное солнце улыбнулось окружающему миру и опять скрылось за набежавшей тучкой. По сочной траве зашуршал мелкий дождик, промочил хвою на разлапистой пихте, освежил воздух. Где-то далеко среди деревьев пискнула и умолкла мухоловка, ожидая перемены погоды. Из поселка донеслись удары о кусок рельса: скоро конец рабочей смены.

— Задержались мы с тобой тут, — слабыми руками застегивая пуговицы платья, тихо проговорила Нина.

— Да уж, — ежась от падающих сквозь ветки дерева капель, устало вторил Веня. Расправляя затекшие плечи, потянул в стороны руки, чувствуя себя насытившимся шмелем, собравшим всю свежесть нектара с опыленного цветка.

Она и была этим цветком: опустошенным и измученным. Все же, воспринимая все, как должное, стала поправлять растрепавшуюся косу. Потом нашла валявшуюся в стороне пустую корзинку, в которой на дне осталась горстка земляники.

— Что дома скажешь? — заглянув ей в глаза, спросил он.

— Скажу, что ягоды не было, под дождь попала.

— Поверят?

— Не знаю. Теперь уже все к одному: что было, не воротишь.

— Надо к поселку двигаться, потеряли уже, — хмуро проговорил он.

— И то верно.

— Как пойдем, разными дорожками?

— Не знаю, сам решай. Можно и одной, коли замуж меня берешь. Что такого? Я с тобой стыда не боюсь.

Он посмотрел на нее какое-то время, отрицательно покачал головой:

— Не время. Я покуда отсутствовать буду, тебя тут загрызут сплетнями. Подождем до поры.

— Как скажешь, — тяжело вздохнула она, подавшись к нему на грудь. — Целуй меня на прощание!

Вениамин прижал Нину к себе, как самое дорогое, что было в этой жизни. Слегка прикусывая ей губы, целовал долго и страстно. Когда отстранился, махнул рукой:

— До вечера. Как стемнеет, у речки, на бревнышке?

Нина согласно кивнула головой в ответ.

На усадьбе Собакиных его ждали. Костя вернулся пару часов назад и уже волновался. Кузька, занятый кобылой, равнодушно махал рукой: куда он денется? Сейчас для него главнее была Поганка. Измотанная до предела лошадь едва передвигала ноги, до того устала. Когда Константин подъехал на ней к воротам и завел в ограду, только и смогла дойти до сарая, там легла, вытянувши ноги, и больше не поднималась.

— Поди сдохнет? — причитала впечатлительная Катя. Накосила ей травы, насыпала полведра овса, приложила к кровоточащим ранкам лопух, косилась в сторону Кости: — И как вам ее не жалко? Вас бы так!

— А как иначе? — спокойно отвечал Константин. — Пусть бы тогда Кузька мучался. Зато теперь спокойно ездить будет.

Деда Мирона увела домой бабка, и теперь у Вениамина некому было спрашивать про дорогу на Ольховку. Внезапно появившись из огорода, он как ни в чем не бывало довольно улыбнулся, обратился к Кате:

— Кормилица! Может, сегодня нас покормишь так же, как вчера? Что-то я проголодался.

Та согласно кивнула в ответ, засуетилась, накрывая на стол. Потом вдруг остановилась, прыснула со смеху в кулачек:

— Ой, дядя Веня? Что это с вами?

— Что? — не понимая, закрутился тот на месте.

— Да у вас рубашка, будто корова жевала!

— Да? Что же… наверно, где-то по кустам лазил, — нашелся Веня.

— И в траве валялся. Где был? — посмотрев на его довольное лицо, приблизившись, прошептал Костя. Потянул за сеновал: — Ты что творишь? Других дел нет?

— А что тут такого? Имею я право ухаживать за девушкой?

— Имеешь. Но только не так активно и не за простой старательской девкой.

— Ты не имеешь право так говорить! — взорвался Вениамин.

— Имею! Пока ты там миловался, я между делом поспрашивал людей, кто она и что из себя представляет. Так вот, молодой человек! Смею вас заверить, что Нина птичка ранняя, и ты у нее далеко не первый, кому она оказывает знаки внимания.

— Врешь!.. — схватил руками Костю за рубашку Веня. — Сплетни слушаешь?

— Ох, вы, господин Дистлер! Успокойтесь! Не хватало, чтобы мы с вами на смех окружающим вступили в конфликт из-за первой встречной… так скажем, дамы. Оказывается, у вас все серьёзнее, чем показалось мне на первый взгляд, — спокойно отрывая его пальцы, покачал головой Костя. — Что ж, не буду навязывать вам свое мнение. Надеюсь, вы сами в ближайшее время в этом убедитесь.

— Кто сказал?

— Земля слухом полнится.

Для Вениамина его слова — что удар копытом под дых: оглушил, сломил, принес боль. Вмиг отрезвев от все еще переполнявших его чувств, стоял, как пень, соображая, как быть. Потом силой воли взяв себя в руки, как учил отец, не поддаваясь эмоциям, доверился времени. Вернувшись к столу, как будто не было с Костей неприятного разговора, с кислой улыбкой присел на лавку перед чашкой крапивного супа. Ужинали молча. Переживая непонятную, напряженную обстановку, никто из присутствующих не проронил ни слова.